Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

• Название: Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1
• Автор: Сергей Толстой
• Издательство: Алгоритм-Книга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7781-0034-5

Настоящее собрание сочинений Сергея Николаевича Толстого (1908–1977) — прозаика, поэта, философа, драматурга, эссеиста, литературоведа, переводчика — публикуется впервые. Собрание открывает повесть «Осужденный жить», написанная в конце сороковых годов и являющаяся ключом к жизни и творчеству писателя. Эта книга — исторический документ, роман-эпопея русской жизни XVIII–XX веков — написана в жанре автобиографической художественной прозы.

---

Тетя Надя рассказала об этом папе.

Когда отец вошел к нам, Вера, сидя у стола, проверяла мой диктант и подчеркивала ошибки. Я писал довольно бойко, конечно, еще с ятями и твердыми знаками…

— Вера! Знаешь, что мне пришло в голову? Давайте сделаем елку нашим «веревочным барышням»! Ну что это, в самом деле? Тетушка рассказывает, что они, с тех пор как потеряли мать, ни одного праздника не видели… Что нам, в конце концов, стоит что-нибудь для них сделать, как ты думаешь?

Через какие-нибудь полчаса Вера уже вдохновилась этой идеей и быстро проходит по комнатам, разыскивая какие-нибудь шелковые обрезки и золотую бумагу. К вечеру из тряпочек и ваты создается прелестная крошечная фея с веселым личиком, раскрашенным акварелью. На ней атласный розовый костюм, отделанный черным бархатом, и корсаж со шнуровкой. На голове высокий старо-французский колпачок из золотой бумаги, и вся она совсем волшебная — из старинных иллюстраций к сказкам Перро. В руке у феи блестящая палочка, к которой приклеен узкий свиток пергамента с красными заглавными буквами — формальное приглашение на елку. Все окутано тонкой вуалью, усыпанной блестками…

Быстро пересматриваются и неузнаваемо обновляются кое-какие мои старые игрушки, делается пять штук разных кукол, головки для которых нашлись у тети Дины. Две из них даже открывают и закрывают глаза. Все что-то кроят, шьют, клеят, а таинственная фея на следующее утро уже сидит на спинке кровати младшей из девочек, точно яркая бабочка, прилетевшая из неведомого мира…

К вечеру елка украшена. Все подарки готовы. Сервирован ужин и чай. К елке подготовлены и все комнаты. Елка и стол с подарками закрыты и задрапированы. Девочки должны будут один раз пройти мимо, не увидев их. Им предстоит долгий путь через все комнаты обоих этажей, с подъемами и спусками по лестницам. Все должно быть таинственным и неожиданным…

В назначенный час, вечером, когда стемнело, прибывает вереница приглашенных. Пятеро девочек — это десяток разноцветных косичек… И столько же глаз, сияющих изумленным ожиданием и предвкушением необычайного. Девочек встречает тетя Дина; всюду сумрак, фитили в лампах прикручены. Помогая им раздеться, тетя Дина делает вид, что ничего ни о каких феях не знает. Даже как будто удивлена их приходом: «А впрочем, что ж, если фея вас пригласила, так, наверное, она появится; тут вообще какие-то последнее время непонятные вещи творятся. Но никто наверное ничего не знает. Да и дома никого нет… Мне тоже надо уходить. Я корову еще не доила…» И, накинув шубенку, она исчезает. Девочки растерянно жмутся друг к другу в полутемной передней. Младшие вот-вот заплачут… Но в это время на тонкой золотой ниточке откуда-то сверху к ним слетает записка, перевязанная шелковым бантом: «Идите туда, куда позовет вас моя кукушка. Фея.» И вслед за этим за дверью слышно негромкое кукование. Взявшись за руки, цепочкой, следом за старшей из сестер, девочки приоткрывают портьеру и входят в почти темную пустую комнату (широкий проход кончается новой портьерой), потом еще, а кукушка зовет все дальше. Лестница вверх, длинный ряд комнат… лестница вниз, еще комнаты, и наконец перед гостями распахивается дверь, и они оказываются лицом к лицу со сверкающей елкой, и Вера, загримированная феей, встречает их у стола с подарками. В играх, танцах вокруг елки, ужине и чаепитии незаметно летит время. Поздно вечером гости уходят к себе, окончательно убежденные, что они побывали в настоящей сказке, у подлинной феи.

………………………………………………

Кончились святки. Наступил новый, 1918 год. Его почти даже и не встречали. Последние запасы истощились, и папа, если захочет всех чем-нибудь побаловать, задумчиво останавливается у моей «потребиловки» и, покачав головой, уходит к себе. Правая рука у него перевязана. В этом виноват я. На нижней полке потребиловки кто-то оставил рюмку. Как-то я полез наверх взять горсточку изюма и, слезая со стула, уронил эту рюмку. Она упала и треснула едва заметной трещинкой. Я смолчал и как ни в чем ни бывало поставил ее на то же место. Наказывать за разбитую рюмку меня никто бы не стал, но отругали бы наверное… А спустя некоторое время папа стал делать сдобное печенье к чаю. Он раскатал тонким слоем тесто и, взяв эту рюмку, начал выдавливать из теста кружки, как делал это обычно. Рюмка при нажиме разлетелась у него в руках, и он сильно порезал соскочившую прямо на острый осколок руку. Никто не понимал, отчего это произошло. Я один знал правду, но признаться в ней не хватило смелости. Однако же видеть, как он сморщился от боли, когда из руки текла кровь, падая на пол, было невыносимо, и еще невыносимее, что, заметив, как я побелел и испуган, он меня же еще и утешал, говоря, что это не страшно и скоро пройдет… Лишь долго спустя я открыл Вере эту позорную тайну…

А в моем домике поселились два гусарика. Они могут сидеть у письменных столов, спать на постели в спальне, но только по очереди (постель одна), и даже сидеть на крыше, болтая ногами. В домике чисто и прибрано. Вот «потребиловка» тянется изо всех сил, чтобы походить на настоящую, хотя настоящих-то я еще и не видел. Но в ней также не осталось ни муки, ни крупы в закромах, опустели баночки с вареньем, почти вся бакалея постепенно реквизирована старшими для заправки супов и каких-нибудь подливок и соусов; остались только чечевица, постное масло и кое-какие редко нужные в обиходе пряности…

А снег на солнце днем уже тает. В воздухе чувствуется приближение весны. Тени на снегу стали синее и прозрачнее…

Однажды в комнату, где разговаривают отец с тетушкой, а я, сидя у окна, переписываю задачку, врывается тетя Дина. Жокейский картузик ее съехал набок, кудельки прилипли ко лбу…

— Ну и дела! Слышали новости? Это же просто ужас какой-то…

— Ну что еще там? Что ты вечно, как с цепи… — осаживает ее мать, — сядь и расскажи толком…

— С обысками всюду ходят… эти… красная гвардия. Меня Василий Иванович предупредил, лавочник. Я его в деревне встретила. Не сегодня-завтра, говорит, ждите. У вас тоже обязательно будут. Сегодня, говорят, они в Новинки отправились…

Долгое молчание.

— Ну что же, придут так придут, — роняет отец.

— Да ведь надо же приготовиться… припрятать… — И тетя Дина вскакивает, готовая исчезнуть.

— Постой! Сядь на место! Какая муха тебя укусила? Ну что ты будешь прятать? Куда? — осаживает ее тетушка. — Что они ищут?

— Золото, серебро, оружие, ну и продовольственные запасы, у кого есть…

— Так, надо спокойно все обдумать. А не то ты, чего доброго, бросишься кухонные ножи зарывать. Идем!

Надежда Федоровна останавливается в дверях.

— Вы, Колечка, тоже подумайте, нет ли у вас чего-нибудь. Вот жизнь настала! Экие прохвосты!

Все взволнованы. Ну, оружие: у папы один браунинг, и у Вани револьвер тоже — их надо спрятать; два никелированных — Смит и Вессона старого образца — можно сдать. Пусть берут — от них все равно толку нет. Золота уже не осталось. Вот только ложки серебряные…

Эти ложки и револьверы зарывают в саду, под елкой, с наступлением сумерек. Ночь проходит спокойно. Но утром общее волнение достигает апогея. А продовольственные запасы? Кто их знает, что они считают запасами? Вероятно, все, что им может как-то пригодиться. Куда-то рассовывают остатки пшена, ржаную муку. Тетя Дина зарывает в сено в коровьем стойле банки с вареньем. Оказывается, забыли еще про какие-то чайные серебряные ложечки. Захваченный общим подъемом, я стараюсь тоже обдумать положение и найти такое место, где было бы понадежней спрятано…

Отец проходит по комнатам. Кто-то сунул ему в руку четвертку чая (тоже продовольственный запас), и он не знает, как ему от нее избавиться. А вернее, просто позабыл, что она у него в руке.

— А если в шкапу, за книги? — спрашиваю я.

— В книгах всегда ищут. Туда нельзя… — рассеянно отвечает он.

Наконец, я нашел замечательное место для серебряных ложечек; с которыми мечется встревоженная Аксюша: в земле, в кадке с пальмой…

Не годится. В девятьсот пятом году так спрятали револьвер, но его обнаружили, — отвечает кто-то.

В девятьсот пятом… Кто тогда прятал револьверы? Кто их обнаруживал? Прятали революционеры. Обнаруживала полиция. Чей же опыт, чьи традиции мы усваиваем сегодня? Тех самых революционеров, которые…

А Аксюша уже стоит на пороге с округлившимися глазами. Белые губы шепчут одно только слово: «Пришли!»

Отец спокойно нагибается и кладет свой пакетик чая на пол под кресло. Этот пакетик отлично виден отовсюду, но папе просто не хочется больше думать о нем. Круто повернувшись, он уходит в свою комнату. Ложечки в последнюю минуту засовывают за дверной наличник и приконопачивают сверху войлоком. А на лестнице уже скрипят ступени. Что-то чужое, чуждое надвигается неотвратимо… «Красная гвардия» — звучит как-то декоративно; в памяти всплывают красные штаны и черкеска дядюшки Мамонова, какие-то картинки в красках времен франко-прусской войны… Но вот и они. Какие же они красные? Они в черном…