Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Издательство: Гурман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Две книги романа-трилогии советского писателя повествуют о событиях на смоленской земле в 1930–1940-х годах. Писатель показывает судьбы людей, активно созидающих новое общество, их борьбу против врагов Советской власти, героизм в годы Отечественной войны.

---

«Да как же можно!» — подумала Полина Петровна.

Вот и все, что могла, негодуя, подумать.

Но так и копится в мире гнев и ненависть, рождающие из бессилия силу карающую, и так выходит, что лжец сеет семя погибели своей.

В прихожей раздался звонок.

«Она! — решила Полина Петровна, что Серафима пришла: не отбесилась. — Тряпкой ее», — лишь вздохнула: не позволяла совесть, отличая достойное от дурного.

Открыла дверь. Лия стояла с чемоданчиком и плащом на руке.

— Лия! Ну, заходи. Как хорошо, что пришла. Кудато собралась?

— К Вале Звонцовой. А на самом деле… — не договорила.

Полина Петровна провела ее на кухню. Лия поставила на стул чемоданчик и положила плащ.

— Куда же, если не секрет? — спросила Полина Петровна.

— Возьмите с собой.

— На фронт? Не имею права.

Полина Петровна поставила блюдца и чашки для чая.

Лия сняла косынку и показала подрезанные под затылок волосы.

— Зачем же? Такие красивые, — пожалела Полина Петровна.

— Я все равно уеду.

— Что-то случилось? — подсказало материнское чутье.

«Неужели из-за Сергея? Какой-нибудь пустяк. А потом не вернешь».

— Ничего, ничего, — успокоила Лия. — Чуть не уехала.

Машина остановилась. Солдаты замахали мне.

— А кто слезки утрет?

— Я не боюсь.

— Ты не представляешь. Как тебе объяснить. Война не для тебя, и вообще не для женщин.

— А как же другие? Вы?

— Разве хорошо? Объясню тебе как врач. Мужчина в любви передает женщине как бы шифровку об увиденном и пережитом. Женщина разбирает ее и, что необходимое, самое нужное, оставляет в наследство детям. Чем сильнее, шире и прекраснее мужчина душой, тем точнее его шифровка. Ведь цель природы рождение и обновление-жизнь, а не тупик. Не разрушай себя, глупенькая… А фронт — вся земля.

Лия взяла щипчиками кусок сахара из оплетенной серебром вазочки и опустила в чашку с чаем. Посмотрела, как на поверхности заморосили пузырьки воздуха.

— Так воюют.

— Да на такой же улице или лугу. Сережа разве не рассказывал?

— Хочется самой, — стояла на своем Лия.

— А что будет дома? Ты подумала? И мое положение. Взять — боюсь и не взять — боюсь. А если что случится с тобой? Всю жизнь проклинать себя.

— Я сама отвечаю. На Окружной эшелоны. Мне сказали уже. Только документы нужны и характеристика.

— Скажи: у тебя что-то серьезное с Сергеем?

Лия взяла чемоданчик и плащ. Прижалась вдруг к двери и заплакала.

— Не надо. Побудь со мной, — с лаской уговаривала ее Полина Петровна. — А утром ты и Сережа проводите меня.

Лия проглотила слезы.

— У него жена.

«Так вот кого он звал в бреду», — с тоской подумала Полина Петровна, что уже случилось непоправимое.

— Она укрыла его раненного. Бывает же, — как-то хотела объяснить обычным.

Глаза Лии мерцали из-за ресниц.

— Я не жалею. Кончилось. Началось другое.

— Ты еще ничего не знаешь. Не говори так.

— Я слушалась и не говорила, что думала. Мне казалось, жизнь сильнее нас. Я не ошиблась. И прятаться не пойду, я хочу испытать на себе ее силу. Что есть, то и есть, то и надо в жизни, раз от нее.

Полина Петровна видела из окна, как Лия перешла улицу и скрылась в воротах.

«Куда я ее пустила!» — в испуге раскрыла окно, позвала.

Она, раздувая ноздри, неслась вперед, и ветер подгонял ее в спину.

«Ты уже ушла. Навсегда!»

Она свернула в переулок и пошла быстрее, и ветер с лица бил под косынку.

«Вернись! Что ты надумала?»

А на улице ветер снова подгонял в спину.

«Не слушай никого. Он целовал ее».

«Целовал?» — Лия остановилась.

«Конечно же, целовал. Жена. Приедет и будет с ним целоваться. А ты?»

«Я?»

«Может, и с тобой».

«Скрывать и обманывать?»

Лия пошла дальше.

«А как же еще?»

«Она красивая?»

«Для него красивая. Муж ее».

«Муж?»

Лия огляделась. Стояла на трамвайной остановке.

Какой-то военный в задумчивости прохаживался: ждал трамвая. Лия подошла.

— Будьте добры, скажите, как мне скорее уехать на фронт?

Он мельком взглянул на нее, ответил:

— Я расскажу. Сам дрался на трех войнах, в общей сложности пятнадцать минут. На первой — проломили голову, на второй — чуть не оторвали ногу, на третьей, на финской, недавно, — снял перчатку и показал левую беспалую руку. — Это так же просто и страшно, как лечь на чурбак вон в том мясном магазине и попросить, чтоб тебя разделали.

Перед вечером Николай Ильич зашел к Полине Петровне. Сел на диван, положил руки на набалдашник трости.

— Ты успокоилась, Поля? В чем дело?

Она подсела рядом, свежая, пахнущая земляничным мылом после ванной.

— Ты о Серафиме?

— Да. О ком же еще?

— Я хотела сказать тебе про твою дочь. Она собралась на войну.

Николай Ильич помолчал, подумал и, повернувшись к Полине Петровне, тронув ее руку, сказал:

— Пока твой сын здесь, никуда не денется. Я спокойн _ ц отнял руку. Так какие тебе чувства выразила Серафима?

— Плела про какую-то ложь, от которой легче комуто провалиться, чем на суд взойти. Змея белая!

— В каком смысле? — точен был Николай Ильич.

— Тело ее. Красивая баба, здоровая, притворяется и лжет.

— И ты вспылила?

— Гадина. Просила меня убить ее.

— Что, убить просила?

— Да так, болтала. Тошно ей. Тридцать шесть лет бабе. Топор, говорит, на кадке. Слева дверь. Меня что-то удивило.

— Что? — вздрогнул слегка Николай Ильич, и какая-то смутная догадка поразила его и испугала.

— Я не пойму, — в задумчивости проговорила Полина Петровна, глядя в пол. Я не пойму, Николай Ильич, дорогой, — обратилась она к нему словно бы с мольбою. — Мне кажется, у моего мужа с ней что-то было.

Она сказала, что готова поползти за ним по грязи на край света.

— Вон как! Ползти готова. За человеком. Он бы сказал тебе, Поля. Такие люди не живут с ложью. Не могут. У нее кто-то другой. Когда ты едешь?

— Рано утром, — ответила она, счастливым взглядом поблагодарила его.

Николай Ильич встал, взял ее руку и поцеловал.

— Да и ты, разве бы любила его и ждала? Вы такая пара. Все это ползает перед вами. Страдание укрепляет сильных, чтобы повергнуть ничтожество. В этом смысл и высокая вера страдания.

Будильник разбудил Полину Петровну.

Рассветом мутнела тоска.

Она освежила лицо под краном.

Быстро оделась: кофту теплую и шаровары подниз, сверху юбку и гимнастерку затянула ремнем, завернула ноги в байковые портянки, натянула сапожки.

Поправила волосы перед зеркалом, слегка попудрилась и помадой едва-едва подкрасила губы.

«Скорей бы». Хотелось скорее уехать, и знала, что с сыном не простится: тяжело, невмоготу на душе.

Прошлась по комнатам. Остановилась перед столом, Вытащила из-под стекла карточку мужа. Молодой, будто подмигнул и улыбнулся ей. Не просил чайку. На земле своей сражался.

«Неужели не увидимся? — прижала к груди карточку. — Вот и все».

Надела шинель, завязала вещевой мешок и спустилась вниз.

Подошла дворничиха.

— Уезжаете?

Полина Петровна написала, сидя на скамеечке, записку.

«Сережа!

Прости. Я не смогла.

Мама».

Вырвала из блокнота листок. Написала адрес.

— Как-нибудь передайте. Сыну — в госпиталь. Тут, недалеко, — попросила Полина Петровна дрогнувшим горем голосом.

— Нс беспокойтесь. Я знаю.

К воротам подъехала крытая старым брезентом машина. Шофер помог Полине Петровне забраться в кузов.

— Прямо, — сказала она.

— А к сынку?

— Уже.

Запахнувшись потеплее в шинель, села в угол, к ящикам.

Удалялся дом на улице, старые липы, и дворничиха помахала.

«Как же я так? — подумала о сыне. — Не простилась, может, в последний… Еще не поздно!»

Затеплило окраиной от запыленных спящих окошек.

Стая грачей поднялась над жнивами. Все уже сжали, и лишь васильки кое-где синели на стерне, да чертополох во весь рост стоял по обочинам.

* * *

В это же утро Сергей получил материнскую записку, Прочитал на согретой солнцем скамейке.

«Я знаю, мама. Ты осуждаешь. В чем-то права и в чем-то нет. Да, жена. Уже и не представляю, как все случилось. Минута в ночи. Вглядеться, запомнить бы все», — задумался Сергей, помнились глаза, удивительные, как из жаркого света, сеном пахло, и одуряло, и манило сейчас.

Вот и Лазухин идет, письмо показал.

— Тебе!

Сергеи раскрыл конверт.

«Сережа!

Как-нибудь. Прошло, что должно пройти, а березы в роще, как дни наши недавние, светлые стоят.

Прощай. Буду молиться за твою жизнь.

Лия».

— Что произошло? — с тревогой спросил Сергей. — Она что… Да говори!