Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Издательство: Гурман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Две книги романа-трилогии советского писателя повествуют о событиях на смоленской земле в 1930–1940-х годах. Писатель показывает судьбы людей, активно созидающих новое общество, их борьбу против врагов Советской власти, героизм в годы Отечественной войны.

---

«От чьей же руки пропаду?»

«А над тобою две руки. Рука власти и… — он не сказал, но я и так понял: его рука. — Сам понимаешь. Если я пропаду, то и тебя выдам. И прибавлю такое, из-за чего тебя еще раньше моего раздавят».

Вот и боюсь. Жить страшно стало.

Простите меня, что молчал.

А если нет прощения, жену и дите мое виною моей не попрекайте. Пусть на мне моя вина и закончится.

Астафий Желавин».

Некоторое время в комнате было тихо.

Елагин положил письмо на стол. Сперва Стройков взял его, не затем, чтобы проверить, а рука сама потянулась. Потом Родион Петрович, посмотрев, с опаской вернул Дементию Федоровичу.

— Почерк Желавина, это было проиерсно, — сказал Стройков.

— А вы не заметили разницы, как говорил он и как письмо написано? Вроде бы с чужих слов, — уточнил свое Елагин.

— Так ведь и свое слово меняется. Как бывает, иная женщина на базаре кричит, а чуть уступят ей — другой тон, — шуткой попробовал опровергнуть подозрение Елагина Стройков.

— И все-таки что-то остается. Характером он сильнее этого письма.

— Ты не забывай, — сказал Родион Петрович, — есть расчет, как лучше прийти к цели. Он подчинял свой характер, подменил силу его некоторой слабостью. Иначе почему же он так долго молчал о свое?. секрете?

— Что ж, согласимся, — сказал Дементий Федорович, — Положение мое от этого не стало лучше, а после убийства Желавина и совсем ухудшилось: убийцей считали моего сообщника Федора Григорьевича.

Дело для окончательного решения перешло в руки человека, о котором я мог только мечтать. Это был полковник Лясин.

Мы работали с ним в этих местах именно в те годы, о которых писал в письме Желавин. Как я уже говорил, время было тревожное. По лесам бродили всякие люди.

Среди них были и наши, специально посланные работники. Они вылавливали подозрительных. Но главная их цель была — поимка Ловягина. Мы рассчитывали: в поисках сообщников он наткнется на кого-либо из наших людей.

Руководил всей операцией тогда Лясин.

Устроили тайник в лесу-нору. О ней и упомянул в письме Желавнн. Через тайник мы снабжали наших людей патронами, съестным. Связь поддерживалась через Федора Григорьевича. Однажды он заболел.

Под видом охоты к тайнику пошел я, принес требуемые патроны точно в таком количестве, как указал в письме Желавин.

Лясин оставил мне записку с предостережением не рисковать: «Смерти захотел».

Действительно, я разорвал записку. Вот эти-то клочки и подобрал Желавин, приложил к своему письму как вещественное доказательство.

Когда дело попало к Лясину, он разоблачил Желавина как лжеца.

«Вот как довелось встретиться, Дементий Федорович», — сказал он мне с сочувствием.

Давно я не испытывал такой близости человеческой и не слышал доброго слова.

А потом-свобода! На прощание Ляснн сообщил такую подробность. Один из старых и уважаемых работников в случайном разговоре, прослышав о моем деле, где упоминалась фамилия Ловягина, сообщил, что в свое время он лично допрашивал Ловягина. С восемнадцатого года по двадцать первый он жил в одном из районов Сибири. Потом работал бухгалтером на прииске.

Выходит, Ловягин, которого мы тогда пытались поймать, вовсе и не был в здешних местах, а приписываемне ему преступления не имеют к нему никакого отношения.

Стройкой поднялся со стула, как-то качнулся.

— Кто же?

— Вот точно так спросил и я.

* * *

— Клевета на меня и убийство Желавина, возможно, тень, за которой скрывается бандит, — сказал Елагин.

— Но почему клевета на вас? А почему не на меня, допустим? — спросил Стройков.

— Замести следы. Тонкое прикосновение к этому враждебных отношений между Жигаревыми и Желавиным. Не прямо тень. А через меня преломленная должна бы навести на мысль о мести за меня со стороны Федора Григорьевича. И вроде бы и Митя мог убить за жену. Преломление довольно сложное и темное. Не уловишь. Это и цель-запутать.

— Одно из преломлений наводит прямо на Федора Григорьевича, — сказал Стройков. — Убийство Желавина за клевету, как подлеца. К этому подходит и святость Федора Григорьевича. А все твердите, мол, во чистоте своей убить не мог. Как раз и мог. К терзаниям сына от Желавина добавился еще и донос на друга. Не будете отрицать в этом знак преданности дружбе? Иначе почему убит Желавин? Кому это нужно брать на себя такую тяжелую кровь?.. Не он, так кто? Бандит? Кто? — и Стройков тяжело взглянул сперва на Дементия Федоровича, потом на Родиона Петровича, который и слушал, и думал свое. Вот задачка! Вот кто-то задал! И простите, мы пока что лопухи перед ним. А вы, считайте, отделались легким испугом, — сказал Стройков Дементию Федоровичу. — Если бы не ваш друг, случайность с запиской, заодно решали бы задачку с Лоаягиным, раз такового в ту пору здесь не было. В письме сказано и о неизвестном лице, кому вы патроны оставили. Ведь не сказал: Ловягин, — а неизвестный. И вроде бы правда за отсутствием Ловягина. Хитрейшая бумажка, между прочим. И вы в пей, как в мышеловке. Не Ловягин-так неизвестный. Тут точность не преломленная, как вы выражаетесь. Преломление было как раз в том, что Желавпп знал; бандит не Ловягин. Возможно, знал и больше. Но стоите, стойте, — сказал Стройков, — А если Желавин знал что-то о Федоре Григорьевиче? Потому и не боялся приставать к ним. Может, бандита и пропустил тогда в ту ночку, а?

— Нет, — остановил Стройкова Елагин. — Здесь ничего не найдешь. Надо знать Федора Григорьевича.

— И ложь к правде примазывается, и сволочь под друга рядится. Разве не бывает? Не по злодейскому своему характеру, а по слабости своей мог в такой паутинке запутаться Федор Григорьевич.

— Гадание на кофейной гуще, — сказал Дементий Федорович.

— Дай-то бог, по моему гаданию, а не по-другому.

Этот бандит был всегда рядом с вами в ту пору. Оборотень! Потому и поймать не могли. В лицо-то его видели, а кто был за холстинкой, не знали. С холстинкой действовал, за ней скрывался. Тоненькая она, холстинка, простая. А тайну сохранила. Метнулся, убил, холстинку снял и пошел рядом со всеми на работу или в погоню за бандитом. Решетом ветер ловили. А после той ночи замер с выжиданием, как в холодном сне задрожал. Холстинкуто перед вами открыл, а убить-сорвалось. Он боялся: ну как видели. А когда узнал, что не разглядели, он после такого срыва и страха притих-оставил всем для успокоения сказочку о своей гибели в болоте. Вам бы тогда крикнуть: видел! Вот и глянули бы, кто из своей избы исчез.

— Да, это мысль, — согласился Елагин, — но уже запоздалая. Хочу спросить после таких рассуждений. Что же он свидетелей или сообщников его преступлений не убрал? Ведь к ним вы и Федора Григорьевича и Желавина причислили. Это прежде всего должен был бы сделать. Их убрать, — сказал Дементий Федорович.

— Так потому, может, для слуха и исчез. Предоставил сообщникам и свидетелям много возможностей по спасению своей шкуры. Вон и топор в ход пошел. Но есть и еще одно преломление. Остался Желавин и кто-то один неизвестный… Кстати, почему это Ловягин, без чувства своей вины в чем-либо, не навестил родимые края^ Ведь должен был бы навестить. Но его что-то не видели. Еще одна загадка, или все в одной этой загадке и кроется?

Донос очень поспешный. Даже порядка нет в изложении: с конца начал — поскорее главное сказать: беспокойство чувствуется. Это наводит на мысль: Ловягина Викентия где-то видели или узнали — безвинно живет на свете. Вот и переделка истории Ловягина с подменой лицом неизвестным. Даже разговор, приписываемый вам, не придуман. Не верю. Это был разговор Желавина с кем-то. И замышлено письмо не им.

— Значит, Желании знал бандита? — уточнил Дементип Федорович.

— Без сомнения.

— И убит для сохранения тайны?

— Хитрости ихней пока не знаю.

— Что же, Федор Григорьевич в их компании? Чепуха явная!

— А он, простите, теперь ни в чьих заботах не нуждается… Не виноват. Так в своей смерти виноват более, не робел бы. А то мимо провалился… Помните, я вам говорил, — напомнил Стройкой Елагину о появлении неизвестного у окна перед Феией. — Если не шутка, то демонстрация факта: убийца, мол, жив. Но какой убийца будет демонстрировать это? Да и вина пала на Федора Григорьевича. А тут расчет, лишний раз подчеркнуть, что убийца жив. Для чего, спрашивается? Чтоб вести следы на неизвестного, куда подальше. Он боится, что его угадают. Следовательно, он где-то рядом. Сволочь жива. Не выползла бы! А вы что замолчали? — обратился Стройков к Родиону Петровичу и подумал, что прежние предположения лесничего теперь могут и пригодиться. — Что про новость скажете?

Родион Петрович вздохнул от своих раздумий.

— Признаться, потрясен. Такая страшная легенда и вдруг… сначала.

— Еще все может быть, — подправил его Стройков.