Михаил Белозеров - Улыбка льва

• Название: Улыбка льва
• Автор: Михаил Белозеров
• Издательство: "YAM Publishing"
• Жанр: Научная Фантастика

Роман "Улыбка льва" в большей степени относится к символической прозе. Написан в стиле свободного монтажа со слабо связанным сюжетом. Посвящен принципу "срыва сознания". За небольшим исключением в тех местах, где это тактически невозможно, написан в настоящем времени.

---

Леонт счастлив, что от него отстали — хоть на несколько минут. Каждый раз, когда черные бархатные глаза касаются его лица, внутри у него прокатывается холодная волна. Правда, она слабеет по мере того, как он привыкает к обществу подружек. Он давно подозревает, что Мариам, несмотря на невинный взгляд, отлично осведомлена о его страсти. За время их романа они так и не достигли глубины взаимопонимания.

— Ты еще не знаешь самого главного, — дразнит его Мариам, ловко объезжая островки льда на сером асфальте, где разделительная линия даже в февральскую непогоду поражает своей белизной.

Теперь они собираются его мучить. Все как прежде, как с первого дня знакомства, когда их свели совершенно случайно — верный знак преднамеренности, в чем у него позднее появились причины убедиться.

Кажется, был какой-то скучный прием, где он откровенно зевал и ждал завершения официальной части, избежать которой никак нельзя было ввиду того положения, в котором он неожиданно очутился после своего первого нашумевшего романа. Немного полета воображения и чуть-чуть откровения — вот и все ремесло. Газеты дружно называли его "последней надеждой интеллектуальной прозы". Слава богу, у него хватило ума не попасться на приманку искушения и бежать последним трусом. Теперь, живя уединенно за городом, он может испытывать удовлетворение и одновременно зависть к тем, кто не заражен вирусом литературного зуда.

Несмотря на то что тогда он чувствовал себя на вершине славы, они держались так, словно были приобщены к чему-то такому, о чем приходилось только догадываться. Позднее он понял, что Мариам нуждалась в нем не меньше, чем он в ней. Мир, в котором он жил до этого, был заполнен однообразной работой по шестнадцать часов кряду. Хорошо еще, что он успел написать роман и ровно через неделю начать новый. Порой он был склонен думать, что Мариам желает только одного — быть первой статс-дамой в его окружении, но без дальнейшего покушения на ее свободу, в общем, прямая противоположность Калисе, которая не прочь была остаться дома со своими журналами (которые, несомненно, вдохновляли ее больше — "… отправиться в маленькое путешествие вдвоем, рука об руку — двойное наслаждение! Вы не пожалеете, если остановите свой выбор на спортивном плаще из жатой ткани, а ваш спутник — на пиджаке-сакко из ткани в клетку "куриная лапка" и однотонных брюках из саржи" (Ха-ха-ха!)), если он умел объяснить цель своей отлучки. Правда, последний год и в ней проснулись диктаторские замашки, но это не так важно, лишь бы ему давали возможность работать. "Я делаю из тебя человека. Ох, кому-то ты достанешься…" — часто поговаривает она.

— Может, мы едем на твою свадьбу? — спрашивает Леонт вполне серьезно.

Предположение не лишено основания. Зачастую в пылу ссор Мариам сама признавалась в случайных связях во время гастролей труппы и умела это делать самым коварным способом — когда чувствовала его слабость, и с той интонацией в голосе и выражением жестоких глаз на сразу темнеющем лице, делающими ее похожей на ведьму, словно само признание блуда доставляло ей удовольствие.

— Кто же счастливчик?

Теперь ему совсем не больно.

— Разве я похожа на невесту? — удивляется Мариам. — В этом-то… — и кивком скромницы отсылает его на спинку сиденья, где, как некое исключительно привилегированное существо, претендующее на самостоятельность, небрежно, сама по себе, возлежит огромная вишневая шаль с махровыми кистями, покачивающимися в такт движения машины.

Позднее увлечение — художник, рисующий с одним глазом, и это, конечно, не считая Тертия.

— Значит, место еще не занято? — подыгрывает Леонт. Ему кажется, что он имеет право вспомнить старые обиды даже через столько времени — и лоно еще не остыло? — старые обиды всегда горячи.

Хариса не в счет — почти адвокат или семейный врач, которому можно, не стесняясь, говорить о болячках. Диагноз будет поставлен позже, при обсуждении.

Вместо ответа он получает долгий, затянувшийся лукавый кивок, слишком длинный, чтобы получить представление, о чем подумала Мариам, но достаточно короткий, чтобы успеть скрыть собственные мысли.

В выдержке ей не откажешь. Он всегда поражался ее самообладанию (даже когда умело направлял процесс под названием соитие — "позиция партнеров номер три", первый пас делает активная сторона, а на счете два — нежнейшие воротца сокращаются, и на двадцать пятом такте ваше либидо удовлетворено), потому что при кажущейся невозмутимости, прежде чем она успевала отреагировать, проигрывал в голове два-три варианта, и в них она была более чем очаровательна и не похожа на себя. В этом заключался источник его вдохновения и более-менее какой-никакой привязанности. В сущности, они так и не достигли полной гармонии, и их роман теперь, после осмысления оскудевших взаимоотношений, больше похож на затянувшуюся интрижку, в которой в конце концов он и сам должен был искать выгоду. Но теперь ему так же трудно играть в подобные игры, как, к примеру, признаться кому-нибудь, что он до сих пор неравнодушен к Мариам. Теперь так просто он не попадется. И Леонт старается убедить себя, что с нею все кончено, тем более, что когда она наконец поворачивается, чтобы дернуть еще раз за ниточку, он успевает заметить, что прошедшие тридцать шесть месяцев не пошли ей на пользу — крупные черты еще более утяжелились за счет второй складки подбородка — точная копия с фотографии ее матери, которую Леонт хорошо изучил, когда еще посещал уютную квартиру на набережной родного Квинта.

Город.

Набережная с уходящими в даль пальмами.

Ослепительно белая гостиница в стиле ампир.

Жаркий день.

Провалы окон и дверей объединяет только одно — густые длинные тени.

По тротуару движется человек в черной накидке. Лица его не видно. Различимы только общий контур фигуры под тканью, край которой расписан ярким восточным орнаментом, и смуглая рука, в диссонанс движению застывшая неподвижно. Небо над человеком ярко-синее, и витрины блестят так ослепительно, что на них больно останавливать взгляд.

Человек движется с неспешной отрешенностью, не поворачивая головы и не выказывая своей причастности к этому миру. Кажется, что отрешенность проистекает от каждого его шага и что она более вещественна, чем листья на деревьях.

Он проходит мимо кафе под раскидистым платаном, где вечерняя публика пожирает его взглядами с любопытством дикарей. Не реагируя на сигналы светофора, переходит улочку и ступает на брусчатку площади. Нагретые камни излучают послеобеденный жар.

Под накидкой у него голубая хламида с истрепанными краями, а на ногах грубые сандалии на толстой подошве. Скорее всего он похож на паломника, который направляется в Мекку и для которого площадь этого городка — всего лишь сменяющиеся декорации длинного пути.

Публика под платаном все так же неотрывно следит за ним. У нее нет причин не доверять происходящему — слишком резкий контраст картинки с реальностью.

Человек минует площадь и выходит к морю.

Его невозмутимость действует вызывающе — женщина с толстым носом, мужеподобными замашками и в платье с декольте, открывающим мужским взглядам безбрежный океан, начинает истерически смеяться. Мелкие рыхлые волны сбегают в лощину полушарий и гасятся тектоническим напряжением масс. Веки полузакатившихся глаз напоминают перезрелые вялые сливы, которые так долго провисели на ветке, что утратили первоначальную свежесть и превратились в вожделение параноика. Ее спутник, похожий на старого актера не у дел, одетый, несмотря на жару, в яркую клетчатую пару и цветастый шарфик на шее, пользуется моментом безнадзорности, чтобы заговорить с девушкой, которая сидит за соседним столиком совершенно одна и давно портит кровь его спутнице своим присутствием.

— Вы не прочь осмотреть мой номер в "Палац"? — спрашивает он, заглядывая ей в глаза.

— Обычно я снимаю в "Ривьере", — лениво отвечает девушка и откидывает со лба мокрые волосы. Лучи желтого солнца пурпурной проволокой свиты в ее прическе. Молодое женское тело составляет ее главную тайну.

Это действует на актера, как приманка на глупого зайца. Он с жадностью пуританина-вероотступника ловит полоску светлой кожи, мелькающую в разрезе широкого рукава, где неопределенность игры света и тени заставляют работать его воображение со скоростью расщепления ядра атома. Чресла издают почти слышимый стон, и ноги под столом вытягиваются, чтобы подавить спазм.

Мужеподобная женщина поглощена странником. Ее смех висит над площадью, как хохот демиурга в чаще, чьи когти вцепились в нечто, что лишь отдаленно напоминает былое вожделение старого актера.

Блеск чечетки, музыка и капельку шампанского, — даже не ощутишь перемен, словно тебе безразлично, рассматривают твое лицо или нет, — пристально и внимательно, чтобы решить, отдавать ли предпочтение и каков конечный выбор.