Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

• Название: Мелодия Секизяба (сборник)
• Автор: Назар Гельдыев
• Издательство: Магарыф
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1985

Книга «Мелодия Секизяба» — об одном из древних народов Востока — туркменах, которые ткут самые прочные и красивые ковры, выращивают самых лучших скакунов — ахалтекинских коней, бесценный золотистый каракуль, известный всеми миру.

Н. Гельдыев пишет о красивых, сильных людях, которые строят самый большой по протяжённости Каракумский канал, о людях, которые превращают пустыню в цветущий оазис. И вместе с тем, эта книга — о детстве, юности. Роман написан своеобразным, мастерским, умелым пером.

---

Долго пришлось стремительному Секизябу слушать в этот день наши речи. Но мудрый, он тихонько посмеивался и над нашими страхами, и над нашими решениями. Может быть он знал, что на этот раз неизвестным автором поставлена на подмостках комедия со счастливым концом, и поэтому его журчание было особенно похоже на добродушный смех?

Так или иначе, настроение у нас стало к концу встречи значительно лучше.

Снова тётушка Огульсенем

Кумыш предложила подбросить меня до дома на своей «неотложке». Конечно, я согласился. Но у самого дома меня ждал сюрприз — к нам снова направлялась тётушка Огульсенем, причём по её походке и по быстроте, с которой она передвигалась, никто не догадался бы, как у неё болят ноги. И тут у меня мелькнула одна идея, с которой я и поделился с Кумыш. Она посмотрела на меня, покачала головой и фыркнула. Шофёру мы, конечно, ничего говорить не стали, просто отпустили его, сказав, что Кумыш вернётся в медпункт сама.

Мы быстро прошли через двор и реранду в комнату. На верёвке висело красное курте; я набросил его на Кумыш, шепнул ей на ухо несколько слов, от которых она снова фыркнула, усадил её лицом к стене и выскочил на двор. И вовремя — в ту самую минуту, отчаянно хромая и проклиная своё нездоровье, во двор вошла тётушка Огульсенем, волоча ноги и поднимая пыль.

— А, вот и ты, — закричала она, как глухая. — Вот и ты. Здравствуй, Ашир, здравствуй, дорогой, надеюсь, у тебя всё в порядке, нигде ничего не болит… — она обошла меня кругом, словно я был призовым бараном, выставленным на всеобщее обозрение на ярмарке. Впрочем, я чувствовал себя именно таким бараном, потому что недооценил болтливости тётушки Огульсенем, которая, делая круг за кругом, тараторила, не закрывая рта.

— Да, парень что надо, видит бог. А какой высокий, а какой здоровый, настоящий жених, не то, что другие. Вот именно такого жениха я и хотела для своей Гюльнахал, для своей овечки. Да что ты голову-то повесил, смотри на меня, ведь я тебя давно не видела, Ашир, вон как ты вытянулся, мне надо прямо голову задирать, чтобы увидеть твоё лицо, а задерёшь голову, так солнце в глаза, а из глаз слёзы…

Да, уж если тётушка Огульсенем брала слово, на долю остальных оставались разве что самые крошки. Повертевшись вокруг меня, тётушка Огульсенем слегка утомилась и решила передохнуть. Похоже, она осталась довольна своим досмотром, и только, кряхтя, вспоминая бога, свои годы и потерянное здоровье, собиралась присесть и ступеньку, как из дома, закрыв лицо красным курте, вышла Кумыш. И хорошо, что она вышла, ибо я не знал уже, как отделаться от тётушки Огульсенем — ведь сев на ступеньку, она могла просидеть на ней, жалуясь и охая, не один час. Но завидев фигуру Кумыш в традиционное наряде молодой женщины, только что вышедшей замуж, тётушка Огульсенем подскочила с крыльца так, словно села на целое гнездо скорпионов.

— О, аллах, это ещё что такое?! — закричала она и с необыкновенной скоростью устремилась к Кумыш. — Кто ты, да проклянёт тебя всемогущий, и что ты здесь делаешь? С открытыми ногами, бесстыдница, — уж лучше бы ты оставила открытым лицо. Откуда принесла тебя нечистая сила, и что ты делаешь здесь, в этом доме?

Я прикрыл себе рот рукой, чтобы не расхохотаться и стал смотреть, что произойдёт дальше. Кому было не позавидовать, так это бедной Кумыш — тётушка Огульсенем, что твой слепень, кружила вокруг неё, стараясь угадать, с кем это свела её судьба, когда она меньше всего этого ожидала.

— Так, — приговаривала она, — так, значит. Вот, значит, как. Люди добрые, вы только посмотрите, где же это видано? Одна невестка уже разгуливает, бесстыдница, по двору, а вторую сватают без всякого стеснения. Ну и дела. Кто ты? Не отвечаешь? Ну, так ты плохо знаешь старую Огульсенем, если надеешься, что это меня остановит. Хоть до захода солнца буду сидеть здесь, пока не узнаю, что же здесь всё-таки происходит. Почему ты молчишь? Может быть ты немая? Да, в этом доме наверное любят бессловесных, но я-то не такая. Эй, как тебя! Хоть голос ты можешь подать? — Она вертелась и так и этак, стараясь разглядеть хоть краешек лица, но она была так мала ростом, что могла только дёргать Кумыш за её курте.

— Уклоняешься? Ну, ну, ты меня ещё плохо знаешь. Меня зовут тётушка Огульсенем, запомни это, запомни навсегда. Ты у меня заговоришь, да покроется твоё лицо прыщами. Ты у меня запоёшь, не то пусть голова твоя станет похожей на верблюжье колено. Покажи лицо, негодница. Наверняка оно рябое от оспы, иначе с чего бы ты так стеснялась.

Она с такой силой дёрнула за курте, что часть лица Кумыш на мгновенье можно было разглядеть. И тётушка Огульсенем, надо отдать ей должное, разглядела его. Изумлённая красотой, что на миг промелькнула перед её взором, она отступила на шаг и проговорила, поражённая:

— Вах, вах! Пэри, чистая пэри. Из лучшего серебра, клянусь всевышним. — И уже совсем другим тоном, обращаясь к Кумыш, спросила: — Значит ты несчастная, невестка этих бесчестных людей?

Кумыш кивнула.

— И когда же тебя привезли?

Кумыш прошептала едва слышно:

— Уже три дня.

— Сколько ты сказала, доченька?

— Три дня, — повторила Кумыш чуть громче.

— Но я… я же была здесь утром и говорила с нечестивцем из этого дома, проклятье его имени, а ты в это время…

— Я слышала весь ваш разговор, — подтвердила шёпотом Кумыш, и опустила голову, словно чувствуя себя виноватой. Но тётушка Огульсенем, надо отдать ей должное, не сомневалась, кто виноват.

— Это всё он, Поллы, да осмолит его аллах, как свинью. Это всё он, негодник и обманщик. А я-то, я-то старая дура, поверила его песням, попалась на старости лет. Ну, нет, я ему этого так не спущу. Обмануть кого — меня, Огульсенем? Где он, негодник? Ни на вершине горы, ни на дне моря не спрячется от меня. Вот с места не сойду, пока он не приедет — к тут уж не найдётся и дохлого ишака, чтобы ему позавидовал. — И она с решительным видом прочно уселась на крыльце.

Кумыш вернулась в комнату, давясь от смеха, но вид у неё был несколько смущённый.

— Всё это очень смешно, — сказала она, снимая с себя курте, — но если тётушка Огульсенем узнала меня, то осрамит на всю Туркмению. Ты, я полагаю, останешься, а мне ещё надо на работу.

И с этими словами она убежала, оставив, так сказать, наедине с пылающей праведным гневом тётушкой Огульсенем, прочно занявшей ступеньки крыльца и отдавшейся собственным мыслям.

Да, конечно, думал я, нехорошо смеяться над пожилой женщиной. Ну а то, что она, как это ни называй, хочет получить калым, и, похоже, не малый, за собственную дочку — это хорошо? А то, что эта самая дочка вынуждена скрывать свою симпатию к Чарыяру — это хорошо? А то, что мой отец, прирождённый крестьянин, только для того, чтобы набрать деньги на калым, превращается чуть ли не в спекулянта, а теперь и маму увёз туда же, на базар — это разве хорошо? И говоря всё это сам себе, а иногда и вслух, я взял длинную и круглую отцовскую подушку, набитую верблюжьей шерстью, водрузил на неё большой клубок шерсти, который совсем недавно смотала мама, а к клубку приладил валявшуюся ещё с прошлых лет картонную маску беззубой старухи и на всё это сооружение, в котором появилось отдалённое сходство с человеческой фигурой, набросил то самое курте, которое ещё недавно прикрывало прелестное лицо Кумыш. Проделав всё это, я уселся у окна и стал ждать возвращения родителей.

Тётушка Огульсенем обличает…

Ждать мне пришлось долго. Я успел напиться свежего чая, почитать книжку и даже, кажется, вздремнуть, а родителей всё не было. Тётушка Огульсенем проявила завидную твёрдость характера: когда бы я ни выглянул из окна, она была, так сказать, на своём боевом посту. По всему было видно, что она решила дождаться отца, когда бы тот ни приехал, и она дождалась его. Было далеко за полдень, когда я уловил знакомый звук мотора нашей машины. Я вышел и открыл ворота. Отец въехал не без лихости прямо в гараж. И у отца и у мамы руки были заняты какими-то бесчисленными свёртками и можно было предположить, что их сегодняшний визит на городской рынок был более чем удачным. Отец, похоже, уже забыл нашу утреннюю размолвку, он был в прекрасном настроении, усы лихо закручены и он, как всегда, когда был в хорошем настроении, мурлыкал свою любимую песню:

В Ашхабаде побывал,
Помидоры продавал.
Голова совсем бела,
Но прекрасны все дела…

После каждой строчки он добавлял не предусмотренные автором песни слова «вай-вай», так что получалось очень смешно;

В Ашхабаде побывал, вай-вай… — и так далее.

Так они дошли до крыльца, где неподвижно сидела наполненная непрошедшим гневом и оскорблённая в лучших чувствах тётушка Огульсенем.

— Кто бы это мог быть, Сона? — громко спросил отец, останавливаясь в большом недоумении.