Андрей Ерпылев - Угол возвышения

• Название: Угол возвышения
• Автор: Андрей Ерпылев
• Издательство: Снежный Ком М
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-904919-49-8

Лев Толстой с помощниками сочиняет «Войну и мир», тем самым меняя реальную историю…

Русские махолеты с воздуха атакуют самобеглые повозки Нея под Смоленском…

Гусар садится играть в карты с чертом, а ставка — пропуск канонерок по реке для удара…

Кто лучше для девушки из двадцать первого века: ее ровесник и современник, или старый гусар, чья невеста еще не родилась?..

Фантасты создают свою версию войны Двенадцатого года — в ней иные подробности, иные победы и поражения, но неизменно одно — верность Долгу и Отечеству.

---

Да и вряд ли это был лагерь. Скорее ЛАГЕРЬ: кругом, насколько хватало глаз, в сумерках раскинулось море огней. Такого Колошин в своей жизни еще не видел никогда — тысячи костров уходили вдаль на километры. Надежда на киносъемочную группу, еще державшаяся где-то в уголке сознания, стремительно таяла. Это были не декорации. Перед Сергеем, в подступающей темноте расстилалась панорама огромной армии, готовящейся к битве. И уже было понятно, что это за битва… Мозг отказывался верить, но, судя по всему, случилось невозможное — четверо солдат Отечественной войны остались там же, на Бородинском поле, но неведомым образом перенеслись во время той, первой, Отечественной.

В памяти всплыли бессмертные строки:

…И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилёг вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус[2].

Ликования французов отсюда, правда, слышно не было, но звуки устраивающейся на ночевку армии доносились отчетливо: разноголосый говор, сливающийся в монотонный шум, ржание лошадей, лязг и скрежет металла — вероятно, точили те самые штыки и сабли перед боем. Да и запахи соответствовали: сытный аромат готовящейся пищи смешивался с запахом дыма от костров и «благоуханием» лошадиного навоза. Да и не только лошадиного: сотни тысяч людей, скученные в одном месте, не могли не отправлять свои естественные надобности…

Сергей с горечью подумал, что уже завтра вечером эти, в общем-то, мирные звуки сменятся стонами раненых людей и ржанием агонизирующих лошадей, а запах лагеря вытеснит вонь сгоревшего пороха и разложения, с каждым днем становящаяся всё сильнее — знакомый ему уже запах войны. Он вспомнил, что читал где-то, что убитых на Бородинском поле было столь много, что их не могли похоронить до лета следующего года.

Он не решился лезть в самую гущу народа: хоть и в маскарадном костюме, но его мог разоблачить первый встречный — слишком уж мало синие офицерские галифе, пусть и ушитые наскоро, походили на обтягивающие рейтузы по тогдашней моде, виденные не раз на картинках. Да и сапоги, что таить, не кавалерийские, и головного убора нет, и сабли…

— Здорово, братец! — Он вышел из темноты к крайнему костру, у которого, помешивая в котелке какое-то варево, сидел одинокий мужик на вид постарше Нечипорука — пышные усы, борода веником, лицо, покрытое морщинами, кажущимися еще глубже в неверном свете костра, высокий картуз с поблескивающим на тулье металлическим крестом.

«Книжное» обращение далось неожиданно легко, точно так же, как ранее произносилось «товарищ».

— Здравия желаю, ба… ваше благородие! — вскочил на ноги кашевар.

«Ну вот, я теперь и „благородие“, — подумал Сергей. — Черт! Совсем не разбираюсь в старинных чинах и званиях».

— Сиди, сиди, — он присел на валяющееся у костра бревешко и протянул к огню руки: ранняя осень перестала кокетничать — к ночи посвежело совсем не по-летнему. — Что варишь?

— Да кулеш, ба… ваше благородие. Простецкая еда, но сытная.

— А меня не угостишь? — Лейтенант почувствовал голодное бурчание в животе.

— Дык, не понравится, наверное… ваше благородие, — мужик справился с непривычным обращением. — Еда-то мужицкая, без выкрутасов.

— Понравится, — улыбнулся Колошин. — С утра ничего не ел.

— Так это мы мигом! — Мужик вытащил откуда-то обширную глиняную миску с щербатым краем и деревянной ложкой навалил туда своего варева, что называется, с горкой. — На здоровьечко, барин! То есть ваше благородие.

Лейтенант ел обжигающую густую кашу из непонятной крупы, щедро приправленную салом, закусывал черным ноздреватым хлебом, и ему казалось, что лучших деликатесов ему в жизни не попадалось. Куда там ресторанным разносолам! Круто посоленный кулеш, припахивающий дымком, дал бы сто очков вперед любому из них.

— Вкусно? — Мужик умиленно глядел на уминающего его стряпню «барина» и, казалось, никак не мог поверить, что его простецкое, далекое от кулинарных изысков блюдо может понравиться офицеру.

— Что ты тут делаешь? — Сергей с сожалением оторвался от еды. — Сражение же завтра.

— Так ополченцы мы, — развел руками кашевар. — Аж из-под самих Мытищ сюда пришли с барином нашим, графом Бобринским.

Видимо, за всю свою жизнь не покидал он родных мест, раз недалекое, в общем-то, путешествие считал чем-то выдающимся. Колошин со стыдом вспомнил, что читал об ополченцах той Отечественной войны и даже картинку видел с точно таким же мужиком с православным крестом на картузе. А потом подумал, что пеший переход почти в двести километров в те времена, не знавшие ни поездов, ни автомобилей, был настоящим подвигом.

— Побьем супостата, ваше благородие? — с надеждой спросил задумавшегося офицера ополченец. — Не пустим Бонапартия, прости господи, имечко бесовское, в Москву-матушку?

— Побить — побьем, — ответил Сергей. — Как не побить, когда вся земля русская поднялась как один человек? Но Москву придется отдать.

— Как так, батюшка?! — отшатнулся мужик, крестясь. — Неужто взаправду отдадим? Как же жить тогда? Наша же она искони была! Татарам — и то не отдали, а хранцузам отдадим?

— Отдадим, но не надолго. Сил уже не будет у Бонапарта ее удержать — вернется назад, как побитый пес. А мы его гнать будем по пятам и затравим в самом логове, — он чуть было не ляпнул «в Берлине», но вовремя прикусил язык. — В Париже.

— И то ладно, — облегченно вздохнул ополченец, даже не удивившись, откуда такие данные у ночного гостя и не усомнившись ни на секунду в его правоте — народ тут еще полностью доверял всякой власти. — Значит, не зря завтра кровушку прольем…

Сергей посидел еще у костерка, поговорил со словоохотливым мужиком о том о сем и возвратился к своим, не находящим места от волнения за командира. Да не с пустыми руками: ополченец напоследок расщедрился и отдал «барину», развеявшему его сомнения, весь котелок каши и початый каравай хлеба.

— Покорми уж там своих солдатушек, батюшка. Тоже, поди, голодные. Для вас ничего нам, православным, не жалко. Нам, сиволапым, что — только вас, служивых, поддерживать. Мы на большее и не годимся — ружжо, почитай, у каждого пятого, а остальные — кто с чем. Кто с рогатиной, кто с вилами, кто с бердышом прадедовским, а кто и просто с дубиной. На вас вся надежа, ваше благородие. Храни вас Господь…

— Что будем делать, товарищ лейтенант? — спросил Нечипорук, управившись со своей долей чудесно добытой пищи, облизав алюминиевую ложку и спрятав ее за голенище сапога. — Завтра тут мясорубка будет еще та, а у нас — два ствола на четверых. Да два миномета. Покрошат нас в капусту.

— Завтра и увидим, — ответил лейтенант, заворачиваясь в ватник и подкладывая под голову «сидор». — Действовать будем по обстоятельствам. Всё равно до сражения нам отсюда не выбраться. А там видно будет.

— Пост выставить?

— Да кому мы тут нужны? Война еще ведется по рыцарским правилам, языков брать не принято. Набредет если кто на нас: вы — ополченцы, я ваш командир. Всё ясно?..

— Так точно, товарищ лейтенант. Но я всё равно подежурю. Мало ли что.

— Дело твое… — пробормотал Сергей, проваливаясь в глубокий сон…

* * *

Проснулись они от грохота, раздававшегося, казалось, одновременно со всех сторон.

— Началось, похоже! — прокричал Нечипорук в ухо командиру. — Ишь, как шуруют! Почище нашей заварушки будет! Я тут местечко нашел — всё, как на ладошке видно!

С опушки леса, находившейся на некотором возвышении, плавно перетекающем в высотку, господствующую над окружающей местностью, было видно действительно лучше, чем с той полянки, где они ночевали.

Солнце вставало, заставляя стремительно таять утренний туман, предвещавший ясный денек, и в его розово-золотистом еще свете, насколько хватало глаз, медленно двигалась пехота и кавалерия в разноцветных мундирах. Вскипали белоснежными султанами дымы, изрыгаемые пушками, сверкали отточенными иглами штыки и сабли, реяли цветные знамена…

— Эх, красиво воевали! Не то, что мы — больше пузом по грязи, — завистливо вздохнул Нечипорук, протягивая командиру половинку бинокля. — Поглядите, товарищ лейтенант.

— Что ж ты не сказал, что у тебя бинокль есть? — возмутился Сергей: его собственный, положенный по командирскому его положению, остался «на той стороне», в другом времени.

— Да это разве бинокль… Разбитый он, подобрал в качестве трофея… Но кое-что видно.

Цейсовские линзы прибора оказались в порядке, но призмы внутри, видимо, сорвались с креплений, и изображение дрожало, но поле боя тут же приблизилось, и можно было различить даже мелкие детали мундиров солдат, отсюда кажущихся муравьями. Основная часть поля заволакивалась дымом, поэтому Сергей с сожалением перенес наблюдение на юг, к деревеньке, возле которой, под цветными знаменами с косым андреевским крестом, строилась пехота в темно-зеленых мундирах и белых штанах. Он совершенно четко различил белое с красно-черным крестом, желтое с черно-синим[3]… На первый взгляд тут было несколько полков пехоты.