Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

• Название: Королевская аллея
• Автор: Франсуаза Шандернагор
• Издательство: МИК
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-87902-044-4

«Королевская аллея» — это жизнеописание второй жены короля Людовика XIV, госпожи де Ментенон. Талантливая стилизация автобиографии незаурядной женщины, чья необыкновенная судьба стала увлекательным сюжетом романа, принесла Франсуазе Шандернагор мировую известность. Книга издана во многих странах и получила ряд почетных литературных премий.

---

Кроме верности друзьям, я сохранила в сердце — и это во времена, когда оно иссохло от тоски! — довольно редкую для моего крута любовь к малым и униженным, иными словами, к детям и беднякам; не стану уверять, что любила их более, чем положено богатым святошам, скажу лишь, что старалась делать это как равная им. В отличие от знатных дам, меня окружавшихся верила, что под лохмотьями также могут скрываться и любовь, и характер, и личные склонности, достойные всяческого уважения; мне даже казалось, что иногда и бедняк имеет такое же право на прихоти, как богач, и что любому человеку свойственно мечтать о несбыточном, не имея притом самого необходимого. Помнится, несколько крестьянок из Авона, которым я помогала деньгами на жилье и хлебом, признались мне однажды, что мечтают хоть раз в жизни попировать вволю; я позвала семерых или восьмерых из них в замок Фонтенбло и употчевала знатным ужином на серебряной посуде, доставив тем несказанную радость; нашлись «добрые души», которые сочли этот мой поступок безумием и осудили его, но я-то знала о нищете куда более, чем они.

Накормив этих людей, я попыталась дать пищу и их душам, обучая самых молодых и смышленых в школах и мастерских. Не могу и счесть, скольких детишек из нищих семей или круглых сиротя подобрала в те годы и воспитала на свои деньги. И в Версале и в Ментеноне при мне всегда жили четверо-пятеро детей самых разных сословий и шесть-семь собак; дети смеялись и кричали, собаки лаяли, стулья падали с грохотом, и в этом адском шуме я ухитрялась писать письма, молиться или проверять счета; неудивительно, что в ту пору мигрень была моей частой гостьей. Но зато я обрела весьма редкий талант к воспитанию и маленьких крестьян и детей Короля. Мои принцы, когда их оставляли моему попечению, а их мать не вмешивалась в наши дела, также ежедневно радовали меня и послушанием и замечательными успехами в развитии.

В отличие от большинства педагогов, неуклонно применявших суровые законы воспитания и к Дофину, и к маленьким д'Эдикурам, и к детям буржуа, я взяла себе за правило не иметь никаких правил, а развивать каждого ребенка сообразно с его наклонностями, не подавляя природных качеств. Так, я не стала мучить моего маленького герцога латинскими глаголами, но постаралась воспитать в нем способность к рассуждению и привить любовь к книгам; вместе с тем, я хотела внушить ему чувство самоуважения, гораздо более важное, чем знание греческих глаголов.

Кроме того, я была против суровости в воспитании: нет ничего хуже принуждения. Детям нужны во время учения и перемены, и забавы, и смех. Мои уроки все время перемежались игрою в карты и кости, посещениями зверинца или прогулками в саду.

Я держалась лишь двух принципов, обязательных в воспитании: мягкости в обращении с детьми и разумной середины во всем.

Я полагаю, что с семилетним ребенком можно говорить так же серьезно, как со взрослым человеком. Он должен понимать, почему ему отказывают в том-то и том-то; он должен быть уверен, что непременно получит обещанное, будь то награда или наказание, и лишь истощив все разумные доводы, воспитатель может перейти к строгости.

Все эти методы, почерпнутые мною из практики, неизменно приводили к удачам в воспитании моего «любимца». Я всего могла добиться от него с помощью разумных объяснений, хороших примеров и умеренности, и он много раз на дню доказывал мне, что достоин своего отца, своей матери и развит не по возрасту.

Я так же успешно воспитывала и маленькую Мадемуазель де Тур, обладавшую мягким, добродушным характером своего отца и весьма охотно учившуюся всему новому. Она обожала герцога дю Мена, и он нежно любил ее, — быть может, гораздо больше, чем ее старшую сестру, Мадемуазель де Нант, которая унаследовала от матери ее красоту и ум, но отличалась строптивым характером, который мешал привязаться к ней всею душой.

Что же до малютки Сезара, то бедный ребенок занемог еще во время моего пребывания в Бареже и с тех пор не оправился до самой своей кончины; его непрестанно мучила лихорадка, день и ночь сотрясал сильный кашель, он был так слаб, что не переносил дневного света; таким образом, за все время, что он болел, а именно, с трех до одиннадцати лет, когда смерть унесла его, я смогла лишь слегка научить его читать, а воспитание мое ограничивалось лишь утешениями да сладостями, отвлекавшими его от страданий.

Двоих последних детей маркизы, Мадемуазель де Блуа и графа Тулузского, мне не отдали; к моменту их рождения Король пожелал, чтобы я больше занималась своим здоровьем и, кроме того, имел на мой счет другие планы; примерно в то же время госпожа де Монтеспан лишилась большинства своих придворных обязанностей и смогла безраздельно отдаться воспитанию младших детей; в результате этого странного поворота событий она считалась теперь при Дворе всего лишь гувернанткою Мадемуазель де Блуа…

В 1676 году она все еще чувствовала себя достаточно любимою, чтобы пускаться на скандалы и всякие экстравагантные выходки. Она потребовала три корабля для своих торговых операций в морях Леванта[63]; суда были построены и снаряжены за счет казны. Она захотела иметь двух медведей, которые могли бы свободно бродить по комнатам и в садах, и получила их; как-то ночью звери пробрались в салоны Версаля и разодрали множество ценных гобеленов. Она добилась разрешения делать крупные ставки при Дворе, обязав Короля выплачивать ее проигрыши, и теперь в «фараоне», «хоке» и «бассете» каждодневно разыгрывалось более миллиона франков; на Рождество она проиграла таким образом 700 000 экю, затем поставила на три карты 1 500 000 ливров и отыгралась; три месяца спустя она в один час потеряла 400 000 пистолей. Очень скоро Двор, ее стараниями, превратился в карточный притон, но Король не осмеливался перечить и безропотно платил по всем счетам.

Однако весною 1676 года ее могуществу был нанесен новый удар. Король, взволнованный подготовкою церковного юбилея[64], решил, что он и его любовница должны показать пример раскаяния и расстаться; без сомнения, он хотел этого вполне искренне. Госпожа де Монтеспан удалилась в свой дом в Вожираре, стала посещать церковь, поститься, молиться, каяться в грехах и, для полного очищения, уехала на Бурбонские воды; со своей стороны, Король также вел себя как самый добрый христианин. По окончании юбилея встал, однако, вопрос о возвращении госпожи де Монтеспан ко Двору. «Почему бы ей и не вернуться? — говорили ее родные и друзья, даже самые благочестивые. — Маркиза, по своей знатности и должности, имеет право жить при Дворе; она может вести себя по-христиански что здесь, что в любом другом месте». Господин Боссюэ после долгих колебаний осмелился заявить Королю, что «ни один монарх не может быть уверен в безопасности мятежной крепости, если подстрекатель бунта живет в означенном месте», но и он в конце концов согласился на ее возвращение. Оставалось разрешить последнюю трудность — процедуру встречи. «Как же это госпожа де Монтеспан предстанет перед Королем без предупреждения? — рассуждали люди. — Им бы следовало вначале увидеться наедине, дабы на публике избежать промахов, на какие может толкнуть их неожиданность». В результате было решено, что Король сам навестит госпожу де Монтеспан, но, чтобы не давать повода к злословию, встретится с нею в присутствии нескольких приглашенных респектабельных дам.

Итак, Король явился к госпоже де Монтеспан на этом условии, но скоро забылся и увлек ее в нишу окна, где они долго беседовали шепотом и плакали, говоря друг другу все, что говорится в подобных случаях; затем, учтиво поклонясь присутствующим, удалились в соседнюю комнату, после чего на свет появились, как я уже писала, Мадемуазель де Блуа, а через год граф Тулузский. Мне кажется, следы этого поединка страсти с богобоязнью запечатлелись и в характере, и в чертах, и во всем облике будущей герцогини Орлеанской[65].

После примирения взаимная склонность любовников выглядела весьма прочной; в течение нескольких дней они не спускали друг с друга глаз, и я уж было решила, что самое для меня разумное — готовиться к бегству в Ментенон, если я не хочу в один прекрасный день идти побежденной за колесницею Триумфаторши. Но очарование длилось недолго: с одной стороны, ему мешало утомление долгой связью, с другой — уж вовсе неприличная ревность маркизы, ее гнев и скандалы. Король делал вполне достаточно, чтобы рассердить Королеву, кюре и весь свет, но слишком мало — по мнению фаворитки, — чтобы угодить ей самой; раздраженный рассудок и множество затеянных ею интриг привели ее к тому, что она начала делать промахи, всерьез ей вредившие.

Так, например, желая насолить госпоже де Субиз, возвышения которой — кстати, совершенно напрасно, — маркиза очень боялась, она решила использовать мадемуазель де Людр, давно уж всеми позабытую, и совершила тяжкую ошибку: если два года назад Двор верил в то, что Король увлекся канониссою, тогда как она служила лишь прикрытием других связей, то на сей раз монарх, заботами госпожи де Монтеспан, влюбился на самом деле. Эта страсть владела им с осени 1676 года до конца 1677.