Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

• Название: Королевская аллея
• Автор: Франсуаза Шандернагор
• Издательство: МИК
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-87902-044-4

«Королевская аллея» — это жизнеописание второй жены короля Людовика XIV, госпожи де Ментенон. Талантливая стилизация автобиографии незаурядной женщины, чья необыкновенная судьба стала увлекательным сюжетом романа, принесла Франсуазе Шандернагор мировую известность. Книга издана во многих странах и получила ряд почетных литературных премий.

---

Мой отец ненавидел ниорскую тюрьму еще сильнее, чем я, и но вполне веским причинам. Он торопил жену использовать пребывание в Париже, чтобы испросить у кардинала Ришелье перевода в этот город, а еще лучше, освобождения. Но моя мать не спешила выполнить его просьбу у нее и без того слишком хватало забот, и она отнюдь не стремилась видеть супруга подле себя. Все же она все же добилась аудиенции у кардинала и поняла, что об освобождении не может быть и речи; кардинал заявил, что о милости к этому злодею даже просить неприлично. «Вы будете куда счастливее, ежели я вам откажу», — добавил он. После чего осведомился, не вторым ли браком женат на ней отец и знает ли она, как он обошелся со своей первой супругою; услышав еще несколько подобных намеков, мать убедилась, что лучше ей никогда больше не обращаться к нему с этой просьбой.

Неудача эта не обескуражила моего отца. Мало того, что он обрел наконец тему для разговоров со мною, на каждом нашем свидании понося мою мать, «оставившую супруга в беде», он еще и подал на нее иск в ниорский суд, заявив, что жена присвоила и увезла в Париж все его личное имущество и деньги, лишив меня, свою дочь, пропитания, его же — средств оплачивать свое содержание в тюрьме. Как я узнала, этот иск, ныне хранящийся в моем тайнике, частично способствовал поражению матери на процессе, весьма кстати подтвердив одно из клеветнических наветов, распространяемых против нее Санса де Несмоном. По какому-то злосчастному совпадению, иск был получен в Париже в тот самый день, когда приговор парижского суда обрек мать на нищету и жалкое прозябание в монастыре.

Спустя некоторое время умер кардинал де Ришелье. Пришедший ему на смену кардинал Мазарини открыл тюрьмы: мой отец был в числе освобожденных. Он тотчас покинул Ниор и, решив развеяться после долгих лет заточения, пустился в странствия: побывал малое время в Париже, затем, так же недолго, в Лионе, потом уехал в Женеву, откуда снова наведался в Париж, Ниор, Ларошель и опять в Париж. Не зная отдыха, днем и ночью мчался он на почтовых, загоняя лошадей, меняя, пару за парой, сапоги; никто, а менее всех он сам, не понимал причин и цели этих лихорадочных метаний.

Могла ли я, убаюканная нежным покровительством супругов де Виллет, думать, что счастью моему вскоре придет конец?!

Однако, в начале 1644 года моя мать неожиданно объявилась в замке Мюрсэ и, не успела я опомниться, увезла меня навстречу новой судьбе.

Глава 4

Тем же вечером мы прибыли в Ларошель, и я очутилась в убогой лачуге, где познакомилась с моими братьями.

Констан был пятнадцатилетним, унылым с виду юнцом, одетым в «новый костюм времен процесса» из пунцового бархату с кружевами, который, к сожалению, не рос вместе с ним. Он казался мягким и добрым малым, хотя и неумным. Моя мать страстно любила его. Можно сказать, что она его одного и любила. Правда, что он был вполне достоин этой горячей привязанности, никогда не покидая мать среди тяжких, выпавших на ее долю испытаний и заслуживая сие предпочтение нежностью и участием, коими постоянно окружал ее.

Шарль, годом старше меня, оказался более занятным и понравился мне с первого взгляда. Я только что рассталась с Филиппом де Виллетом, к которому была привязана со всею пылкостью первой детской любви, и по этой причине, помимо других, более важных, считала себя неутешною. Шарль научил меня тому, что в восемь лет любая напасть — пустяки: пара шуточек, три гримасы, и горе мое почти улетучилось. Младший д'Обинье был хорош собою, развязен и обладал чисто парижским остроумием, дерзким, но победительным. Он жил в Ниоре, а затем в Париже рядом с печальной матерью и чересчур серьезным братом, среди несчастий и слез, но ничто не могло поколебать его жизнерадостный нрав. В два дня он совершенно очаровал меня, и, сколько бы ни досаждал впоследствии, я никогда не могла вовсе позабыть это первое впечатление.

Мать я не видела с самого своего рождения, и пребывание в Ларошели также явило мне удобный случай как следует узнать ее. Я сразу же удивилась тому, что она, после столь долгой разлуки, поцеловала меня всего дважды, да и то лишь в лоб; можно ли было предугадать, что эти два поцелуя так и останутся единственными, которые я получу от нее за всю мою жизнь?! Речи ее казались мне чересчур язвительными; она раздражалась, слыша радостный смех, коим я встречала озорные выходки Шарля. Я также ясно почувствовала, что и внешность моя ей не по вкусу. «Решительно, это девочка нехороша собою, — однажды сказала она при мне брату Констану, — у ней на лице одни глаза только и видны, какая странная несоразмерность!»

Но несколько дней спустя после приезда, сдержанность моя по отношению к матери обернулась самой откровенной неприязнью; перемена эта наступила после того, как она повела меня в церковь. Я никогда не бывала дотоле на мессе, однако питала к этой религии больше интереса, нежели враждебности, и, хотя мне изредка приходилось посещать проповеди вместе с семейством де Виллет, я не чувствовала себя гугеноткою. Мать же потащила меня в храм, как в темницу — с угрозами, крепко схватив за руку. От меня всего можно было добиться мягкостью и уговорами, но стоило применить силу, как моя мятежная от природы натура тотчас восставала против обидчика. Этого-то мать и добилась своим обращением со мною: попавши в церковь, я встала спиною к алтарю. Она дала мне пощечину, я храбро снесла ее, с гордостью чувствуя себя мученицей за веру. Отвращение мое недолго распространялось на церковь, которая его не заслужила, но навсегда обратилось на мать, виновницу сего происшествия.

Время в Ларошели тянулось для меня нескончаемо долго; я никак не могла понять, чего же мы ждем. Мы совсем не виделись с «бароном де Сюримо», он не делил с нами тесное наше жилище. Уж не знаю, где он квартировал. Вернее всего, в седле, ибо еще не излечился от лихорадки странствий и, в сопровождении некоего Тессерона, слуги, с которым был на дружеской ноге, неустанно объезжал Сентонж и соседние края. Мать также часто отлучалась из дому в сопровождении старшего сына, оставляя нас с Шарлем на попечении безобразной, кривоногой, препротивной старухи, составлявшей всю нашу прислугу. Притом, мы не могли ни играть, ни болтать, как вздумается; госпожа д'Обинье вручила нам толстенный том Плутарха и приказала штудировать его в ее отсутствие, не разговаривая ни о чем, кроме сего предмета. Чтение отнюдь не было нам неприятно, и, за отсутствием лучших забав, мы отдавались ему с удовольствием; нам нравилось сравнивать одни факты с другими. Я восхваляла героинь Плутарха. «Такая-то женщина, — говорила я брату, — заявила о себе громче иных мужчин. Она совершила то-то и то-то». Брат же доказывал, что герои-мужчины куда более занимательны. Мы ожесточенно спорили, отстаивая каждый свое, и, таким образом, провели несколько интереснейших недель между Афинами и Римом.

Покончив с Цезарем, Сципионом и Александром, мы наконец узнали причину постоянных разъездов отца и посещений матерью торговцев и стряпчих Ларошели: Констан д'Обинье решил покинуть землю Франции и перевезти свое семейство на Американские острова, дабы укрыть там все постигшие его несчастья или попытаться исправить их. В те времена королевство отсылало в эти колонии множество нищих, арестантов, девиц легкого поведения, бездельников, сидевших на шее родных, словом, самых отвратительных подонков общества. Мой отец как раз был из их числа. К этим несчастным иногда присоединялись и порядочные люди, не нашедшие себе работы на родине — таких много было в Пуату, — а также дети торговцев, в надежде сколотить себе состояние на новом месте. Родители мои сговорились с некоторыми из этих людей ехать вместе, дабы основать на островах колонию. Деньги на дорогу им ссудили местные дамы-урсулинки и один портной, по имени Ла Плюм, которого я, помнится, видела у нас в доме.

В апреле 1644 года родители подписали у нотариуса договор с богатым арматором Ильером Жермоном; по этому соглашению он должен был переправить их в Гваделупу на одном из своих кораблей, вместе с тремя детьми, слугою Тессероном и служанкою. Жермон, который обыкновенно занимался предоставлением кредита путешественникам, обязался также доставить им на другой своей шхуне одного «наемника», сундук и бочонок водки, провоз которых матери предстояло оплатить лишь по прибытии на остров шестью сотнями тюков местного табака. Заключение сделки обошлось в 330 турских ливров наличными. Я обнаружила этот акт в бумагах, которые моя мать распорядилась передать после своей смерти сыну Шарлю.

Итак, в начале лета 1644 года я поднялась на борт шхуны «Изабель» вместе с родителями, обоими братьями, отцовским лакеем и старой служанкой. Я была в восхищении от того, что еду в дальние края и увижу много нового; мне чудилось, будто окружающий мир распахивается передо мною и растет на глазах. Я немного знала ниорский порт; бывая на ярмарках, я с удовольствием наблюдала за снующими возами с товарами — солью, зерном, тканями, которые сгружались на плоскодонки и габары; однако, все это никак не могло сравниться с размахом портовых работ в Ларошели.