Наталья Решетовская - Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

• Название: Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)
• Автор: Наталья Решетовская
• Жанр: Русская классическая проза

---

1 Солженицын А - Решетовской Н , 29 03 43

...Теперь нет разрушенных гитлеровцами сел. Зато есть... разрушенная жизнь...

И вот я в уютной, со вкусом обставленной квартирке со множеством цветов. А в "моей" комнатке - тахта, полки с книгами вдоль стен и даже... секретер, на откидном столике которого так удобно будет писать, да и печатать на моей верной "Колибри".

Что же касается "хозяев" - одна приветливость, сочувствие, благожелательность. А против моего мужа - гнев! Ведь они были живыми свидетелями страданий того человека, которого я оставила ради Александра Исаевича, видели его слезы, отчаяние... А теперь видят меня в том же состоянии... Но им и в голову не приходит сказать мне, даже подумать, что это мне наказание за то... То было неизбежно: я рвала новую жизнь ради прежней, истинной моей жизни, которая была у меня отнята тюрьмой. А здесь наоборот: попытка уйти от истинной своей жизни, бегство от своей судьбы...

С Марией Павловной переходим на "ты" и по именам. Она будет представлять меня как свою двоюродную сестру.

У них в семье тоже горе, хотя совсем иное. Тем отзывчивее они на чужие беды...

- Вы сделали большую ошибку, - серьезно говорит Владимир Андреевич. Вы должны были приехать к нам раньше.

Я не ошиблась в своем выборе. Я приехала к своим настоящим друзьям!..

На следующий день 14 ноября, оставшись одна, я записала в своем дневнике:

"Ушли на работу. Я - одна. Сижу вот, записываю.

Боже, как же он там негодует! Смотрю на карточку, снятую в Солотче, где он нежно обнял меня и мы оба с ним смотрим вдаль, и... (хоть и приняла седуксен) плачу. Что видели мы в этой дали? Уже... разное? Или тогда он еще не отдавал себе отчета, что отрывается от меня? от старых проверенных друзей? Что ему захочется быть с теми, для кого он затмит Бога и которые толкнут его к "абсолютной свободе", ко "все дозволено"?..

Тишина полная. Одиночество. Мысли. Давно бы мне, в самом деле, не в Москву бежать, а подальше, подальше...

Но и его жалко безумно. И не могу иначе..."

С недоумением, сначала даже с привычным к таким вещам неодобрением отнеслась к тому, что у моих друзей принято раскладывать пасьянсы. Но начала понемногу приглядываться И... втянулась. Отвлекает...

На следующий день я и сама раскладывала уже пасьянс, чем не занималась со времен отрочества.

- Будет суд или не будет? Будет или не будет?

- Не будет! - сказали мне карты.

...Так ли это? Ведь теперь он, конечно, скажет, что я сама все обрезала.

15 ноября мои "хозяева" по случаю воскресенья весь день были дома. Меня это как-то рассеивало, в хорошем смысле рассеивало. Даже весь день обошлось без седуксена. Но были не только разговоры. В тот день я продолжила и даже закончила печатанье главы, которая у меня тогда называлась "Безвестность": о нашем тихом житье в Рязани...

Среди дня нет-нет да и посещала мысль: едет ли о н сейчас в Рязань на "Денисе"? Ведь он назначил 15 ноября последним сроком отгона его в Рязань! И что вообще там? Что предпримет дальше?..

Вечером включили приемник. Настроили на Би-би-си. В обзоре английских газет сказали об Открытом письме Ростроповича в защиту Александра Солженицына. Надо печатать его на Родине... Он прав, что принял премию... В свое время мы хулили Шостаковича, Прокофьева тоже. Позже экземпляр этого Открытого письма, направленного Ростроповичем 31 октября главным редакторам "Правды", "Известий", "Литературной газеты" и "Советской культуры", оказался в моих руках. Ростропович указывает, что на это письмо его толкнула газетная кампания в связи с награждением Солженицына Нобелевской премией.

"...Получается так, - пишет он,- что мы избирательно то с благодарностью принимаем Нобелевскую премию по литературе, то бранимся. ...Почему "Литературная газета" тенденциозно подбирает из множества западных газет лишь высказывания американской и шведской коммунис-тических газет, обходя такие несравненно более популярные и значительные коммунистические газеты, как "Юманите", "Леттр Франсез", "Унита", не говоря уже о множестве некоммунисти-ческих? Если мы верим некоему критику Боноски, то как быть с мнением таких крупных писателей, как Белль, Арагон, Ф. Мориак?..

Неужели прожитое время не научило нас осторожно относиться к сокрушению талантливых людей? Не говорить от имени всего народа? Не заставлять людей высказываться о том, чего они попросту не читали или не слышали?.. Я ворошу старое не для того, чтобы брюзжать, а чтобы не пришлось в будущем, скажем, еще через двадцать лет, стыдливо припрятывать сегодняшние газеты...

Я знаю, что после моего письма непременно появится МНЕНИЕ и обо мне, но не боюсь его и откровенно высказываю то, что думаю. Таланты, которые составляют нашу гордость, не должны подвергаться предварительному избиению. Я знаю многие произведения Солженицына, люблю их, считаю, что он выстрадал право писать правду, как ее видит, и не вижу причин скрывать свое отношение к нему, когда против него развернута кампания".

Все - правильно. За мужа моего есть кому заступиться. А вот за меня некому...

...Слово РАЗВОД в применении к нам с Саней не входит в мое сознание. Оно висит надо мною как дамоклов меч. Муж в состоянии одержимости не хочет понять, что для нас, связанных всею жизнью, общим риском, развод невозможен. Но, может быть, можно воспрепятствовать разводу... юридически? Разве письма, обещания, заверения не будут приняты во внимание?..

Мы говорим об этом с моими великолукскими друзьями. Нужно посоветоваться с хорошим юристом и, вероятно, лучше всего... в Риге.

В Великих Луках я в тот раз прожила около недели. Должно быть, здесь как раз те условия, которые мне сейчас нужны. Я - то одна, то с Марией Павловной и с Владимиром Андреевичем. Чередование одиночества и общества людей, которые понимают меня и понимают, что мне сейчас нужно. Когда я раскисаю - заставляют меня работать. Стараются во всю питать меня. Из холодиль-ника извлекаются то грибы, то компоты собственного изготовления. Есть с ними могу, не то что одна, когда еда превращается для меня в пытку.

По утрам меня посещают маленькие творческие открытия. То пришло решение: к главе "Безвес-тность" прибавить и о себе: чем я жила эти годы. То вкрапить в нее цитаты из писем Александра Исаевича. (Об этом мне сделала подсказку еще Нина Викторовна.) В этой связи написала "Маленькое предисловие" с объявлением, почему я считаю возможным это делать...

Заново и всерьез занялась письмами. Это нужно и для работы, и для консультации с адвокатом...

...Как он может от всего этого... отречься?.. То, что происходит, наваждение какое-то.

Утром 19 ноября Владимир Андреевич отвозит меня на своем "Москвиче" на вокзал.

В Ригу поезд вез меня почти весь день. В вагоне пусто. Москвичи и рижане предпочитают ездить ночными скорыми поездами. В своем отделении я совсем одна. Устраиваюсь у столика. Буду готовиться к разговору с адвокатом, классифицировать выпечатки из писем. Один из машинописных экземпляров у меня разрезан, каждая цитата - сама по себе. Теперь я объединяю их по смыслу...

Закончив с этим, берусь за чтение. Ничего придуманного я в ту пору читать не могла (да и сейчас читаю с неохотой!). Лишь то, что было в действительной жизни. Да и то часто приходилось читать страницу по нескольку раз, убегали мысли...

Мария Павловна дала мне в дорогу "Встречи с Есениным" Ильи Шнейдера.

Я особенно воспринимаю то, что вызывает ассоциации. На этот раз меня поразил случай с Айседорой Дункан. Как-то она танцевала Родену. После одного из ее танцев Роден пошел к ней навстречу с протянутыми руками и затуманенными глазами. И она... оттолкнула его. Но еще больше поразило меня то, что впоследствии Дункан жалела, что оттолкнула... кого? - самого Родена! - объясняя это своею молодостью и неопытностью.

Я задумалась. ...Нет, Дункан сама не понимала, почему она оттолкнула Родена. Она оттолкнула его потому, что тогда в ней была сильна вера в идеалы, которую она растеряла потом! ...Что достойнее? Оттолкнуть человека, которого ставишь на недосягаемую высоту? или уступить его импульсивному порыву?.. В наш век идеалы растоптаны. Следующее за нами поколение совсем другое. Отсюда - все...

Меня вдруг неудержимо потянуло написать то, о чем я никогда ранее писать не собиралась, считая главу "Безвестность" началом своих воспоминаний о муже, в первую очередь как о писателе, об его уникальной писательской судьбе. Нет, я напишу не только об этом. Я опишу историю нашей с Саней жизни, начиная с женитьбы: нашу любовь, наши разлуки, наше воссоединение...

Рука потянулась к перу и бумаге:

"Когда началась война, нашему супружеству было немногим более года", начала я. И неотрывно писала почти до самой Риги...

Первыми, к кому мне удалось дозвониться, были Кравченки. Надя и Костя. Те самые Кравченки, на даче у которых я впервые услышала, что французские писатели выдвинули моего мужа на Нобелевскую премию. К ним и приехала.

Оказывается, в Риге уже кое-что известно. Друзья расстроены, что все подтвердилось. О нашей драме они узнали от писательницы Павлович, с которой были дружны. А Павлович знает об этом от... Юдиной.