Идиля Дедусенко - Легенды Седого Маныча

• Название: Легенды Седого Маныча
• Автор: Идиля Дедусенко
• Жанр: Короткие любовные романы

Необычный цвет у воды Манычского озера, иной раз кажется, что она покрыта сединой. Это оттого, что многое повидало оно на своем веку. На берегу лежит большой плоский камень, на нем кривыми буквами высечены слова: «Здесь похоронен Митя». Как он тут оказался? И почему на хутор каждый вечер с печальным криком прилетает белая чайка, а в степи на солончаках вырос островок незабудок? Кто посадил посреди пшеничного поля дерево и как спастись от чар степной царицы? У каждой легенды своя подлинная история, но все они рассказывают о любви.

---

Василиса, радостная и гордая за сына, который так умело повернул собрание, стояла возле двери и ждала его. Он обсуждал что-то с районным начальником, и ей было очень лестно, что все сельчане видят, в каком почете ее Петруша. Потом сын подошел к ней:

– Мама, я немного погуляю.

– Гуляй, сынок, пока не шибко занятый, а то в колхозе дел много будет, – ответила Василиса, глядя на парней и девчат, которые теснились рядом, ожидая его.

Василиса ждала сына за полночь, истомилась и не заметила, как ее сморил сон. Вскинулась, когда прокричал петух. Что же это Петруши все нет? Она вышла на крыльцо и оглядела двор, небольшой пригорок и тропку, ведущую к Манычу. От недоброго предчувствия ослабли ноги и холодный комок подкатился от сердца к горлу. Вдруг она увидела на дороге Николку, до нее долетели его слова:

– Василиса, чего стоишь? Беги скорей в поле, там твой Петр…

Она разом все поняла. На какое-то мгновение ноги словно приросли к земле, в глазах помутилось, но в следующую секунду ее словно ветром подхватило. Некоторые сельчане, услыхав крик, вышли из домов. Николка пояснял им на ходу:

– Пошел я с овцами на зеленя, а тут, где земля Тернового начинается, гляжу – лежит кто-то. Подхожу ближе – Петрушка. Конченный.

Когда сельчане подбежали к страшному месту, Василиса уже была там и билась возле сына в судорогах, без крика, без стона. Сельчане боялись ее тронуть, лишь смотрели и перешептывались.

Василиса перестала биться, стала на колени. Кто-то попытался ее поднять, но она отстранила их и встала сама. Мужики хотели нести Петра к дому, но Василиса решительно возразила:

– Здесь его погубили, пускай здесь его земля и примет.

– Да ты чего, это же земля Тернового, – сказал Николка.

Василиса медленно повернулась к нему и так посмотрела на него, что у того от этого взгляда мурашки побежали по коже. Она твердо произнесла:

– Земля теперь колхозная.

Никто больше не сказал ни слова. Все молча двинулись по домам за Василисой, боясь заглянуть в ее словно незрячие глаза.

Похоронила она сына, как и хотела, на том месте, где его убили. Долго сидела в оцепенении одна над черным холмиком. Потом поднялась и пошла ко двору, где рос молодой карагач, посаженный сыном прошлой осенью. Василиса выкопала его и понесла к могиле. Там, около холмика, посадила деревце и сказала:

– Пускай тебе, сынок, вместо памятника будет.

Терновой исчез из села, и все догадывались, что убийство Петра – его рук дело.

Скоро мужики, вступившие в колхоз, начали пахать землю. Карагач стоял на дороге, кто-то нечаянно зацепил дерево плугом, свалил да так и оставил в спешке. Вечером пришла Василиса и снова посадила его.

Каждую весну стоял тот карагач на дороге у пахарей. Кто ненароком цеплял его, а кое-кто из новых, не знавших печальной истории, и нарочно пытался свалить дерево – мешает! Но каждый раз после этого в поле приходила старушка в белой косынке, выправляла деревце, утрамбовывала в лунке землю руками, носила ведрами воду. И оно жило, как жила немеркнущая, всесильная материнская любовь.

Уже много лет прошло, как умерла старушка. Грозы, бури, суховеи обломали, оголили дерево, одиноко стоявшее в хлебном поле. Но только не здешний человек может удивляться, почему трактористы объезжают этот полувысохший карагач. Может, и не все они знают его историю, но твердо помнят наказ старожилов: «Дерево не трогать!». Его хранили как память о материнской любви.

Незабудки

Каждый уголок земли красив по-своему. Кто море любит, кто горы, кто лес… А для чабана нет ничего краше степи. Даже выжженная солнцем мила она его сердцу. Но вот откуда посреди сизо-бурой земли появились незабудки, никто не знал, пока чабаны не рассказали. Старики многозначительно говорили: потому незабудки здесь выросли, что место это особое.

Жил тут один барин, земли у него было не меряно – от Маныча чуть не до Каспия. Его отары тучами по степи ходили. Григорий, Матвей и Алешка у него чабановали. Как-то вернулись они на кошару с дальнего пастбища и увидели доброго коня. Григорий сразу признал в нем одного из хозяйских рысаков. Неужто «сам» пожаловал? Но тут из хаты вышли жена Григория Дарья и хозяйский конюх Иван по прозвищу Вьюн.

– Какая нужда до нас? – спросил его Григорий.

– А такая! – зазвенел на всю степь Вьюн. – Сынок хозяйский в отпуск пожаловал. Хочет завтра в степи поохотиться. Так хозяин велел добрую овцу заколоть, чтобы было чем угощать. А коня для сынка дал. Пускай, говорит, отдохнет за ночь, чтобы завтра легче ходил.

– Кого тут стрелять? – с досадой проговорил Григорий. – Окромя овец да нас, ни одной живности.

– Ой, Гришенька, боюсь я его, – обратилась к мужу Дарья. – Прошлым летом-то…помнишь? Кабы ты не подоспел…

– Как не помнить… – хмуро отозвался Григорий.

– Ну…хозяйское дело таковское, – вдруг смутился Вьюн.

– Хозяйское дело – за барышнями ухаживать, а не сельских баб смущать, – неожиданно зло сказал Григорий. – Ладно, давайте вечерять. Алешка, заводи костер.

В огне весело прыгали веточки хвороста и прохватывались дымом слипшиеся стебли высохшего татарника. Вьюн, словно продолжая разговор, сказал:

– У них вся порода таковская. Испортят бабу, а потом прогонят, как овцу паршивую. Наталья-то, горничная, так и пропала. Темное это дело, да не нашенское. А какая девка была! Пригожая да тихая. И все, бывало, улыбается. А то вдруг с лица спала, хотела руки на себя наложить. Поняли мы: сгубил ее хозяйский сынок. Только вдруг исчезла Наталья. День, два, три нет. Хозяин сказал, что она в город к кому-то нанялась. А сам ее вот сюда на кошару отправил. До вас здесь дед Михайло со своей старухой чабановал, она и приняла дитя у Натальи. Проходит неделя – является хозяин на повозке. Услал Наталью за хворостом, а сам взял дитя в повозку – и был таков. Наталья вернулась: где ребенок? Металась, бедная, два дня по степи, все дитя искала. Михайлу со старухой хозяин рассчитал, да они вскорости и умерли. А про Наталью мне Михайло перед смертью сказывал.

Некоторое время все сидели молча. Угли затухающего костра, блестевшие прежде грудой рубиновых камней, подернулись пепельной дымкой. Григорий плеснул на них водой, и они, зашипев, сникли.

Утром, чуть свет, Григорий, Вьюн и Матвей сошлись возле летней печки и тут увидели овцу, которая тихо лежала около нее и грустно, не мигая, смотрела на них. Увидев людей, она даже не шевельнулась. Григорий вгляделся в нее и заявил:

– Не наша овца. Шерсть длиннее, чем у наших. Вон и пятно черное на ухе.

– Так то ж моя знакомка! – весело закричал Вьюн. – Точно, Черноухая и есть. Вчера в степи за мной увязалась. Шибко бежала, только коня-то ей не догнать. А гляди ты, сама людей нашла. Вот ее и режь!

– Чужую резать не буду, – решительно заявил Григорий, – может, еще хозяин объявится. Алешка, гони ее покуда в отару.

Овца, словно сообразив, что речь идет о ней, поднялась и вдруг жалобно заблеяла.

– Скажи ты, ровно дитя потеряла, – задумчиво сказал Григорий.

Вскоре явился хозяйский сын верхом на рыжей лошади, которую тут же и передал Вьюну в обмен на гнедого. Уловив косые взгляды Григория, он от угощения отказался и, помотавшись по ковылям не больше часа, вместе с Вьюном ускакал в село. Вьюн увез с собой и только что зарезанную овцу.

– Алешка, – позвал Григорий, – ты оставайся с Дарьей, а в степь мы с Матвеем пойдем.

Сначала шли прямиком, а потом вдоль солончаков и полыни. Обожженная степь уже не блистала яркими красками, и только коренной степняк мог оценить ее негромкую красоту. Сзади остался островок скошенной ржи со снопами, сложенными в виде островерхих домиков, а впереди слегка колыхалась под ветерком сизая полынь.

Поближе к курганам стали попадаться пахучие участки разнотравья. Григорий и Матвей пустили овец пастись, а сами взобрались на курган, сели так, чтобы видеть всю отару. Перед ними простиралась бесконечная равнина буровато-серого цвета, которая где-то далеко, на горизонте, незаметно смыкалась с вылинявшим небом.

– Эгей, куда пошла? – вдруг услышал Матвей голос Григория.

Он посмотрел в ту сторону, куда глядел обеспокоенный Григорий. Одна овца, жалобно блея, мелко трусила, уходя в степь. Григорий несколько секунд следил за ней зоркими глазами степняка, а потом сказал:

– Черноухая это… Куда ее несет? Ведь пропадет одна в степи.

Но овца вдруг остановилась и легла на землю, вытянув морду. У ее головы виднелось какое-то голубое пятно. Пока овцы паслись, Черноухая так и лежала, не двинувшись с места.

– Больная, что ли? – сказал Григорий. – Вечером посмотрю ее, а то всю отару перепортит.

День клонился к закату, а Черноухая так и не пощипала травы. Матвей и Григорий подошли к ней и увидели, что овца лежит, вытянув мордочку к маленькому островку незабудок.

– Вот те на, какая красота! – выдохнул Матвей.

Григорий достал широкий чабанский нож, часто заменявший в степи лопату, и сказал: