Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

• Название: Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
• Автор: Анна Гаврилова
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6480

Два бестселлера одним томом! Исторические боевики о славной и кровавой эпохе князя Рюрика, о «прекрасном и яростном мире» наших предков, о рождении Русской Державы и жестокой борьбе между язычеством и первыми христианами, на время забытой из-за хазарского нашествия, но после победы над общим врагом вспыхнувшей с новой силой.

Русские боги против крестителей. Исконная вера против чужебесия. Князь Рюрик и Вещий Олег против отступников и изменников. Когда сталкиваются религии и шатаются небеса, смертным не вырваться из этого кровавого круга — им придется скрестить мечи в беспощадной схватке. Кто прав? Кто виноват? Кому жить? Кому умирать? Кто справит тризну по первому князю Русской Земли и продолжит его дело? Пусть рассудят грозные боги, чей закон: кровь за кровь!

---

— Прекратить драку! — снова взревел голос.

Сквозь звон в ушах Добря узнал воеводу и ринулся на Торни, как голодный медведь. Схватил за ворот, приподнял и швырнул в сторону. Рыжий Торни не смог воспротивиться, отлетел, врезался в стайку других отроков. Те уже бросили драться, угрюмо отталкивали врагов, повинуясь призыву дядьки. Городские мальчишки тоже отступили, бросали на отроков боязливые взгляды, но в облике каждого было столько достоинства… Глазами кричали — если бы не старший, не сносить вам голов!

— Стоять! — прорычал Сигурд.

И драка утихла окончательно.

На суровом лице воспитателя играла кривоватая усмешка, глаза горели смехом. Воевода не смог скрыть довольство, даже руки потер нетерпеливо.

— Так, так… И что здесь произошло? — пробасил он.

Мальчишки сбились в стаи, молчали по-взрослому сурово, мерили друг друга сердитыми взглядами. Из разбитых носов сочились тонкие ручейки крови, но никто даже не пытался утереться. На румяных щеках отроков ссадины, да и изморенные мордашки городских не лучше. Почти у каждого вот-вот расцветет по дюжине синяков. Наконец, кто-то из «княжьих» выпалил:

— Они украли нашу одежду!

Добря не смог сдержать улыбку.

— О как… — протянул Сигурд бесцветно. Он деловито поправил пояс, вновь сложил руки на груди. — Позор. Обворовали, как девок на сенокосе. А вы чего? Не следили?

Отроки дружно молчали, в свое оправдание потирали кулаки и пытались уничтожить взглядами тех, кто нагло хихикал напротив.

— Значится, не следили, — заключил Сигурд. И обратился к местным с какой-то особой, едва уловимой нежностью: — А вы чего проказничать вздумали?

Прежде городские и мечтать не могли о таком внимании, сразу прекратили хихикать, потупились. Обнаружив, что смельчаков в толпе соратников нет, Добря надул грудь и шагнул вперед. Взгляд уперся в грозную фигуру воеводы, но мальчишечий голос не дрогнул:

— Силой помериться хотели. Сперва по-хорошему просили, но они трусили, отбрехивались. Пришлось опозорить.

Старший смерил Добрю загадочным взглядом, уголки губ поползли вверх.

— Как звать?

— Добрей. Добродеем, — отозвался зачинщик.

— Молодец, Добродей. Для воина хитрость порою важней отваги будет. И дерешься неплохо. Хвалю! Жаль, что среди княжьих отроков таких храбрецов нет. А ведь смельчаки ой как нужны.

Мальчишка гордо вышагивал по тихим улочкам, голову задирал так, что даже спотыкался. Поодаль, затаив дыхание, топали остальные. Благоговейное молчание изредка нарушали радостные вскрики и похвалы.

— То-то! — рассуждал Добря. — Будут знать! Воевода Сигурд абы кого не похвалит!

Настроение забияки испортилось, как только ступил на порог дома. Отец — плотник, военных хитростей не разумеет и не ценит. Жаль ещё, рука у него тяжелая… и пороть умеет, как никто другой.

— Ишь! — приговаривал Вяч. — В отроки ему захотелось! В княжеские! Я те покажу!

А отходив ремнем, все-таки прижал хнычущего сына к груди, проговорил устало:

— Добря, да ты пойми… Так мир устроен, и ничего с этим не поделаешь. Одному на роду написано княжить, другому — воевать, третьему — доски строгать… Не быть тебе воином, никогда не быть. Так что оставь пустые выдумки.

* * *

Попа болела страшно, горела, будто сел на раскаленную сковороду. Но ревел Добря не от боли. От обиды второй день плакал. Под вечер мамка нашла мальчугана в клети́, всплеснула руками, но он вырвался, некоторое время хоронился за поленницей, после пробрался в избу и забился в любимый угол, с головой накрылся одеялом.

— Добря, ты здесь?

Мальчик замер, притих, хотя рыданья по-прежнему разрывали грудь и сдавливали горло. Слезы теперь катились безмолвные, злющие, как все змеи подземного царства.

— Добря? — снова позвал отец.

После недолгого молчанья дверь скрипнула — ушел.

Несмотря на зной, который умудрился пробраться даже в избу, мальчика колотило так, будто вокруг сплошные льды. Мороз, взявшийся невесть откуда, больно кусал за пятки, вгрызался в локти. Добря сжался под одеялом, трясся, беззвучно подвывал стуже. Он-то и дело проваливался в небытие, пробуждался от собственных всхлипов, снова забывался.

Когда мороз, наконец, отступил, а глаза распухли так, что мальчик даже темноту разглядеть не мог, рядом послышались голоса. Добря насторожился и перестал дышать.

— Да как же так, — возмущенно шептал незнакомый голос, — против князя?! Против благодетеля?

— Кто благодетель? — ответил другой, в нём Добря с большим трудом различил голос отца. — Рюрик? Рюрик пришлый, он наших законов толком не знает, по-словенски едва говорит, как княжить-то будет?

Люди завозились, зароптали, кто-то остервенело чесался, кто-то громко пыхтел. Добря осторожненько подтянул одеяло, так, что его краешек чуть-чуть отодвинулся, позволяя одним глазком увидеть происходящее.

— Вадим — законный наследник, — продолжил отец. — Первый внук Гостомысла. Первый! Понимаете, что это значит? А Рюрик не просто за морем родился и вырос, так он же от Умилы… А она — средняя.

Повисло напряженное молчание, слышно даже, как мыши в подполе сопят.

Пока Добря страдал и плакал, на землю набежали сумерки. В избе полумрак, в углу тускло горит единственная лучина. За широким столом человек двадцать мужиков, большинство из них хорошо знакомы — плотники, подручные отца. Лица у всех серьезные, хмурые, спины сгорблены, будто на плечах у каждого лежит пара огроменных мешков, доверху набитых камнями. А у отца вид и вовсе жуткий — глаза пылают пожарче печных углей, и голос замогильный:

— По закону, первый — голова, он раньше других на белый свет пришел. Вот ты, Корсак, кому из сыновей хозяйство свое доверишь?

— Старшему, — буркнул огромный детина с переломанным носом, словно бы в насмешку прозванный в память о мелкой и злобной степной лисице.

— А почему?

Мужик замялся, опустил глаза, отозвался нехотя:

— Потому как умнее, ведь дольше других живет, стало быть, лучше понимает, что к чему.

— Вот, — прошептал отец Добри. — Так и Вадим…

— Так Рюрик повзрослее Вадима будет, — осторожно заметил другой. — Стало быть…

Вяч махнул ручищей, огромная ладонь с грохотом обрушилась на столешницу. От звучного удара встрепенулись все, а Добря задрожал, как заячий хвост.

— Не в этом дело. Эх… Не умею я, как волхвы, объяснять… Вот когда скотину выбираешь…

По избе покатился изумленный вздох. Мужики по-бабьи прикрывали рты ладонями, выпучивали глаза. Один даже обережный знак в воздухе начертил и зашептал молитву.

— Да что вы как дети малые, — прошептал Вяч раздраженно. — Когда скотину выбираете, за какой помет больше отдадите?

— За первый, — отозвался тот, что со сломанным носом.

— А почему?

— Лучше, — буркнул кто-то.

Остальные нерешительно закивали, мол, да, лучше, и кровь сильнее, и нрав ближе к родительскому, и вообще… одним словом, лучше! Отец Добри окинул собравшихся пристальным взглядом, свел брови.

— Так и здесь, — продолжал он. — Мать Вадима — первая дочь Гостомысла, а мать Рюрика, Умила, — какая? В ком Гостомысловой крови больше? В ком она сильнее? То-то же… А при Гостомысле как жили?

— Жили, — буркнул кто-то.

Вяч неодобрительно фыркнул, но ничего не ответил.

— Закон есть закон, — понуро проронил детина с перебитым носом. — Вяч правильно говорит. Рюрик хорош, добр, но… не по правде он на княжеском престоле сидит. А от народа, который не чтит правду, то бишь закон Стрибожий, боги отворачиваются.

И вновь молчанье стало зловещим, только лавки едва слышно поскрипывают. Думают мужики, многозначительно чешут макушки и бороды.

— Так ведь Гостомысл сам решил, что править надлежит потомкам Умилы, — проговорил тот, что сидел напротив Вяча. — А Гостомысл хоть и слаб был в старости, а все равно князь. А у князя-то ума поболе, чем у нас, ему виднее было, что к чему.

— Не сам он решил, — ответил самый старший, — я те времена хорошо помню. Гостомыслу сон был, дескать, из чрева Умилы произрастает древо, великое и плодовитое, и от плодов этих весь словенский народ насыщается. А уж волхвы истолковали, что нужно сынов Умилы на княженье звать.

— Ну, так! — воскликнул спорщик. — Волхвы-то тоже поумнее нас будут! На то они и волхвы!

Губы старшего растянулись в недоброй улыбке, глаза блеснули льдом:

— Ага. А знаешь, кто из волхвов больше всех вопил тогда? Суховей! Помнишь такого?

Спорщик нахмурился, помотал головой, а старший продолжил:

— Премерзкий человек был, гнус самый натуральный. В пору, когда он Перуну дары приносил, ну тогда ещё сам Перунов жрец мухоморами какими-то отравился и с весны до осени хворал, так вот в ту пору такая засуха случилась, такой мор…