Андрей Зорин - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: Андрей Зорин
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

Мы приближаемся к концу первой печатной книжки "Былого и Дум", еще не знающей своего будущего названия. Там и сям попадаются по нескольку рядов точек, и читатель понимает: здесь сюжеты интимные, откровенные — о той дружбе и той любви, которые лишь легким намеком, фантомом иногда являются в "Тюрьме и ссылке".

И вот прощание с Вяткой, перевод в более легкую владимирскую ссылку — и прощание с друзьями, читателями.

Герцен в этот момент не знает того, что знаем мы сегодня: будут ли продолжены воспоминания, хватит ли духу опубликовать уже написанное? "Тюрьма и ссылка" — острый, яркий, страшный сюжет, преимущественно связанный с объективными обстоятельствами, внешней жизнью автора; и на том месте, где позднейший читатель плавно вступит в главы о жизни Герцена во Владимире, о романтической любви и женитьбе, — там, в книжке 1854 года, тогдашний читатель находил нечто вроде прекрасной временной постройки до появления "основного здания": "Новый отдел жизни начался для меня с Владимира… отдел чистый, ясный, молодой, серьезный, отшельнический и проникнутый любовью.

Но он принадлежит к другой части—к той, за которую я боюсь приняться, которую описывать у меня вряд достанет ли сил.

Страшные события, жгучее горе — все же легче кладутся на бумагу, нежели воспоминания совершенно светлые, безоблачные. — Будто можно рассказывать счастие?

Не ждите от меня длинных повествований о внутренней жизни того времени. Есть предметы, о которых я никому не говорил, никогда не говорил, не потому, что они тайны, а по какой‑то застенчивости сердца, по их слишком глубокой и тесной связи со всем бытием, по их нежному, волосяному разветвлению по всему существу.

Дополните сами, чего недостает, — догадайтесь сердцем, а я буду говорить о наружной стороне, об обстановке, редко, редко касаясь намеком или словом заповедных тайн своих" (VIII, 431).

Мы закрываем редчайшую старинную книгу "Тюрьма и ссылка"; останавливаемся в тот момент, когда — подобно автору "Евгения Онегина" — Герцен тоже "даль свободного романа… еще не ясно различал".

Мы знаем ответ — Герцен не знает…

3. "КТО ИМЕЕТ ПРАВО ПИСАТЬ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ?"

После того прошел год — и какой! Военная машина самодержавия в Крымской войне явно отказала: 18 февраля (2 марта) 1855 года умер Николай I, и хотя ничего не переменилось сразу — необходимость, близость перемен стала сразу очевидной.

То была первая линия важнейших событий, которые обрекали "Былое и Думы" на продолжение.

Но была и вторая группа обстоятельств, о которой вот как рассказал сам Искандер: "Год тому назад я напечатал по–русски одну часть моих записок под заглавием "Тюрьма и ссылка", напечатал я ее в Лондоне, во время начавшейся войны; я не считал ни на читателей, ни на внимание вне России. Успех этой книги превзошел все ожидания: "Revue des Deux Mondes", этот целомудреннейший и чопорнейший журнал, поместил полкниги в французском переводе. Умный, ученый "The Athenaeum" дал отрывки по–английски; на немецком вышла вся книга, на английском она издается" (IX, 266).

Правда, немцы и англичане для вящего эффекта перевели заглавие "Тюрьма и ссылка" как "Мое изгнание в Сибири", и Герцен протестовал, доказывая, что Пермь и Вятка все‑таки не Сибирь, а Европа…

Зато знаменитый французский историк Мишле, ознакомившись в эту же пору с разными сочинениями Герцена, писал об их авторе: ""Мы бежим из России, — говорит он, — но все — Россия, Европа — это тюрьма". Но пока в Европе есть такие люди, ничто еще не потеряно" (VIII, 464).

Успех… Не было отзыва только из России, хотя некоторые экземпляры, без сомнения, туда просочились: не было — но уже в самом тексте "Тюрьмы и ссылки" находятся примечательные строки, которые прямо обращены к сегодняшним и завтрашним читателям: "Издать ненапечатанные стихотворения Пушкина, Лермонтова, Полежаева, Рылеева и др. — одно из наших самых горячих желаний. Мы думаем даже обратиться с просьбой доставить нам рукописи к русскому правительству или духовенству — от светских литераторов, журналистов и прогрессистов не дождешься…" (VIII, 426).

В позднейших изданиях Герцен эти строки, конечно, снимет, но они сыграли свою призывную роль: мы видим, Искандер сердится, даже иронизирует; здесь явно подразумеваются неоднократные просьбы, письма, передаваемые через М. К. Рейхель и некоторыми другими путями старинным русским, московским друзьям; а те боятся — и по своим каналам уговаривают Герцена прекратить Вольную типографию, умолкнуть, дать себя забыть…

Итак — успех первого крупного бесцензурного издания (сверх того, в 1853—1854 годах выпущено еще несколько брошюр, листков, воззваний, однако "Тюрьма и ссылка" — главный экзамен). Мало того, успех может быть увеличен, расширен, так как автор разбросал немало намеков на имеющиеся у него другие главы; так как автор ждет запретные рукописи из России…

Можно сказать, что первая книжечка герценовских воспоминаний уже заключает в себе зародыш некоторого будущего издания, где новые главы Герцена соединятся с работами других авторов.

Идея созревает, смерть Николая I ускоряет дело — и вот весной 1855 года Искандер издает объявление, нарочно для друзей подписанное датой 25 марта (6 апреля): день рождения Герцена. Объявление заключало в себе план нового издания — "Полярная звезда": "Русское периодическое издание, выходящее без ценcуры, исключительно посвященное вопросу русского освобождения и распространению в России свободного образа мыслей, принимает это название, чтоб показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство" (ПЗ I, 3)[222].

Далее излагался план нового издания: желательны философские, исторические, статистические работы, литературный обзор, "смесь, письма, хроника и пр."; как эхо соответствующих строк "Тюрьмы и ссылки", звучало: ""Полярная звезда" должна быть, и это одно из самых горячих желаний наших, убежищем всех рукописей, тонущих в императорской ценсуре, всех изувеченных ею. Мы в третий раз обращаемся с просьбой ко всем грамотным в России доставлять нам списки Пушкина, Лермонтова и др., ходящие по рукам, известные всем… Рукописи погибнут наконец — их надобно закрепить печатью" (ПЗ I, 9).

Затем Герцен сообщал, что у него есть уже несколько статей, в том числе переписка Белинского с Гоголем, и как бы между прочим замечал: "Мы печатаем сверх того отрывки из "Былое и Думы"" (ПЗ I, 10).

Так впервые было обнародовано знаменитое заглавие: очевидно, между 1854–м и 1855–м Герцен навсегда присвоил его своим воспоминаниям.

Первая книга "Полярной звезды" перед нами: тут, к счастью, уж необязательно отправляться в редкие хранилища, как это было при знакомстве с "Тюрьмой и ссылкой". Уже более двадцати лет существует точное, факсимильное издание "Полярной звезды", которое можно отыскать в любой крупной библиотеке.

Славное издание с профилями пяти декабристов на титульном листе и сияющей над ними Полярной звездой; эпиграф из Пушкина —

Да здравствует разум!

Одно из лучших русских изданий с далеким заморским адресом: Лондон, Вольная русская книгопечатня 82, Judd Street, Brunswick Square, 1855, цена восемь шиллингов.

Среди 14 материалов, на 5–м месте, сразу после переписки Гоголя с Белинским и перед разбором книги Жюля Мишле "Возрождение" (автор этого разбора, как и большинства других материалов тома, — Герцен) — между ними расположились "Былое и Думы".

Герцен, кроме всего прочего, был прекрасным журналистом, отлично знавшим и чувствовавшим, что изобилие, пестрота даже очень интересных материалов — этого еще недостаточно для журнала, альманаха: необходим главный организующий текст, несущий одну из основных идей. Достаточно открыть любой том или выпуск герценовских вольных изданий, чтобы найти те "главные страницы" (чаще всего написанные самим Герценом, но, впрочем, не всегда), вокруг которых, как планеты близ солнца, группируются другие статьи, заметки, документы.

Центральный материал 1–го и, сразу скажем, всех следующих томов "Полярной звезды", безусловно, — "Былое и Думы". Дело не только в том, что они занимают самое заметное место в альманахе (из 247 страниц 1–й книги почти половину, 117 страниц, составляют новые главы, "вторая публикация" воспоминаний Искандера); важно и то, что Былое и Думы — это ведь, по сути, девиз, главная идея всех материалов, соединенных в "Полярной звезде": переписка Белинского с Гоголем, новое о Пушкине, декабристах, о недавнем прошлом — все это, в сущности, былое, обогащенное позднейшими думами разных авторов и составителей.

Через несколько лет Вольная типография будет выпускать самые разнообразные издания — одни, посвященные довольно отдаленному прошлому, XVIII веку (Записки Екатерины II, Дашковой, материалы Радищева, Щербатова и др.), другие, отражающие "злобу дня", сегодняшнее, сиюминутное (тут заглавная роль у газеты "Колокол"). "Полярная звезда" занимает как бы среднее место, синтезируя недавнее былое с современным взглядом.