Борис Мансуров - Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

• Название: Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская
• Автор: Борис Мансуров
• Издательство: Инфомедиа Паблишерз
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91057-013-3

В основу этой книги положены записи бесед автора с Ольгой Ивинской — последней любовью и музой Бориса Пастернака. Читателям, интересующимся творчеством великого русского поэта, будет интересно узнать, как рождались блистательные стихи из романа «Доктор Живаго» (прототипом главной героини которого стала Ивинская), как создавался стихотворный цикл «Когда разгуляется», как шла работа над гениальным переводом «Фауста» Гете.

В воспоминаниях Б. Мансурова содержатся поистине сенсационные сведения о судьбе уникального архива Ивинской, завещании Пастернака и сбывшихся пророчествах поэта.

Для самого широкого круга любителей русской литературы.

---

С лета 1957-го, находясь в санатории «Узкое», Боря шел на поправку, и у нас появилось чувство радостного ожидания благополучной развязки в противостоянии потугам советских властей предотвратить грядущий выход романа в Италии[132].

В истории с выходом романа нам много помогал работавший в Москве итальянский журналист Серджо Д’Анджело. Он передал в мае 1956 года рукопись романа Пастернака издателю Фельтринелли. Серджо был направлен в СССР руководством ИКП в итальянскую редакцию радио «Москва», вещавшего за рубеж. Его постоянная связь с Фельтринелли и разумные советы в тактике борьбы с Сурковым и властями позволили уберечь Бориса Леонидовича от ареста и спасти роман. Серджо первым сообщил мне о выходе романа. В тот день «Доктор Живаго» впервые поступил из типографии издательства Фельтринелли в книжные магазины Милана. Боря звонил мне из Переделкина каждый вечер, и я сразу передала ему эту ошеломляющую новость.

На следующий день Боря приехал на Потаповский, и 24 ноября мы вместе с Серджо праздновали эту невероятную победу. Боря целовал нас, кричал «Ура!» и называл Серджо бесценным ангелом. Боря говорил, что готов отдать Серджо за его подвиг все золото мира. На следующий день Борис Леонидович написал Фельтринелли восторженное письмо, где просил по-царски наградить Серджо. Окрыленный выходом романа, Пастернак увлеченно писал мажорную и бесшабашную «Вакханалию», постоянно повторяя мне: «И это все о нас!» Боря послал оду Алле Тарасовой, написав в сопроводительном письме, что в стихотворении «есть отображение и Вашей роли в трагедии „Мария Стюарт“, но много вольностей и свободных мыслей, которые актриса не должна относить к себе». Конечно, «Вакханалия» была о нас, о нашей жизни в то сумасшедшее время[133].

Однажды Ивинская при разговоре о «Вакханалии» вспомнила:

— Одна моя хорошая знакомая из редакции, встречавшаяся с Ахматовой, стала хвалить полюбившуюся ей «Вакханалию». В ответ услышала произнесенные с недоумением и плохо скрытой горечью слова Ахматовой о Пастернаке: «Ведь он такой притворщик — ко мне три раза сватался, но ни разу не написал ничего подобного»[134].

Слова Ахматовой о Пастернаке как о «божественном лицемере» были широко известны.

После второго ареста Ивинской в августе 1960 года КГБ передал ее архив на хранение в «свой ЦГАЛИ»[135]. Письма, множество драгоценных для Ольги Всеволодовны карандашных записей стихов Пастернака, а также «антисоветские» рукописи «Слепой красавицы» и «Доктора Живаго» специалисты из ЦГАЛИ изъяли из дела Ивинской. Отняли рукопись второй книги романа с дарственной надписью Пастернака «Ларе от Юры».

— В казематах ЦГАЛИ находится и карандашный автограф стихотворения «Вакханалия» на нескольких листах, который мне подарил Боря, — завершила свой рассказ Ольга Ивинская.

ВАКХАНАЛИЯ

Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.
<…>
А на улице вьюга
Все смешала в одно.
И пробиться друг к другу
Никому не дано.
<…>
Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.
<…>
Все идут вереницей,
Как сквозь строй алебард,
Торопясь протесниться,
На «Марию Стюарт».

Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.
<…>
Словно выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.

Все в ней жизнь, все свобода,
И в груди колотье,
И тюремные своды
Не сломили ее.

Стрекозою такою
Родила ее мать
Ранить сердце мужское,
Женской лаской пленять.
<…>
То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.
<…>
Эта тоже открыто
Может лечь на ура
Королевой без свиты
Под удар топора.
<…>
Перед нею в гостиной
Не встает он с колен.
На дела их картины
Смотрят строго со стен.

Впрочем, что им, бесстыжим,
Жалость, совесть и страх
Пред живым чернокнижьем
В их горячих руках?

Море им по колено,
И в безумье своем
Им дороже вселенной
Миг короткий вдвоем.

1957 «ЦВЕТЫ НОЧНЫЕ»

Из нашей беседы с Ольгой Всеволодовной в 1993 году:

Однажды в начале осени 1957 года, когда Боря оставался со мною в Измалкове после какого-то многолюдного вечернего застолья, я очень устала от разговоров и волнений в связи с итальянскими перипетиями издания романа. Тогда, в отчаянной попытке изъять у Фельтринелли рукопись романа, в Италию ринулся сам Сурков, председатель Союза писателей — он особенно ненавидел Пастернака. Как нам стало известно, напор и истерика Суркова ни к чему не привели, а Фельтринелли дал ему прозвище Гиена в Сиропе.

Утром я проснулась позже обычного — всегда, когда Боря ночевал в Измалкове, я поднималась пораньше и варила кофе. После того как Боря умывался холодной водой, мы пили горячий кофе с пряниками или сушками. Боря всегда приносил и угощал этими нехитрыми сладостями наших соседей, трудно живших рядом с Кузьмичом детей из семьи Кузнецовых — трех сестер Ольгу, Евдокию и Анастасию с братом Михаилом. Они остались без поддержки после ареста их отца Федора Кузнецова в период жестокого сталинского раскулачивания. Отца сослали в Сибирь, где он и погиб, мать вскоре умерла. Дом у семьи власти отобрали, оставив утлый сарай, где и ютились в нужде невиновные люди[136].

Мне удалось оформить старшую из сестер, Ольгу, к себе как домработницу, и она хорошо помогала мне, особенно в уходе за животными, которых я спасала от голода и гибели. В то осеннее утро, едва открыв глаза, я увидела Борю уже сидящим у стола с карандашом в руке. Он увлеченно писал. На столе стояла ваза с розами, подаренными кем-то из наших вчерашних гостей. Я накинула халат, подошла к столу, обняла Борю и стала читать: «Цветы ночные утром спят/ <…>. На кресле лифчик и халат».

— Знаешь, — замечаю Боре, — а такое не напечатают.

— Да, пожалуй, не напечатают, — соглашается он. — Да и что скажет княгиня Анна Андреевна? — добавляет он с улыбкой.

Улыбнулась и я, вспомнив реакцию Ахматовой на стихотворение «Ева».

Стихотворением о ночных цветах Боря хотел завершить «Вакханалию».

На мой вопрос, почему под осенним стихотворением стоит дата 4 августа, Ольга Всеволодовна улыбнулась и ответила:

Это опять проявилась Борина конспирация. Через несколько дней после того утра он с виноватым видом говорит мне:

— Знаешь, Олюша, я поставлю «ночным цветам» дату «август», хорошо? Все же поймут, что оно написано о тебе, но не будем расстраивать Зину.

Хотя я и обиделась, но сказала: поступай, как тебе будет спокойней. Эту дату я оставила и в книге «В плену времени», чтобы не было лишних разговоров о том, что я присваиваю себе стихи, посвященные другим. Если бы я могла поверить, что вам удастся издать в России мою книгу, то, конечно, многое бы в ней уточнила и дополнила[137]. Появление книги стало для меня неожиданным, неслыханным подарком к юбилею[138].

Я благодарю вас и от имени Бориса Леонидовича, поскольку вы помогли исполнить его последний завет — опубликовать мою книгу в России[139]. Советские власти всегда делали вид, что «никто не помнит ничего», но теперь моя книга и в России расскажет многим о реальной жизни одного из гениальных поэтов XX века!

Цветы ночные утром спят,
Не пробуждает их поливка,
<…>
Разбросано белье с прошивкой,
На кресле лифчик и халат.
<…>
Так спят цветы садовых гряд
В плену своих ночных фантазий.
Они не помнят безобразий,
Творившегося час назад.
Цветы земли не знают грязи.
Все очищает аромат
Десятка роз в стекляной вазе.
Прошло ночное торжество.
Забыты шутки и проделки.
На кухне вымыты тарелки.
Никто не помнит ничего.

1957 «ПОСЛЕ ГРОЗЫ»

Рассказ Ольги Ивинской:

В один из дней начала лета 1958 года над Измалковым стремительно разразилась гроза. Я обычно ждала появления Бори на косогоре у шалмана, наблюдая, как он начнет подниматься к нашему дому, где я снимала дачу с весны. После болезни Бориса Леонидовича в 1957-м я переселилась в избу около шалмана, чтобы путь Бори от Большой дачи ко мне стал короче. Гроза стихла так же неожиданно, как и началась, и я вышла на крыльцо, чтобы поспешить на косогор, но увидела Бориса Леонидовича. Он шел весь промокший, но радостно улыбающийся. Боря принес несколько новых писем, которые к нему стали приходить со всего света после выхода «Доктора Живаго». Мы пили горячий чай, сушили одежду, а потом сели, прижавшись друг к другу, чтобы озябший