Эрик Фай - Нагасаки

• Название: Нагасаки
• Автор: Эрик Фай
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

Роман французского писателя Эрика Фая (1963) «Нагасаки» начинается почти как мистическая история: герой, ничем не примечательный служащий, обнаруживает, что у него в квартире появился неизвестный житель, невидимый и неуловимый, но оставляющий едва заметные следы своего присутствия. В действительности все оказывается несколько проще — и одновременно сложнее и глубже. Четкие и понятные границы «своего» и «чужого» неожиданно размываются, герою приходится столкнуться с неприятными, непривычными вопросами.

---

— Она жила у вас с прошлой осени. Вы долго ничего не замечали — все дело в том, что свою скрытность она сумела превратить в искусство выживания. Однако мало-помалу она, как видно, почувствовала себя в безопасности и освоилась. От вас не ускользнуло, что иногда она брала еду на кухне, думая, будто это пройдет незамеченным, как и все остальное.

Но вернемся ко дню ее прихода. Она обследует все комнаты. По определенным безошибочным признакам понимает, что вы живете один. Бросает взгляд туда-сюда, идет вдоль галереи, ведущей к уборной, и, наконец, находит место, где устроит себе жилье. Так все, по ее рассказу, и началось: она распахнула осиирэ, осмотрела его. Внизу все аккуратненько сложено. Похоже, никто не пользовался вещами целую вечность. Эта комната лишняя, дожидается гостей. И тут ее словно осеняет: она и есть гостья, которой дожидалось это место! Солнце выглядывает из-за туч, жарко греет сквозь приоткрытое ею окно, рисуя на тростниковой циновке теплый прямоугольник. Она усаживается в лучах света. Ей хорошо. Блаженство? Во всяком случае, оцепенение: именно в это состояние она погружается на время, и все мысли в ее голове сводятся к одной: остаться. Ненадолго. Солнце на татами такое ласковое, что она уже представляет себе, как устроится здесь. Она попробует провести ночь в стенном шкафу. Впервые за много времени принимает душ. Помывшись, чувствует себя помолодевшей. Это ее слова. Она решается у вас переночевать, один раз, чтобы подкрепить силы. Забравшись в свое логово, она слышит, как вы возвращаетесь…

* * *

Мне отдали найденный у нее дубликат ключа. Я поблагодарил кивком. Замок все равно сменят сегодня же вечером, и этот ключ уже не пригодится. Когда я пришел домой, начинало смеркаться. Линия берега по ту сторону залива вырисовывалась в виде диадемы фонарей и маяков. Не зажигая света, я минуту помедлил в гостиной, собираясь с духом, перед тем как открыть дверь в кухню. Потом открыл. День угасал, напоследок отчетливо высвечивая контуры чайника, чашки с недопитым бантя, скороварки, йогурта. Полиция ничего не тронула. А из-за буфетного стекла за мной наблюдала камера. Это длилось не больше секунды, но я успел представить себе, как кто-то прямо сейчас следит с ее помощью за моими движениями и снимает телефонную трубку, сообщая в полицию о моем присутствии в доме. Я пойман в кухне и посажен в тюрьму. После чего тот человек возвращается домой и убирает на место все, что я передвинул. А тем временем за его действиями через веб-камеру следит еще один тип, считающий себя истинным хозяином дома, и тот, в свою очередь, снимает телефонную трубку.

Вместо этого гоблин женского пола, дважды возникавший на моем экране, попался в мои сети. Предметы, в беспорядке брошенные ею сегодня утром, напоминали фотографию, слишком рано извлеченную из ванночки с проявителем. В натюрморте из кухонных принадлежностей было что-то от Геркуланума[17], застигнутого врасплох удушающим газом, и внезапно меня обдало ужасом. Непонятно как возникшая цепочка ассоциаций заставила задуматься о собственном прошлом. О тех днях, что не оставили ни малейшего воспоминания… Например, 10 октября 2006 года: что делал я в тот день? Что особенного совершил, в отличие от 1 марта 2003 года? Как метеоролог, я старался запоминать, какие события происходят на небе; но что останется после меня самого здесь, на земле?

И это еще не все. Благодаря своего рода отдушине, приоткрывшейся в моем сознании с появлением этой женщины, кое-что стало для меня проясняться. Я понимал, что этот год, общий для нас обоих, хотя она меня не знала, а я и вовсе ничего о ней не ведал, изменит и уже изменил во мне что-то. Я не мог бы сказать, что именно. Но из этой переделки невредимым мне не выйти. Я смотрел из широкого окна гостиной на засыпающий город, и взгляд проникал далеко за пределы моей жизни, далеко-далеко за пределы жизни одного человека. Регулируя фокусировку, постепенно сокращая глубину поля зрения, мои глаза выделили четко лишь деревянные здания Дэдзимы — колокольню и служебные постройки старинного искусственного острова в порту, где в течение двух с половиной столетий держали в изоляции иностранцев, торговавших с империей, немногих голландских моряков и купцов. И этим европейцам никогда не дозволялось ступать на твердую землю в нескольких метрах от них. Должно быть, в тот вечер я был особенно склонен к странным размышлениям: мне стало казаться, что Нагасаки долго служил чем-то вроде стенного шкафа в дальнем конце просторной квартиры Японии с анфиладой из четырех главных комнат — Хоккайдо, Хонсю, Сикоку и Кюсю; империя же все эти двести пятьдесят лет, так сказать, притворялась, будто ей невдомек, что некий нелегальный пассажир, Европа, тайком поселился в шкафу… А между тем сколько технологий, идей, знаний шло транзитом в обоих направлениях через это «двойное дно»! В какой степени Дэдзима изменила наши воззрения, пока длилась вековая спячка? Со своей стороны я опасался, что осиирэ в моем доме, а также все события, приключившиеся из-за него в моей скромной жизни, дестабилизируют, ослабят меня, выбросив в открытое море бытия.

Я зажег свет в кухне и все тщательно прибрал, затем включил радио погромче: передавали старую песню, там говорилось о тех, кто продолжает идти вперед, в то время как другие гибнут. Если бы мне выпал счастливый шанс и некто, наблюдая тогда за мной из-за буфетного стекла, позвонил бы, чтобы предупредить, какие рифы меня подстерегают… Клянусь, я тотчас снял бы трубку. Но телефон упрямо молчал. «Пропущенный вызов» — вот единственное сообщение на его лилипутском экранчике с указанием часа, когда я пытался встревожить незваную гостью.

Потом я постоял перед стенным шкафом. Две панели высотой два метра сорок сантиметров. Одна из них отодвинута и закрывает собой другую. От полки до потолка не больше восьмидесяти сантиметров. Глубина? Максимум метр. Внутри деревянная обшивка. Спальное место класса люкс в неподвижном поезде. Полиция ничего не тронула. Футон; смятые простыни; пластиковые бутылки. Когда полицейские ее увели, она, видимо, прихватила только свои туалетные принадлежности и узелок с бельем. Под подушкой нашелся роман, который я разыскивал на прошлой неделе в книжном шкафу — «Скандал». На страничке с загнутым уголком, там, где ей пришлось прервать чтение, Сюсаку Эндо пишет: «Неожиданно главный механизм его бытия разладился. И на то была вполне очевидная причина. С того самого вечера, как…»[18] Идиот, проворчал я про себя, поскольку мне пришло в голову послать книжку в тюрьму, чтобы она ее дочитала. В сущности, интуиция ее не обманула, ведь гостей здесь практически не бывало. Мой престарелый отец никуда не ездил. Что касается сестры и зятя, я ждал их уже больше года. Я вспомнил, когда сам ездил к ним, — в начале мая; наверное, тогда она чувствовала себя тут полной хозяйкой. Должно быть, спала на татами. Была ли она одна в своей келье в ту ночь? Я задвинул дверцу шкафа и, пятясь, вышел из комнаты, так как в квартиру позвонили: явился слесарь.

Позже, включив совсем тихо телевизор, я слушал шум внешнего мира. Душа ни к чему не лежала. Канал документальных фильмов вещал о стариках и роботах, которые будут когда-нибудь помогать им в быту. Опять! Похоже, это дежурная тема! Число жителей страны, достигших ста и более лет, равное ста пятидесяти трем в 1963 году, спустя тридцать пять лет дошло до десяти тысяч, а сегодня возросло до тридцати шести тысяч двухсот по всему архипелагу, сообщала молоденькая журналистка (ей предстоит присоединиться к данной категории никак не раньше 2080 года). Форменное нашествие. Те, кто отпразднует столетие в нынешнем году, получат серебряный кубок из рук премьер-министра. И естественно речь зашла о Танабэ. Опять этот кретин тут как тут: дотянул, видите ли, до ста тринадцати… Танабэ рано встает и читает газету, Танабэ по утрам пьет молоко… Танабэ то, Танабэ се… Этакий всенародный малыш в колыбельке, над которой каждый день склоняется камера. Я представил себя в преклонном возрасте, лет через пятьдесят. В рудниках Бразилии или Конго, где добывают колтан, касситерит и другие диковинные металлы, ждут материалы, из которых для меня сделают робота. В дни моей бесконечной осени он будет при мне неотлучно: ему предстоит беседовать со мной, запоминать мои предсмертные распоряжения и однажды принять мой последний вздох. В один прекрасный день (его на это запрограммируют) он положит руку мне на плечо, ласково позовет по имени, затем проведет этой рукой перед моими глазами и возле рта, после чего даст сигнал к процедуре похорон, набрав номер Скорой помощи. Я выключил телевизор: мое жилище погрузилось во тьму, а я ловил доносившиеся звуки — последние трамваи, отдаленный шум машин, порой цикады, музыка ветра в бамбуковой роще и потом капли дождя, тяжелые, как время.

* * *

Пока я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь подобраться ко сну то с фланга, то с тыла, меня сверлит мысль, которую невозможно отогнать. В одну из сотен ночей, проведенных в нескольких метрах от меня, эта женщина могла бы встать и ударом ножа убить меня во сне. Я ничего не знаю о ее прошлом, не знаю ни побуждений, ни причин, которые заставили ее здесь обосноваться и потом пачкать мои простыни, вытираться моим полотенцем, гадить в моем сортире, и за все это я на нее зол. Я находился целиком в ее власти; однако помышляла ли она о том, чтобы легко и без всякого повода меня убить и безнаказанно скрыться? Вспоминается рассказ Эдогавы Рампо о человеке, который тайно живет в диване[19]. Кончается ли рассказ убийством? Забыл; да это и неважно; много месяцев я жил в рассказе в духе Эдогавы и задним числом никому такого не пожелаю. Она меня не прикончила, очевидно потому, что она искала тихое, обжитое, прибранное местечко, намереваясь без лишних тревог продолжать бессмысленную авантюру, возможно, в ожидании какого-то проблеска света. Значит, это не была ни госпожа Смерть, ни госпожа Страх. Скорее госпожа Кто Угодно, и не было в ней никакого величия.