Джулиан Барнс - За окном

• Название: За окном
• Автор: Джулиан Барнс
• Жанр: Критика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-66839-7

Барнс — не только талантливый писатель, но и талантливый, тонко чувствующий читатель. Это очевидно каждому, кто читал «Попугая Флобера». В новой книге Барнс рассказывает о тех писателях, чьи произведения ему особенно дороги. Он раскрывает перед нами мир своего Хемингуэя, своего Апдайка, своего Оруэл-ла и Киплинга, и мы понимаем: действительно, «романы похожи на города», которые нам предстоит узнать, почувствовать и полюбить. Так что «За окном» — своего рода путеводитель, который поможет читателю открыть для себя новые имена и переосмыслить давно прочитанное.

---

Ведь в нашей стране, когда народ доволен, радость должна сопровождаться танцами… танцами! А поскольку в те дни улицы города были слишком узкими для фарандолы, дудочки и тамбурины крепили к Авиньонскому мосту, и народ танцевал на свежем ветерке с Роны… танцевал день и ночь! О счастливые дни, счастливый город! Копья, которые не протыкали! Государственные тюрьмы, в которых хранили вино! Никакого голода, никаких войн… Папы Конта знали, как управлять своим народом, — вот почему народ так сожалел о них!

Форд более оригинален и объемен в своем понимании Юга, чем Доде. Прованс был не просто потерянной золотой землей — даже завоеванный, он оставался стойким и склонным к экспансии. Во времена правления Людовика XI, Франциска I и Людовика XIV были приняты решения об уничтожении провансальского языка, однако провансальцы веками продолжали говорить на родном языке и ждали его возрождения, так что при «Фелибриже» язык снова обрел официальный статус. И хотя Франция стала «первым массовым продуктом на пути современных наций», Прованс, даже будучи захваченным и присоединенным, отомстил, став доминирующим элементом в культуре страны. Достоинства и ценности Прованса распространились среди остатков Великого торгового пути, в результате чего Франция стала до такой степени цивилизованной, что покорилась этому обратному захвату. Прованс был не просто регионом, а состоянием души — терпимым, причудливым, доверчивым, — и оно подпитывало грубых и прагматичных владельцев Севера.

Исторические и путевые заметки Форда — яркие, часто предвзятые и всегда личные. Его ностальгия становится вопиюще солиптической, например, при взгляде на жалованье и общественное положение поэтов-трубадуров (сам он постоянно пребывал в нужде: в 1907 году он установил своего рода рекорд, опубликовав шесть книг, и одновременно подал прошение в Королевский литературный фонд за финансовой поддержкой). Вот как положение трубадуров выглядело бы в двадцатом веке:

Появляется Трубадур, занимая место голливудской звезды — однако такой голливудской звезды, которая должна быть не только исполнителем, но и чрезвычайно умелым автором и композитором пьесы… Будучи сыном маленького торгового народа, как автор и исполнитель Пьер Видаль был ровней великим мира сего и грозой благородных мужей.

Вот что являлось основной чертой искусства трубадуров для Форда: оно было «в высшей степени демократично и аристократично». Этим он хотел сказать, что даже трубадуры скромного происхождения поют песни для дам-аристократок. Но еще он хотел сказать, что таким должно было быть все искусство — «демократичным», поскольку любой мог творить его и любой мог наслаждаться им; но сам процесс был «аристократичным», а именно сложным и требующим высокого мастерства, мало кому доступного.

Форд называл себя «сентиментальным тори», который любил «роскошь, флаги, божественные права, безрассудные церемонии и церемонность». Он представлялся этаким старомодным английским офицером и джентльменом. Его дед «настаивал, что хоть и нужно уметь грамотно говорить по-французски, делать это следует с заметным английским акцентом, чтобы показать, что ты английский джентльмен. Я до сих пор так делаю». (Данное высказывание Форда Стелла Боуэн поясняет иначе: его французский звучал как английский, потому что он недостаточно четко артикулировал.) Благородный, отважный человек, пытающийся преуспеть в современном мире, не способном признать его достоинства, — постоянный герой произведений Форда. В основе романа «Хороший солдат» лежит ненавязчивый рыцарский мотив. Это история о разрушительной страсти. Две пары знакомятся в ресторане отеля в немецком курортном городке. Они выбирают себе подходящий столик. Круглый. Флоренс Дауэлл комментирует: «И так начался весь круглый стол», — цитируя Мэлори. Она и ее муж посетили Прованс, «где даже самые грустные истории полны радости», и Дауэлл, рассказчик, в какой-то момент излагает в своей скучной, непонятной манере историю Пьера Видаля. Хороший солдат из заголовка, Эдвард Эшбернам, показан абсолютным английским джентльменом, постоянно пребывающим в феодальных поисках «кому бы помочь»; его подопечная, влюбленная в него Нэнси Раффорд, особым образом связывает его с тремя фигурами рыцарей разных культур — это Лоэнгрин, шевалье Баярд и Сид. Дауэлл, влюбленный в Нэнси, объясняет в знаменитой, чрезвычайно романтической строчке романа: «Я хотел жениться на ней так же, как иные хотят поехать в Каркассон». А в конце книги, когда великая эмоциональная катастрофа завершена, Дауэлл вновь возвращается к Провансу: «Я снова увидел мельком, из окна несущегося поезда, Бокер с его великолепной белой башней, Тараскон с квадратным замком, великую Рону, огромную протяженность Кро. Я промчался через весь Прованс — и весь Прованс больше не имеет значения».

Он больше не имеет значения, поскольку его отважная правда оказалась обманом. Форд, возможно, любил Прованс и его золотую мифологию, но он был современным писателем и руководствовался эмоциональной правдивостью Флобера и Мопассана. Он знал, что «самые грустные истории» в наши дни редко бывают радостными. Они действительно оказываются очень грустными, если не смертельно жестокими, и любая радость является, скорее всего, следствием непонимания и самообмана. Он также знал, что человеческое сердце «неполноценно». При всей убедительности его самопрезентации как потертого старого джентльмена Э. М. Форстер высокомерно называл Форда «засиженным мухами литератором», а Пол Нэш — «Силеном в твиде»; но ведь писатель понял современный мир и новую реальность, которые противопоставляли себя древним мифам прошлого. В конце концов, в 1913 году, за два года до публикации «Хорошего солдата», он посетил священный город Каркассон, к которому Дауэлл и другие испытывали столь романтические чувства. И что же нашел там Форд? Снег и бешенство.

Прованс Форда был идеальным потерянным миром, колыбелью цивилизации и точкой опоры для его произведений. Однако у региона были не только прошлое и настоящее, но и возможное будущее. В Провансе (1935) Форд просит, чтобы к нему относились не как к моралисту и историку, а как к «просто пророку». Цивилизация «пошатываясь бредет к своему концу», и он хочет показать, «что случится с ней, если она не примет Прованс XIII века за эталон». Во время Первой мировой войны Форд служил в транспортном отделе, где его отравили газом; а последние двадцать лет жизни (до смерти в 1939 году) он провел, наблюдая за тем, как нации и идеологии по всей Европе мрачно стучат себя кулаками в грудь. Он ненавидел пустоголовый национализм, насилие, транснациональную стандартизацию, механизацию и деятельность финансистов. Кроме того, он был писателем, а значит, гражданином не какой-то одной страны, а всего мира, и его удивляло, как этот мир мог произойти от великой катастрофы и при этом избежать дальнейших катастроф. Как можно приручить человеческое животное? Более крупные группы, подписывание на все более общие «логии», искоренение языков и индивидуализма — все это не поможет. Вероятно, он думал, что нужно снова осесть на месте, жить небольшими общинами, учиться избегать истеричных выступлений банд и групп. Такой стиль жизни Форд воображал — и нашел его в Провансе. В «Великом торговом пути» (1937) он писал:

Я живу в Провансе, но не могу стать провансальцем, ведь это означало бы стать французом, а я не хочу становиться французом по причинам, которые слишком долго объяснять… Я хочу принадлежать нации Малых производителей, с местным, но никак не национальным чувством. Без границ, вооруженных сил, таможен, правительств. Тогда я никогда не захочу убивать из стадного чувства. Это — как быть провансальцем. Я мог бы ощутить желание оскорбить кого-нибудь из Гарда, скажи он, что может вырастить лучшие кабачки, чем мы в Варе. Но не более того.

Старый совет о возделывании сада всегда был как нравственным, так и практичным. А также рекомендацией по обретению душевного спокойствия. Поскольку люди безрассудно используют мировые ресурсы и расхищают планету, поскольку безумие глобализации становится все более очевидным, поскольку мы движемся навстречу тому, что может стать величайшей катастрофой из всех, мудрость и способ жизни, которые Форд Мэдокс Форд — Хороший Солдат литературы — нашел в Провансе, возможно, достойны большего внимания с нашей стороны.

Англиканский святой Форда

В 1927 году Форд Мэдокс Форд сравнил себя с бескрылой гагаркой — с тем неуклюжим североатлантическим пингвином, что к середине девятнадцатого века был полностью истреблен. Поводом для сравнения послужило переиздание первого шедевра Форда, романа «Хороший солдат» (1915), «яйца бескрылой гагарки», увидевшего свет, когда автору шел сорок второй год. Уже тогда он утверждал, что чувствует себя «потухшим вулканом», человеком, который уже отжил свое и готов передать полномочия «крикливым молодым писателям» современного поколения. Однако эти новые голоса (имажинисты, вортицисты, кубисты) были стерты с лица земли Первой мировой войной, а Форд в той или иной мере оставался популярным. Итак, он, к своему удивлению, «вновь вышел из своей норы, чтобы опять писать книги…». Такая утомительная, жеманная мнительность была его характерной чертой. Когда Форда не стало, Грэм Грин написал, что его кончина произвела впечатление «незаметной смерти ветерана — наполеоновского, как ни парадоксально, ветерана, чья бескрайняя память охватывает период от Йены до Седана».