Michael Berg - Веревочная лестница

• Название: Веревочная лестница
• Автор: Michael Berg
• Жанр: Публицистика
• ISBN: 5-89329-746-6

---

Эта мистификация вызвала такое волнение в наших рядах, что было предпринято специальное расследование. Понятно, она могла знать о том, что происходит в школе каждый день, только со слов нашего соученика. Соученика — нет, конечно, соученицы, только бабы так болтливы, так любят перемывать косточки близким, тщательно сохраняя при этом видимость тайны. Предательницу следовало найти. Очевидно, подруги, скорее всего, живут близко друг от друга. Значит, номер телефона должен быть похожим. Список телефонов содержала последняя страница классного журнала — мы исхитрились заполучить его, начали искать, и больше других похож, по крайней мере, тоже начинался на Г6, был телефон Галки Щербаковой. Вывести ее на чистую воду было поручено девчонкам. Те приперли ее к стене, назвали фамилию Тощевой, доказывая, что только она могла быть источником этих сведений, но Щербакова держалась стойко, как Зоя Космодемьянская, и отрицала все, сохраняя полную невозмутимость. То, что наши подозрения были справедливы, выяснилось только через несколько лет, когда вся эта история порядком потеряла остроту.

Ирка Тощева — сколько потом у меня было этих Ирок, сколько волшебных абонентов, точнее, абоненток, с которыми я часами висел на телефоне, но Тощева — первая из разряда умных, пронзительных женщин — научила выговаривать то, что легче впервые сказать, именно не видя собеседника, а точнее, собеседницу, последовательно сдвигая границу стыда, как будто раздевая и раздеваясь; и одновременно ткалось пространство разговора, в котором воображение тщетно рисовало облик таинственного друга — его прекрасные и обворожительные черты. Наши девочки ревновали ужасно, ибо уже было к чему ревновать, и наконец Ирка решилась и пришла на наш школьный вечер, чтобы увидеть разом всех, с кем была связана посредством телефонного кабеля.

Она чуть косила, милая, но косенькая, и даже голос чуть-чуть иной, нежели по телефону, с легкой хрипотцой и мелодическими интонациями, но без ласкового копошения у тебя в ухе. Разочарование было синонимично успокоению — обыкновенная девчонка, не уродина и не красавица; больше мы, кажется, не встречались, хотя продолжали болтать по телефону, но разговоры становились короче, случались реже; мы каждый день преодолевали новые границы, живя в вечной пограничной полосе — экзамены, экзамены, друзья, вечеринки; и только уже намного позже, когда по телефону Г6 09 13, однажды набранному в подпитии, ответил незнакомый голос, сообщивший, что никакие Тощевы здесь уже десять лет не живут, я подумал о том, что она была своеобразным предупреждением, схемой, символом нашей будущей жизни, представлявшейся такой умной, прекрасной, счастливой, а оказавшейся совсем другой и порой косящей на один глаз.

Ностальгия по 106

Я стал тосковать по школе, не успев ее кончить. Я так любил ее, как будто знал, что такой дружбы, такого счастья, таких собеседников, собранных в одном месте и в одно время, здесь и сейчас, больше не будет никогда. Я не описал и сотой доли того, что сохранила моя память, — ни кабинета гражданской обороны под названием ГРОБ, ни первой советской вычислительной машины «Урал-1», подаренной школе университетом и стоявшей на первом этаже. Она питалась перфокартами, которые нужно было специальным образом заполнять, пробивая в них маленькие прямоугольники отверстий. А какие у нас были лестницы и перила, я потом много раз во сне проделывал путь до школы, входил в подворотню, пересекал двор, входная дверь, вестибюль и шел по лестнице, потом коридором второго этажа, в глубине которого размещалась учительская; на третьем этаже — «Физика-2» Шифмана, темного дерева шкафы вдоль стен; на последнем этаже актовый зал — он же физкультурный. Я знал, что что-то забыл, потерял, должен найти, отыскать — что?

Год после школы мы встречались вместе той небольшой компанией, которая в конце концов сложилась, — отмечали первые дни рождения без родителей, праздники, для которых годились и 7 Ноября, и 1 Мая, и тем более 8 Марта. Казалось, мы будем дружить вечно, потому что все институтские и университетские приятели не шли ни в какое сравнение, не могли затмить очарование лиц моих школьных друзей — всегда прекрасных, красивых, единственных. Почему-то я думал, что мы будем встречаться и после того, как неизбежно, незаметно и постепенно разошлись.

Жизнь шла, и когда мне становилось худо или, напротив, обламывалась удача, я вспоминал о школе, моей «тридцатке». Я думал о том, как однажды мы соберемся на вечер встречи нашего класса, я представлял себе все до мельчайших подробностей, я разыгрывал эту встречу по ролям. Вот мы сели, как сидели когда-то, на свои места, в кабинете амфитеатром у Михаила Львовича Шифмана. Входит он, все те же строгость и требовательность во взоре, все с грохотом и деланым ужасом встают . «Прошу садиться!» На столе — журнал. «Начнем опрос», — говорит Шифман и начинает вызывать по списку, задавая одни и те же вопросы: «Кто ты? Что сделал? Как жил?» Отчитайся за прожитое тобой, докажи, что недаром учился здесь два года, что не ударил в грязь лицом, что стал человеком — каким, да, каким стал. Я понимал, что мне просто хочется похвастаться, поделиться своими успехами, прочитать в глазах моих любимых одноклассников одобрение. «Ну как же, мы и не сомневались, мы знали, что из тебя что-нибудь да получится». Должны же быть на свете люди, которым ты небезразличен, которые знают тебя с детства и могут разделить с тобой радость всегда относительного успеха. Ведь я так отчетливо все помню, себя в дурацком пиджаке без воротника и мятых брюках, любое родное лицо с характерными гримасами и печатью непременного будущего счастья и веселой надежды, любого из моих одноклассников. Где вы, друзья мои?

Я многих не видел со дня окончания.

Галя Румянцева — ей Шифман поставил «тройку» по физике, обусловив эту явно завышенную, по его мнению, оценку ее обещанием не поступать в технический вуз, и она, кажется, поступила на «восточный».

Володя Трофимов вроде бы окончил Военно-медицинскую академию.

Мишу Розе встретил последний раз лет двадцать назад в переполненном автобусе в районе Веселого поселка.

Андрюша Овсянко учился на биологическом, когда я еще в студенческое время увидел его в метро.

Сережа Лукашенко, который спал по четыре часа, учился на матмехе, а потом стал монахом.

Таньку Алиференко лет двадцать назад мы с Юриком Ивановским повстречали на пароходе по пути в Кижи, она была с каким-то хмырем, показавшимся нам старым, вследствие чего не шибко обрадовалась нашей встрече.

Наташка Хоменок год назад прислала мне открытку, поздравляющую с днем рождения, но в предуведомлении к самому тексту поздравления просила сначала перечесть несколько стихов из Нового Завета, а потом как-то позвонила и пригласила мою жену вместе пойти на встречу с каким-то американским пастором.

Наташка Егорова — чистая, пронзительная, изломанная, боящаяся женственной мягкости, как черта, — теперь ходит на коммунистические митинги и голосует за Зюганова, хотя перед этим лет десять была машинисткой подпольного самиздатского журнала.

Вова Лалин защитился, кажется, женился на дочери декана, теперь доктор и работает вроде бы в Политехе. Пару раз еще в студенческое время мы играли в одной компании в преферанс, а потом потеряли друг друга из вида.

Томка Берсеньева защитилась, какой-то важный человек в гороно, несколько лет назад отправилась с дочкой на теплоходную экскурсию по заброшенным островам сибирских рек; на одном буквально необитаемом острове, куда пароходы или катера заходят раз в полгода, пошла гулять, немного заблудилась и опоздала, ибо часы остановились. Прибежала — пароход ушел, одна точка на горизонте. Дочка, развлекавшаяся в кают-компании, думала, что мать спит в каюте. Хватились ближе к вечеру, а она тем временем почти сутки без еды и огня брела через лес, уже не чая увидеть человеческое лицо, и, потеряв счет времени и всякую надежду, уверовала в Господа нашего Иисуса Христа. Теперь у нее все в порядке; снимая дачу в Комарово, я заезжал к ней в Лисий Нос.

Вова Пресняков — кандидат, преподает в Лесотехнической академии, разошелся с женой, продолжая жить с ней в одной квартире и любить не только двоих детей, но и ее.

Юрик Ивановский — доцент в ЛИВТе.

Танька Юшкова — моя жена вот уже 22 года.

Хохуля, Ленка Хохуля, по слухам, замужем за проректором ЛЭТИ.

С нашим Валеркой Филатовым, ребята, плохо. Учился в Торговом, бросил, торговал арбузами, пил, сидел. Но звонил иногда, знаете, голос тот же, хотя звонил в подпитии — «Я тебя по телеку видел, по радио слышал». И, как всегда, прихвастнет и туману напустит. А в голосе — полет, помните, как он говорил: «Ну, мы полетели на Гостинку», но не полет, отпечаток полета; а лет пять назад позвонил как деловой и говорит: «Мишка, дай пять тонн на пару дней, мне срочно долг нужно отдать. Я тебе не позже пятницы верну, точно говорю — верну». А на пять тысяч тогда можно было взять ровно две водяры. Встретились у метро — помятый, обрюзгший, но хорохорится. Хотя тут же какой-то прохожий вдруг остановился: «Филатей, ты ли, когда долг вернешь?» — «Ладно, заметано, ты вечером дома, я позвоню. У меня тут дело наклевывается». Но лапшу вешает на уши неубедительно.