Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2012)

• Название: Новый Мир ( № 10 2012)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Сохранилось и письмо Беллы Ахмадулиной Кериму.

 

«Милый мой Керим!

Не знаю, зачем это я все не пишу Вам с таким жестоким нахальством, — я Ваши письма люблю и ценю. Я ездила много, писала мало — вот и Вам не писала, простите мне Ваше долгое ожидание, а слов не имею, чтобы Вас за него вознаградить.

Во всяком случае, поверьте, что душа моя везде в Вас принимает участие и душе Вашей желает милости и радости.

Не утруждайте себя печалью.

И на меня не гневайтесь, я Вам сразу же как-то внутри отвечаю, когда читаю Ваши письма, Вам это не заметно, но Вы мне поверьте на слово и продолжайте писать — и вообще, и мне.

Нежный всем привет!

Белла.

Сейчас — первый в этом году гром и милое помрачение неба» (20 апреля 1965 года).

 

Право, жизнь порой оказывается богаче вымысла. Городская легенда, как окончательно подтвердил ее герой, имеет вполне фактические основания. Керим действительно не раз встречался с Беллой Ахмадулиной в течение нескольких лет, а стихотворение «Слово» имеет к нему прямое отношение.

Оказалось, первоначально на роль литературного эксперта был выбран Андрей Вознесенский. Это неудивительно: «за благословением» к Вознесенскому отправлялись пермские поэты следующего, более молодого поколения —  Ю. Беликов, В. Дрожащих, В. Кальпиди. Разумеется, таких искателей, не только пермских, было немало. Паломничество молодых поэтов к мэтру — тоже архетипический сюжет. Так когда-то и сам Вознесенский ходил к Борису Пастернаку.

Будучи проездом в Москве, пятнадцатилетний Керим не застал Вознесенского, и тогда уже, по совету доброй знакомой, случилась первая встреча юноши с Ахмадулиной, положившая начало их знакомству, и, как иронически замечает сегодняшний Керим в своих воспоминаниях, «наш мальчик, как говорится, пропал — он влюбился по уши. Или решил, что влюбился».

Одна из более поздних встреч — поры студенчества Керима — запечатлена на фотографиях. На даче в Красной Пахре. «Мы сидим на диване и попиваем коньяк, — вспоминает Керим. — Мы сидим на диване и вежливо курим предложенные нам американские сигареты (я в первый раз). Мы с Егором по очереди немножко читаем немножко стихи, a потом Белла читает „Дождь”.  Я на седьмом небе, а Павел Георгиевич Антокольский нас на этом самом небе фотографирует и все повторяет, протирая слезящиеся глаза: „Какая Белла, наша Беллочка, прекрасная поэтесса, прекрасная женщина, ах, какая наша Белла, красавица, о!” Как-то очень быстро и сразу становится совсем поздно; мы раскланиваемся, я затоварен подарками: наклеенное на картон фото Беллы с едва различимым колли… сказочная тетрадь для записи стихов в сафьяне oder аnliches: „Я не могу ее (ну, тетрадь), заполнить (ну, стихами), а Керим обещается”. Ладно, посмотрим, мне море по колено…»

Керим согласен, что стихотворение Ахмадулиной стало важным моментом в его жизни: «…хотя я, заурядный советский подросток из профессорской семьи, никакого СЛОВА не произносил, стихотворение меня поймало, отметило и заклеймило на всю жизнь; обожгло». (Какая рифма к «Ожогу линзы»!)

О стихотворении 2007 года «Спас Полунощный» Керим Волковыский узнал от нас. Но, кажется, второе послание Ахмадулиной он как-то все же получил. Воздушными путями. Об этом говорит его собственный небольшой текст 2011 года. Он называется «Слово» и входит в цикл лирико-философских фрагментов. Автор называет их странно: «междометия»…

 

Слово [25]

 

Ночь переваливает к утру. Не спится. Темно, но уже томит предчувствие рассвета;

На соседней горе, напротив, на самой ее макушке мигает желтая лампочка — ресторация?

Мягкое блаженное покрывало утренней ночи. Предчувствие света и нежного не палящего (Ветхий Завет) сентябрьского солнца;

Переливает через край счастье притаившегося и не бытующего бытия, так вот всегда пребывать бы в одинокой тишине. Полнота наступающего дня.

Назад в спать не выходит.

 

Зажигаю настольную лампочку и раскрываю наугад Книгу;

Шарю мелкими полуслепыми глазами по страницам — вчитываюсь в грозные ниспровергающие строчки — Иеремия, Даниил, Иов. Опять Иеремия.

Какая непримиримая самодостаточная ненависть ко всему чужому, непослушному, свободному.

Испепеляющая. Нет предела глубине отвержения и силе наказания. Необходимо.

 

Слово — Бог един(ый)ственный;

Все прочее — слух (музыка живопись танец),

глаз (живопись строительство скульптура опять музыка).

Все — темь, дьявол, искушение. Каленым железом выжечь. Ересь и искушение.

Блаженство под защитой Его привечающей десницы, в тесной вонючей теми,  в ласке карающего Бога. Разрешено только Слово и оно — все:

И музыка

         И вожделение

                  И танец

                           И красный нерукотворный храм

                                    И ненасытная плоть мысли

                                                                   И мягкое небесное покрывало.

Слово и Бог едины — правильно и только так.

 

И нельзя нам уже иначе — никогда!

Раз единый подчинившись (поддавшись) воле выведшего Нас из Египта.

 

Juli 2011, Berneroberland

Омская книга Роберта Рождественского

Мудрик Марк Семенович родился в 1931 году в Одессе. Закончил филологический факультет Горьковского педагогического института. Преподавал в школе, работал в омских газетах. Автор многочисленных статей и одиннадцати книг. В последние годы изданы: «Берег мой…» (2006), «XX век. Поэты. Омск» (2008), «Театральные повести» (2009), «Легенда о шахматном городе» (2009), «Ремарки» (2010), «Был поэт…» (2011). Живет в Омске.

 

 

Не войтив одну реку дважды. Ну, это смотря какая река…

Мы с Робертом стали соседями весной сорок второго года. Но через пару лет он с матерью уехал из Омска, и до середины шестидесятых я потерял его из виду. Кто знает, как долго еще оставался бы в неведении, если б не случайная встреча с Митей Серебряковым. Непридуманным, свалившимся в изнывающий от жары Сочи из иной реальности — из детства. Которое — кажется — привиделось только, хотя при желании я в любой день могу пройтись по нашей улице, по-прежнему отзывающейся на имя Карла Либкнехта.

Там, на впадающем в Омку последнем квартале бывшей Гасфортовской , стояли рядом два деревянных двухэтажных дома, почти близнецы. В низкорослом Омске они смотрелись сносно. Жаркими днями окрестное население рисковало спускаться к воде с неудобного высокого берега, неотвратимо превращавшегося в мусорную свалку. Так же, как немощеная дорога, ведущая к реке. С каждым годом она поднималась выше, дома же будто врастали в землю. А место-то необыкновенное — Мокринский форштадт. Или просто Мокрое.

 

Где Мокрое?

В кровавых слезах-росах

Оно за Старой Руссой — говорят.

Есть и других догадок целый ряд…

Но все это турусы на колесах!

Был в старом Омске Мокринский форштадт... [1]

 

Леонид Мартынов.Он же высказал предположение, что омское Мокрое «виделось» Достоевскому в «Братьях Карамазовых».

Ребятишек школьного возраста собралось в двухэтажках человек десять. О губернаторе Гасфорде [2] никто из нас понятия не имел, о Мокром тоже.Мы прекрасно сражались — двор на двор, но потом сдружились и ни всерьез, ни понарошку больше не враждовали. Зато играли во все игры, какие знали или могли придумать.

 

Игра в «Замри!» —

                         веселая игра...

Ребята с запыленного двора,

вы помните, —

                    с утра и до зари

звенело во дворе:

«Замри!..»

«Замри!..»

Порой из дома выйдешь, на беду, —

«Замри!» —

и застываешь на бегу

в нелепой позе

                   посреди двора...

Игра в «Замри!» —

далекая игра... [3]

 

Это — про наш с Митькой двор, наши игры. Тем не менее взаимные восторги довольно быстро исчерпали себя, и паузы стали длиннее. Разные судьбы, разные интересы… Он — старший лейтенант, служит в Армении. Я — учитель, иногда пишу о стихах.

Услышав про стихи, Митька оживился:

— С Робкой видишься?