Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)

• Название: Новый Мир ( № 9 2013)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

И сразу почувствовал, что все, отпустило, больше я книгам не нужен.  И они мне не нужны. Я вдруг стал совершенно спокойным и равнодушным — ко всему. После создания мира постскриптумов не бывает.

Ложась спать, я думал, что засну сразу, но то ли то, что было вне книг и меня, таки втянуло, втравило меня в какую-то новую систему, то ли я так опустошился, что во мне не осталось места даже для сна, — не знаю. До трех ночи я проворочался, ожидая грохота падающей полки, а когда она так и не упала, закрыл все окна и двери и поджег ее.

Я, кажется, вначале написал, что раскрошил полку гантелью. Я не знаю, зачем я обманул. Я сжег эту полку вместе со всеми ее книгами. И сжег бы еще раз, если бы от нее хоть что-то осталось. И это было единственным моим верным решением за всю неделю.

 

 

АНТИБИБЛИОТЕКА-2

 

Чтобы быть честным, сразу хочу предупредить: в конце этой истории все герои, вплоть до второстепенных, будут мертвы. Говоря об этом заранее, в самом начале, я отдаю себе отчет, что нарушаю чертовы законы повествования, что так не делают, что для того, чтобы сродниться с героем, переживать за него как за себя, надо дать читателю надежду. Надежду на то, что герой в конце концов выпутается из всех сюжетных передряг и выйдет сухим из воды. Надежда и доверие — это все, что автор может предложить читателю: доверие рождается стилем, надежда — сюжетом. Кто по своей воле захочет считать себя покойником? И все же — у меня свои планы, своя стратегия, и я предупреждаю заранее: в живых не останется никого.

 

Очень простая встреча, проще не бывает. Случайная, на улице Герцена, в субботу, в пять часов дня. Так миллион сто десять тысяч людей каждый день в разных местах и странах встречаются с другим миллионом ста десятью тысячами, чтобы через несколько секунд или минут разойтись и навсегда забыть о встрече, как будто бы ее и не было никогда. А ведь каждая встреча — это знак, знак чего-то, что еще только должно произойти, но пока находится в будущем, в мире вероятности и возможности. Каждая из этих встреч — это еще и шанс, шанс пустить свою жизнь по иному пути, иному руслу, сделать холодное и мертвое будущее горячим и живым. А еще каждая встреча — это...

 

Не такой уж я великий писатель, чтобы при встрече со мной кричать: «Посмотрите, это же сам Андрей Краснящих! Писатель Андрей Краснящих!». Честно говоря, мне никогда не доводилось сталкиваться со своими читателями, я даже не уверен, есть ли у меня хоть какие-нибудь свои читатели: мой единственный сборник рассказов рассеян по разным небольшим журналам, ни одного отклика, ни одной рецензии на себя я не видел, потому что их, скорее всего, и не существует. Конечно, есть у меня и самомнение и амбиции, и есть где-то на свете девочка, что вырезает из глянцевых иллюстрированных журналов каждый мой рассказ и с особым чувством подшивает его в папочку с надписью «А. К.» на обложке.

Но та молодая женщина, что стояла передо мной и спрашивала: «Вы ведь Андрей Краснящих, да?» — совсем не была похожа на мою девочку с папочкой: ничего общего. Я не хочу сказать, что женщина с улицы Герцена была некрасива или с ней что-то было не в порядке, — нет, — но она не могла быть моей девочкой — и все тут. Не могла, но все-таки это была она. Странно, правда?

— Ничего странного, — сказала женщина. — Это у меня судьба такая. Или характер. Я постоянно знаменитостей встречаю. Вчера, например, Рому Билыка из группы «Звери». Кстати, как вы думаете, почему они назвались «Зверями»? Я думаю, в честь «Энималз», как «Жуки» — в честь «Битлз». Это моя теория. «Жуков» я, кстати, тоже встречала.

«Не дай себя вовлечь в разговор, — сказал я себе. — Не дай себя вовлечь в разговор».

— Вы не хотите со мной разговаривать? — тут же спросила женщина. — Странно. А я все ваши книги читала. У меня дома ваш восьмитомник есть.

У меня нет восьмитомника.

— У меня нет восьмитомника, — ответил я. — И ни одной книги нет. Вы не могли их читать.

— Но вы же их писали? Значит, я могла их читать.

Что-то здесь было не так. События: разговор, мои книги, сама встреча — шли с каким-то странным, нечеловеческим опережением, будто бы кто-то сидел в моей голове, как в часах, и играючи крутил колесики все быстрее и быстрее, а сам я оставался на месте.

— Вы что — еще не поняли, что я вас к себе приглашаю? — снова спросила женщина. — Рому Билыка я, кстати, не приглашала. И «Жуков» тоже.

Не то чтобы это был именно тот аргумент, что повлиял на мое решение, но как-то по-своему он подействовал, это точно. Женщина, к слову, была очень симпатична. И молода — может, тридцать лет, но не больше тридцати пяти. Нет, не больше. Значит, моя ровесница. Такая вот ровесница.

— Ну, вы идете? — снова задала вопрос женщина. — А то какая-то глупая ситуация получается. Перед вами стоит молодая симпатичная женщина и уговаривает зайти к ней в гости. И между прочим, ваша читательница. Преданная читательница.

«В каком смысле?» — спросил я себя. Действительно, глупо так стоять. Я нагнулся, будто перезавязать шнурки, и исподтишка взглянул на ее ноги. Ни хвоста, волочащегося по асфальту, ни копыт в замшевых туфельках — можно было идти дальше.

Она жила на Байрона, то есть совсем рядом — на расстоянии выкуренной сигареты.

По дороге мы странно молчали: обычно так молчат, когда все уже состоялось, а не когда все только еще начинается. Один раз, когда стало уж совсем невмоготу, я спросил:

— А какое издательство?

— Сами увидите, — ответила женщина и открыла новенький кодовый замок подъезда.

Подъезд как подъезд, ничего особенного: почтовые ящики, большей частью деформированные, зеленая краска стен, невеселая лампочка под самым потолком — если это и было нисхождение в ад, то уж очень своеобразное, напоминающее обычный визит мужчины к обычной женщине.

Она жила на третьем этаже.

— У вас нет собаки? — спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

— А вы их боитесь?

Собак я не боялся. Я всегда боялся сойти с ума и жить в дурдоме. Вроде ничего особенного: везде люди живут, — а все равно как представлю, так словно холодных червей наелся: и холодно, и противно. И еще подташнивает от того, что твой страх — это не нечто абстрактное и мертвое, а живое и копошащееся внутри тебя.

— А где вы работаете? — спросил я женщину, но она ничего не ответила и пошла на кухню, а оттуда крикнула:

— Вы что в такое время пьете — чай или кофе?

Вообще-то в такое время я обедаю, я всегда поздно обедаю, но не просить же незнакомую женщину — кем бы она ни была — сделать мне обед. Нет, это бы называлось дойти до ручки, а я пусть и неудачник, но не побирушка.

— Как насчет мокко-эспрессо? — спросила женщина.

— Нормально, — ответил я, рассматривая в гостиной книги. Желтого Лескова, синего Тургенева, темно-бордового Бунина, рыжего Марка Твена, белоснежного Гарина-Михайловского и неожиданно черного, катастрофически черного себя. Восьмитомник, женщина не лгала. Начала понемногу побаливать голова.

Я взял первый том и раскрыл его. (— «С сахаром?» — крикнули их кухни. — «С сахаром, — автоматически отозвался я и добавил: — И цитрамон, пожалуйста».) Головную боль терпеть не надо, учила меня мама, есть возможность — сразу прими лекарство.

«Бога боюсь. Не после смерти, которого нет. А сейчас. Где ни посмотрю, обратно, Бог в меня смотрит. Я хотел, чтоб он далеко был, как в детстве, а он везде вокруг меня. Как курица смотрит, что делать буду, и молчит. Страшно, что смотрит и что он такой один. Если бы семь богов за мной смотрели, может быть, они бы ссорились. А один не сердится никогда. Даже со мной.

Бог был всегда, а когда он появился, я решил, что буду любить его. Но любить не стал, потому что сразу испугался, что он везде. Мне говорят: ты придумал Бога везде или книжки читал. А сами, как хитрые, думают, что я дурак и выдумал, чтобы им сказать. А как я выдумаю, когда беру телефон позвонить, а там Бог и слышит меня. Я хочу воды, а в чашке — Бог. А что я ему скажу? Он не говорит, что хочет от меня, и откуда я знаю. Я скажу, а он возьмет и не захочет, или захочет, чтоб я другое сказал, а я не знаю. <…>.

Но люди глупые, потому что не знают, что Бог знает, потому что не боятся не знать. Я боюсь не знать, что Бог знает обо мне. Думаю: сейчас узнаю, — сажусь думать и придумываю, что Бог думает обо мне, что я книга, чтобы читать. А потом чихаю и чувствую свой нос, и мне становится смешно оттого, что я думал, что я книга, а потом чихнул. А потом думаю, Бог сделал так, чтоб я чихнул и перестал думать, что я книга. И мне становится страшно, не потому что я книгой был, а потому что я чихнул.