Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

• Название: Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
• Автор: Анисим Гиммерверт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-7390-0705-4

«Эхом нашей юности» назвал Майю Кристалинскую поэт Роберт Рождественский. И это справедливо. Она была одной из ярчайших звезд эстрады шестидесятых годов. О ее жизни — нелегкой и короткой о времени и песне — эта книга.

---

Можно было подолгу разговаривать с Владимиром Григорьевичем, но разговоры эти были связаны только с репетициями, выбором сценок, о войне говорили редко, и уж тем более никогда не говорили о личной жизни режиссера-затейника. Как будто у него не было ни дома, ни детей. А Валя же, хоть и маленькая, но не по годам тактичная, интересоваться жизнью взрослых себе не позволяла.

Но тайна за семью печатями — жизнь этого полуслепого, обожаемого ею человека — внезапно приоткрылась. В класс, где училась Валя, пришла новенькая — черноглазая, улыбчивая, с ямочками на щеках, с ровной челкой девочка. От ее речи, от несуетных манер, от всегда спокойного голоса исходила такая же доброжелательность, как и от режиссера из ЦДДЖ, но это Валя обнаружила позже, когда узнала, что девочка по имени Майя носит ту же фамилию, что и Владимир Григорьевич, и что она самая что ни на есть родная дочь его, да и внешнее сходство их было несомненно.

Валя и Майя быстро завершили период ознакомления, с которого обычно начинаются взаимоотношения между людьми любого возраста, а затем либо между ними начинается дружба, либо они разбегаются в разные стороны, не проявляя при случайных встречах взаимного интереса.

Вале и Майе суждено было первое; в обеих было много такого, что заставляло тянуться друг к другу, какое-то внутреннее единство при различии характеров, темпераментов, даже взглядов на многие вещи и, что важнее всего, жизненной позиции. Но это все уже будет потом, когда они повзрослеют, ничто не помешает им быть вместе, и соединит их прежде всего та обволакивающая теплота и то взаимное притяжение, которые действуют многие годы и не уходят с ними, а, наоборот, превращаются в щемящее ожидание встреч, которые, увы, становятся все реже и реже.

Так случится и у Вали с Майей. Жизнь их потечет по разным руслам, профессии их в конечном счете будут несхожими и встречи — редкими, потому что появятся новые дела и заботы, без которых женщины жить просто не могут. У Майи начнутся частые и долгие гастроли, но в первый же день по приезде в Москву она непременно позвонит Вале и коротко скажет: «Валюш, я приехала…»

…Еще с войны городские школы в стране были «расколоты», разделены на мужские и женские. Принцип — дореволюционный, гимназический, форма в мужских школах пока не вводилась, а вот в женских появились коричневые платья с фартучками, и все девочки стали чуть ли не на одно — хорошенькое — личико. Название у этой системы было строгое — бифуркация. От нее, кроме учителей, в большей степени страдали сами мальчики и девочки, разведенные по разным улицам. В школах для мальчиков ждали танцевальных вечеров, на которые приходили девочки с соседней улицы, а в женские — скромные мальчики, тайком курившие папиросы «Север» или, что еще дешевле, сигареты «Кино». Валя Котелкина считала бифуркацию несусветной глупостью, Майя же разделяла Валино негодование с юмором, чуть подтрунивая над горячностью подруги, повторяя любимую фразу из «Онегина»: «Учитесь властвовать собою».

Но вожделенные танцы были редки, а школьные обязанности каждодневны. И здесь характерами подруг диктовалось отношение к этим обязанностям. Валя Котелкина была девочкой дотошной во всем, что бы ни делала. Прийти в школу с невыученным уроком — этого никогда не допускала Валя, зато с легкостью допускала Майя. Но… ей достаточно было один раз пробежать глазами страницу учебника, на переменке, чтобы запомнить ее чуть ли не наизусть. Могла — правда, дома — легко решить сложную задачу по математике и вместо зубрежки химических формул заняться делом посторонним и неожиданным для девочки — читать газеты. В доме их было много, Владимир Григорьевич не ограничивал себя одной обязательной для каждого советского человека «Правдой», были и другие, «легковесная» «Вечерка», скучный «Труд» и бодрящая «Комсомолка». За чтением «Комсомолки» иной раз заставала Майю Котелкина, с недоумением наблюдала, как Майя изучает газету — сосредоточенно и молча, нет чтобы обратить внимание на Валю. А когда с газетой бывало покончено, подруга задавала один и тот же вопрос: «Ну, что интересного вычитала?» Майя отделывалась сообщением о каком-нибудь «историческом» событии, которое мало интересовало читающую публику, выписывающую газеты по велению комитетов комсомола.

Чтение газет — для подростка вещь необычная. Даже и «Комсомолку» читали люди постарше. А тут газету берет в руки девочка. И не Просматривает, чтобы щегольнуть на комсомольском собрании знанием текущих событий, а читает, выбирая для себя то, что поинтересней. Ее мало интересовали, например, рапорты тружеников полей Вологодской области великому вождю и учителю товарищу Сталину о рекордном сборе урожая зерновых… Или статья об успехе во МХАТе спектакля «Зеленая улица». В этом театре ей хотелось посмотреть «Чайку» или «На дне», а вот о советских железнодорожниках и их борьбе за высокие показатели грузоперевозок в спектакле «Зеленая улица» читать не хотелось. И беседы академика Лысенко со студентами, будущими агрономами, о лженаучных теориях буржуазных ученых, последователей Вейсмана и Моргана, — тоже. Кто такие вейсманисты и кто такие морганисты, Майя не знала, а вот статью про антипатриотическую группу прочла. Писатель Борщаговский, театральный критик Юзовский, переводчик Гурвич — безродные космополиты, они и есть антипатриоты. Родины у них нет, была и — пропала. А почему? Куда делась? Непонятно. Но читать интересно; что же эти космополиты такое придумали и что плохого сделали — надо разобраться.

Вот бы с отцом поговорить, он бы объяснил, но отец приходит поздно, когда Майя уже спит, у него — свои головоломки.

Мир, и совсем не девичий, мир иной, глубокий, подступавший со всех сторон, мир, в котором исчезали одни и от которого бежали другие, становясь отшельниками в своей кажущейся независимости, чуть приоткрылся перед ней, начинавшей взрослеть, а значит — и думать. Она еще не столкнулась со всеми его реалиями, только начинала скользить по его поверхности, казавшейся ей гладкой, и время падать, больно ударившись, для нее еще не наступило. Оно придет не скоро, удары будут тяжелыми, болезненными, и пушкинская строчка «учитесь властвовать собою» сослужит для нее добрую службу. Боль спрячется за тихой, без яркого озарения, улыбкой.

А газеты, попадавшиеся ей, подсказали, что не нужно с доверием относиться к тому, что тебя окружает, нужно держаться друзей и своего дома, жить своей жизнью — делать уроки, получить аттестат, поступить в институт, а там будет видно.

И еще была в ее жизни музыка.

В конце сороковых в стране началось второе музыкальное «пришествие». И первому и второму дорогу открыло радио. Первое состоялось, пожалуй, в конце двадцатых, когда радио только появилось. Еще не став массовом, оно уже приступило к завоеванию пространства; радиоволны набирали скорость и катились, правда, не по всей великой Родине, а по центральной ее части. Пока.

Теперь же их «оперативный простор» стал широк, радио завоевало почти всю страну, музыка хлынула в эфир мощным потоком, а впереди неслась песенная кавалерия. И песня создала свою империю, на вершине которой был Дунаевский, рядом с ним — братья Покрасс, Новиков, Блантер и молодые Фрадкин, Мокроусов, Хренников, Кац. «Империя» крепла и расширялась, но от радио вскоре пошли другие волны, на их гребне взметнулись ринувшиеся в бой на песенное засилье полки классиков во главе с Бахом и Чайковским. Конечно же никакого сражения в радиоэфире не было, песни мирно уживались с операми и симфониями и даже «братались»: в одном концерте звучали «Шаланды, полные кефали» и «Хабанера». Радио взяло из кинотеатров песни, из музыкальных театров — арии и целые оперы, а из филармонических залов — симфонии. И классику завороженно слушали, об этом говорили письма, приходившие на радио из разных городов и весей. Возможно, напор классической музыки был достаточно продуманным стратегическим ходом в сталинской политике отстранения масс от размышлений на тему неустроенного бытия в стране победившего социализма: верить в искреннее культуртрегерство верхов не приходится. Но возможно и другое: это была помощь — и необходимая — советскому исполнительскому искусству в его претензиях на мировое господство.

И радио, этот обнимающий весь мир концертный зал, взвалило на себя обязанности стать на «ты» с музыкой, чтобы на «ты» с нею была вся страна и талантливое юношество двинулось в музыкальные школы и консерватории, а там недалеко и до призов на международных конкурсах. И только — первых!

Майя Кристалинская и Валя Котелкина, а вместе с ними и весь Советский Союз были непременными слушателями той самой легендарной в военное время черной тарелки на стене («радиоточки»), которая не вышла из моды в конце сороковых по той причине, что замены ей не было. Слушали не столько новости, которые затем дублировали газеты, но которые мало трогали девушек, слушали — и это было их огромной радостью — музыкальные передачи. В передачах музыки звучало много, о ней рассказывали немногословно и доступно, и музыка становилась понятней и исполнители — ближе, особенно — певцы. К тем операм, что слышала Майя в театре Станиславского и Немировича-Данченко, прибавлялись грандиозные спектакли Большого в Москве и Кировского в Ленинграде — их транслировало радио прямо со сцены, и слова диктора перед каждым действием: «Зал театра будет включен без дополнительного объявления» — вызывали волнение. А потом сквозь легкий шумок затихающего зала пробивались первые звуки оркестра…