Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

• Название: Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
• Автор: Анисим Гиммерверт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-7390-0705-4

«Эхом нашей юности» назвал Майю Кристалинскую поэт Роберт Рождественский. И это справедливо. Она была одной из ярчайших звезд эстрады шестидесятых годов. О ее жизни — нелегкой и короткой о времени и песне — эта книга.

---

В Самаре он слыл человеком нрава кроткого, состоятельным, был уважаем, на нужды города не забывал отдавать значительные суммы, встав в один ряд с фабрикантами и банкирами, радеющими за процветание Самары, и был одним из самых верных меценатов, кто дорожил ее репутацией, в среде российских писателей, артистов, художников. И об этом прежде всего говорил его дом на Николаевской, его гостиная с уютной мягкой мебелью — многочисленными диванчиками и креслами, с частыми гостями, составляющими художественную элиту города, хотя бывали и приезжие; среди них особо привечались музыканты, и в первую очередь — скрипачи. Скрипка царствовала в доме Кристалинских — этого первоклассного, по самарским меркам, музыкального салона — не только на вечерах, но и в другое время дня, когда музицировал только Ефим, влюбленный в скрипку фанатично. В каждой из своих племянниц он мечтал увидеть будущую скрипачку, присматривался к ним и скрипку-четвертушку, привезенную из Америки в подарок, держал наготове, чтобы одарить ею, осчастливить ту девочку, которая проявит к ней благосклонность.

Ефим выполнил задуманное — вдруг невесть каким чутьем — может быть, ему помог в этом его скрипичный фанатизм? — определил выдающийся талант у средней дочери брата — Лилии, которой в ту пору было шесть лет. Девчушка со светлыми локонами, веселая, быстрая, летающая из комнаты в комнату в светленьком платьице с оборочками, была больше похожа на ангелочка с рождественской открытки — маленькую трубу ей бы в руки, на которой играют посланцы Божьи, расправив в полете крылышки; но дядя Ефим увидел другой облик ангела — со скрипкой в маленьких ручках.

Девочка Лиля, получив подарок, поначалу с охотой начала изучать премудрости музыкальных дисциплин, к ней даже был приглашен педагог, первая скрипка из местного оркестра, молодой человек, недавно закончивший Петербургскую консерваторию, любящий родной инструмент не менее фанатично, чем Ефим Семенович. Скрипач просиживал с шестилетней ученицей часами, поражаясь ее музыкальности и усердию, и вскоре объявил во всеуслышание на ужине, к которому всегда приглашались все, кто находился в этот час в доме, что Лиля Кристалинская, несомненно, обнаруживает дарование, да такое, что ее впору причислить к вундеркиндам, что ей необходима школа, и тогда она поразит весь музыкальный мир; школу же можно получить только в консерватории, желательно — в Московской.

Ефим Кристалинский, услышав слово «вундеркинд», замер с куском осетрины на вилке и торжествующе обвел глазами стол, остановив ликующий взгляд на брате Илье и его жене Фане. Заслуги дяди немедленно были признаны публично, однако он и сам догадывался, как одарен ребенок; не знал только благодетель, что этот самый ангелочек уже люто ненавидел свою четвертушку.

О семействе Кристалинских город знал не только благодаря аптечному магазину, но и по частым концертам в оперном театре, в программы которых непременно включалось трио сестер — дочерей Ильи Семеновича; на афишах их объявляли как «трио сестер Кристалинских»: Маша — Раиса — Лиля. «Вундеркинд» к этому времени в возрасте всего девяти лет уже заканчивал Самарский музыкальный техникум; в одиннадцать Лиля уже играла с оркестром сложнейшие концерты Мендельсона и Виотти.

Но настало время хорошо нам известное, когда стало не до концертов, а особенно — не до обильных и многолюдных ужинов; со стола исчезли осетрина, икра и прочие деликатесы, а появились картофель в мундире, хлеб и мелкая волжская рыбешка; гастролеры накоротке приезжали в Самару, но зал на их выступления заполнялся на треть; полки аптечного магазина все больше пустовали, лекарства, когда они редко появлялись, быстро исчезали, и вовсе не оттого, что все жители города вдруг разом начали болеть — угрозы здоровью пока никакой не было, лекарства брали впрок. Началась другая эпидемия — переворотов и перетрясок семнадцатого года. Начался великий передел.

Последний переворот в семнадцатом у кого-то многое взял и кому-то многое передал. У Ильи Семеновича было что брать: магазин-аптека, дом на Николаевской, сад у дома, огород — в общем, буржуем был. Илья Семенович. Новой власти не было дела до того, что состояние свое Илья Кристалинский нажил не за счет чужого труда, не за счет ограбления рабочих, а почти круглосуточным трудом — обеспечить больных всем необходимым, найти, закупить, привезти очередную партию лекарств и прочих товаров, которые обязательно должны быть в его аптеке, — это тоже труд. Где купить? Ехать в Нижний или в Москву, а то и в Питер. А там — жулье среди торговых чиновников, требующих мзды. Стоя за прилавком, он знал своих покупателей в лицо, и встречая его на улице, они с почтением раскланивались с ним.

Во всех этих тонкостях революция не разбиралась, а новая власть и подавно. Слово «буржуй» значилось на ее ярлыке, который навешивала она на всех, кто не ютился в лачугах и имел свое дело. Удачливый коммерсант тоже был буржуем, а уж владелец магазина, где продавались слабительные, мази от парши и пилюли от мигрени, — тем более. В общем — «ешь ананасы, рябчиков жуй»… А что с ним будет дальше, знал каждый буржуй… Последний день был не за горами.

Ждать ареста Илья Семенович не стал. Однажды, узнав о том, что в тюрьму уже брошены владельцы пивоваренного завода и мукомольни, и осознав, что скоро придет и его черед, если раньше городские антисемиты не устроят погром и первым разграбленным будет его дом, — Илья Кристалинский посадил свое семейство на поезд «Самара — Москва» и отбыл в новоявленную столицу. Все его имущество, годами накопленное, было брошено в одночасье. И без всяких надежд на возврат — большевики, как ему казалось, пришли навсегда, и кумачовый цвет их знамен будет отныне единственным цветом под российским небом.

Пять девочек в его семье росли теперь не в особняке, а в двух комнатках коммунальной квартиры в полуподвале на Домниковке; что ж, и это кому-то из «бывших» могло теперь показаться роскошью.

3

В длинном коридоре издательства «Правда» часто появлялся невысокий, уже немолодой человек в очках с толстыми стеклами; как всегда, он шел медленно, даже не шел, а скорее продвигался, в руках был старый кожаный портфель, в очках блестели толстые стекла, какие обычно бывают у плохо видящих людей. Иногда кто-нибудь его сопровождал, чаще всего это была женщина одних с ним лет и одного роста, и он говорил ей тихо, подойдя к одной из многочисленных дверей с табличками, выходящих в коридор: «Валя, нам сюда».

Он и впрямь был почти слепым. Но все же что-то видел, ровно настолько, чтобы ходить без палочки и чаще всего без поводыря, и, приходя один, безошибочно останавливался у нужной двери. Это была одна из комнат редакции газеты «Пионерская правда», или попросту — «Пионерки», какой она и осталась в памяти многих поколений красногалстучных. Здесь его ждали, а когда он входил, усаживали за какой-нибудь свободный стол, наливали чаю в граненый стакан или кружку, говорили с ним ласково, насколько это возможно для редакционных сотрудников, замученных каждодневной и бесконечной газетной текучкой. А он доставал из портфеля листки с аккуратно нарисованными кружками, квадратиками, цифрами или незатейливыми рисунками, сделанными несколькими штрихами; внизу на каждом листке была подпись: «Автор — Владимир Кристалинский».

Владимир Григорьевич Кристалинский был человеком застенчивым, улыбчивым, говорил негромко, но живо и просто, без всякого желания произвести впечатление — чем интеллигентней человек, тем скромнее он держится, а интеллигентность угадывалась в нем с первого же слова, с первого взгляда; такие люди, как он, сами того не замечая, да и не желая, производят сильное впечатление, от них ожидают чего-то интересного и необычного, а тут еще человек-то почти незрячий, и приносит не что иное, как… головоломки! С первого же его прихода в редакцию оказалось, что на них он большой мастер: попробуйте придумайте сами хоть одну — не выйдет, на это особый талант нужен, а он приносит не одну-две головоломки или загадки в рисунках, а десяток — пожалуйста, выбирайте, сколько нужно, мне кажется, ребятам это будет интересно. Я их вот дочке показывал, Майе, она их решила, и, представьте, не сразу, хотя девочка она сообразительная. Это было как разрешение к печати: Майя одобрила.

О Майе он всегда говорил с большой нежностью, свойственной далеко не всем отцам, он и здесь не собирался производить впечатление, любовь к ней так и сквозила в этих словах, и редакционные дамы, слушая его, не прятали улыбок.

Головоломки Кристалинского ложились на свежую полосу. Без преувеличения их решала вся страна, вся детская ее часть, выписывающая «Пионерку» или штудирующая ее в школе, когда в семье не находилось денег на подписку. И если в номере придумки Кристалинского не находили, читатели были разочарованы. Где еще было взять эти увлекательные упражнения для гимнастики ума, эти интересные задачки детям сороковых и пятидесятых годов, как не в «Пионерской правде»?