Барбара Хэмбли - Кровавые девы

• Название: Кровавые девы
• Автор: Барбара Хэмбли
• Жанр: Городское фэнтези

1911. Назревает война, и кайзер пытается привлечь себе на службу вампиров. Джеймс Эшер, профессор Оксфорда и бывший тайный агент Его Величества, вынужден отправиться в холодную российскую столицу — и не один, а в компании своего старого знакомого дона Симона Исидро. Но Эшер не знает, что движет испанским вампиром. Желание остановить того безумца, что вознамерился вернуть бессмертным возможность ходить при свете дня? Или же дон Симон хочет найти женщину, которую некогда любил?

---

— Никому не под силу запомнить все лица, Джейми. Ни вам, ни им. Насколько мне известно, все эти славные парни из немецкого посольства служат здесь со времен царя Александра — или Екатерины Великой, если уж на то пошло. А теперь расскажите, чем я могу помочь в ваших «личных делах», которые погнали вас за тысячу восемьсот миль от прекрасной мадам Эшер в то самое время, когда Германия спит и видит завоевание Марокко, а всему миру грозит революция…

— Меня это не интересует, — твердо ответил Эшер и согласился на чай — крепкий (в Англии даже кофе не был таким крепким), с кусочком сахара, в стакане с серебряным подстаканником, который ливрейный лакей соизволил подать ему на подносе.

Князь подождал, пока слуга выйдет, и спросил уже более тихим голосом:

— А что вас интересует, Джейми? Сейчас не самое лучшее время года, а вы проделали поистине долгий путь.

— Я ничего не знаю об истине, — так же тихо сказал Эшер, — а что касается информации, которую я ищу, то вам она покажется полной бессмыслицей.

Он на мгновение замолчал, прикидывая, сколько вопросов он сможет задать без того, чтобы спровоцировать русских на собственное расследование, — а также насколько полным будет составленный Лидией отчет, который, как он надеялся, вот-вот должен был придти…

Одно только определение «немецкий», в особенности в сочетании со словом «ученый», могло привлечь внимание Третьего отделения… и в итоге привести к депортации. Поэтому Эшер спросил о другом:

— Вы не могли бы разузнать в полиции — или, возможно, в Охранном отделении, — не было ли в Петербурге случаев так называемого самовозгорания людей?

Разумовский высоко вскинул брови:

— Как у Диккенса?

Эшер кивнул:

— Как у Диккенса.

— Но почему..?

Эшер вскинул руку и покачал головой.

— Мне нужно знать, вот и все, — сказал он. — Не обязательно, чтобы эти случаи были доказаны, достаточно лишь сообщения о них. Меня интересуют последние два месяца.

Если не получается взяться за дело с одного конца, можно подойти к нему с другой стороны… по крайней мере, пока не пришло письмо от Лидии.

Русский молчал, прищурив голубые глаза. Эшер сомневался, что князь — и кто-нибудь еще — слышал или читал о находке в заброшенном дворце в старой части Константинополя, откуда он и Лидия выбрались зимним утром 1909 года: о четырех или пяти обугленных, почти полностью сгоревших телах, вокруг которых не было никаких следов костра или горючего. Турецкое правительство замяло дело, и оно затерялось среди сообщений о более крупных волнениях, прокатившихся той ночью по древнему городу.

Но Разумовский был его другом — и царским агентом, — а значит, он наверняка поищет отчеты.

Князь сказал лишь:

— Что ж, друг мой, если вас интересует самовозгорание, то сегодня вечером на балу Теософского сообщества вы услышите о нем все, что только можно. А также о полтергейсте, левитации, падающих с неба рыбах и живых лягушках, обнаруженных в непроницаемой толще камня. Княжны любят подобное времяпровождение. У них в гостях будут все ученые, зарабатывающие себе на жизнь исследованием телепортации или таинственных чудовищ из шотландских озер…

— И уж я постараюсь, чтобы они раскрылись во всей красе.

И, возможно, спрошу их, не изучают ли они попутно болезни крови.

— Тогда вы станете самым желанным гостем вечера. Большинство этих «ученых» не склонны слушать друг друга.

— Но я также хочу знать, — добавил Эшер, — что на этот счет говорит Охранное отделение.

Разумовский снова усмехнулся:

— Вот сами у них и спросите. Они тоже будут на балу.

После того, как Разумовский еще раз заверил Эшера, что тот может обратиться в возглавляемый князем отдел Министерства по поводу любого «затруднения», возникшего во время пребывания в Санкт-Петербурге, Эшер нанял извозчика и по Каменностровскому проспекту вернулся в город. День был морозным, но ясным, и в подступающих сумерках острова сохраняли сказочную атмосферу места, далеко отстоящего по времени от нарождающегося двадцатого столетия; рощи и березовые аллеи в имениях аристократов, небольшие деревянные избы, подражающие в простоте крестьянским жилищам, — все они словно отражались в волшебном зеркале. Слабый проблеск того, что было Давным-давно.

Мир ушедшего детства? Эшер откинул голову на грязную спинку сиденья и вспомнил принадлежавший его теткам сельский коттедж в Кенте и всю прелесть лесов, начинавшихся сразу за границей сада. Мир, где за каждым поворотом тропинки и под каждым грибом поджидает нечто неизвестное и удивительное? Поэтому мы так очарованы им? Сказания и волшебное золото пленяют нас, но на самом деле мы хотим вернуться в детство, когда нас все любили и оберегали?

Когда мир был безопасным, потому что мы ничего не понимали?

Назад в то время, когда мы не знали об отравляющих газах и бомбах?

Сквозь лишенные листвы деревья виднелся Залив — тяжелые черно-зеленые волны с хлопьями белой пены.

Желтые, розовые и зеленые особняки в итальянском стиле, возвышающиеся над покрытыми мохом горгульями и гранитными львами привратницких, казались яркими, как цветы. Эшер знал, что их внутреннее убранство поражает своей пышностью: многоцветием полированного камня, черным деревом и позолотой, инкрустациями и китайскими шелками. Знал он также, что каждый рубль, потраченный на это великолепие, был отнят у крестьян из тысяч захолустных деревушек и у рабочих, которые сейчас мерзли в трущобах и фабриках, раскинувшихся на много миль совсем недалеко от этого чудесного места.

Извозчик высадил его у Таврического сада. Эшер пешком дошел до дома, в котором жила леди Ирэн Итон. Хотя дни постепенно становились длиннее, свет быстро угасал. За завтраком и во время поездок по городу Эшер просмотрел последние по времени бумаги из полученных от Исидро пачек. Пока что получалось, что Голенищев был прав, утверждая, что у леди Итон не было живых знакомых, общение с которыми выходило бы за рамки светских встреч. И все же Исидро что-то искал. Эшер свернул к конюшням, расположенным за рядом особняков, перелез через задние ворота, прошел по пустынному саду — простые изгороди, за которыми мог бы ухаживать приходящий дневной садовник, и широкие мощеные дорожки — и обнаружил, что на кухонной двери, как и на главном входе, установлен современный цилиндровый замок, лет на пятьдесят новее самого дома.

Царящий внутри сумрак вызывал тревогу. Едва ли Голенищев и его птенцы решили захватить логово — от этого шага их удержала бы неизвестность, окружающая судьбу леди Ирэн; при этом они, по всей видимости, не опасались, что в доме обоснуется их соперник, Даргомыжский. И все же при взгляде на это место у Эшера закололо в затылке. Он предположил, что с наступлением темноты петербургские вампиры возобновят слежку за особняком. Кого же она приводила сюда, спрашивал он себя, поднимаясь по широкой передней лестнице. Кого хотела поразить греческими статуями и парчовыми занавесями? Сама ли она играла на прекрасной золоченой арфе, стоящей в музыкальной комнате? И что, помимо охоты, связывало ее с одной из тех теней с кошачьими глазами, которых он мельком видел в темноте за спиной графа Голенищева?

«Для многих из нас все становится охотой, — как-то сказал ему Исидро, когда за окнами „Северного экспресса“ мелькала плоская шахматная доска Голландии, похожая на ночное Зазеркалье. — Некоторым нравится охотиться в компании, находить жертв, которыми можно будет поделиться, двух-трех за охоту… выбирать место и время». Длинные белые пальцы тасовали карты. Вампир мог часами раскладывать пасьянс невероятной сложности, и Эшер часто сбивался, не в силах удержать в памяти весь узор. «Видите ли, убивать бедных… неинтересно. Но большинство вампиров рано или поздно понимает, что богачей — даже лощеных спесивых торговцев, которых во множестве породил этот развращенный век — будут искать, пусть даже ненавидя. Те, кто живет вечно, знают, что вечность включает много, слишком много часов бодрствования, которые надо чем-то заполнить».

Он начал раскладывать карты, сразу две или три колоды, движениями настолько быстрыми, что глаз не мог уследить за ними; казалось, для него это не просто игра, но повод для размышлений над математическими преобразованиями и принципами. Эшеру стало интересно, сколько из бесконечных часов своего бодрствования Исидро заполнил возней с этими пестрыми генераторами случайных чисел.

«Поэтому мы охотимся. А когда встречаемся, то говорим об охоте. Те из нас, кто некогда читал книги, писал стихи, сочинял музыку, играл в шахматы или изучал языки, по большей части обнаруживают, что все эти предметы кажутся несущественными по сравнению с необходимостью, насущностью и близостью охоты. Они проводят ночи, предвкушая или же вспоминая ее. Мир становится кровью, страхом и властью, — он собрал карты, затем снова начал раскладывать их; длинные блеклые волосы наполовину скрывали его лицо, которое само по себе было маской. Лидия как-то сказала, что Исидро обучил ее старинной игре в пикет. Она отказалась учить Эшера, и это сделал Исидро в первую ночь их совместного путешествия. — Все остальное ускользает от них».