Владимир Новиков - Русская литературная усадьба

• Название: Русская литературная усадьба
• Автор: Владимир Новиков
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91678-136-6

Книга кандидата филологических наук Владимира Новикова рассматривает уникальное явление русской культуры — дворянскую усадьбу — с точки зрения ее влияния на судьбы отечественной литературы. Пушкин и Михайловское, Грибоедов и Хмелита, Лермонтов и Тарханы, Лев Толстой и Ясная Поляна, Тургенев и Спасское-Лутовиново, Тютчев и Овстуг, Чехов и Мелихово, Блок и Шахматово, Северянин и Суда, Набоков и Рождествено… — эти имена и названия соединены неразрывно. Некоторые усадьбы известны благодаря своим гостям: в Остафьеве подолгу жил Карамзин, в Знаменском-Губайлове собирались поэты «серебряного века», Слепнево знаменито посещениями Гумилева и Ахматовой. Книга В. Новикова — своеобразный путеводитель, охватывающий двадцать шесть усадеб, без которых русская классика — от Державина до Бунина, — несомненно, имела бы совсем иное лицо.

---

Замечательный усадебный комплекс был создан в конце XVIII века; заказчиком явился екатерининский вельможа В. А. Всеволожский, исполнителем — знаменитый архитектор И. Е. Старов. Надо сразу же оговориться, что название «Середниково» впоследствии закрепилось только за усадьбой. Деревня называлась Лигачево.

В начале нового столетия Середниково переходило из рук в руки, пока наконец в октябре 1825 года не было приобретено генерал-майором Д. А. Столыпиным, родным братом бабушки Лермонтова. Он был известен как образованный и прогрессивно мыслящий военный. Его близким знакомым был П. И. Пестель. Декабристы предполагали ввести Столыпина в состав временного правительства. Весьма вероятно, что разгул репрессий после 14 декабря не пощадил бы и его, но неожиданно 3 января 1826 года Столыпин умер в Середникове. Ходили слухи, что он застрелился. Усадьбу наследовала его вдова Екатерина Аркадьевна. Она стала во главе семейного клана, одним из самых юных членов которого был ее двоюродный племянник Лермонтов.

Четыре лета подряд — с 1829 по 1832 год — Лермонтов проводил в Середникове; молодому родственнику было отведено одно из верхних помещений гостевого флигеля. В Середникове были созданы первые лирические шедевры Лермонтова. Здесь же написаны начальные варианты «Демона» — его «дела жизни»; задумана поэма о молодом монахе — замысел, впоследствии воплотившийся в «Мцыри». Под сводами старовского дворца родилась и укрепилась дружба гениального юноши с группой молодежи, которой он дорожил до своей последней минуты. Достаточно сказать, что один из этого сообщества, Алексей Столыпин (по прозвищу Монго), все последующие годы оставался добрым приятелем Лермонтова и был его секундантом в роковой дуэли; другая — Сашенька Верещагина — бережно хранила в немецком замке Хохберг лермонтовские реликвии (ныне они вернулись на родину); третья — Варенька Лопухина — может быть, единственная подлинная любовь поэта. По-видимому, в Середникове Лермонтов впервые встретился со своим убийцей Мартыновым — имение Мартыновых Иевлево-Знаменское находилось поблизости. Слишком многое, определившее судьбу великого тираноборца, именно отсюда берет свои истоки.

Лермонтов сам позаботился о том, чтобы оставить доказательства справедливости этих слов. На автографах ряда своих юношеских стихотворений он пометил: «В Середникове» («Пан», 1829); «Сидя в Середникове у окна» («Ночь, III», 1830); «Середниково: ночью у окна» («Завещание», 1831); «Середниково. Вечер на бельведере. 29 июля» («Желание», 1831). Кумиром гениального юноши был Байрон, и он сознательно строил свою жизнь «по Байрону». Но веселая, беспечная молодежь Середникова вовсе не была склонна разделять его тайные амбиции, да и сам Лермонтов не стремился выделиться из их круга и охотно принимал участие в любых шалостях.

Летом 1830 года постоянной гостьей Середникова была подруга Сашеньки Верещагиной — Катя Сушкова. Умная, образованная девушка, она приехала к московским родственникам из Петербурга, где за одну зиму покорила высший свет и даже удостоилась благосклонного внимания великого князя Михаила Павловича. Большие черные глаза составляли ее главное очарование. Катя Сушкова сразу же произвела неизгладимое впечатление на шестнадцатилетнего кузена Сашеньки, которого она даже толком не разглядела. Но именно она первой оценила поэтический гений неуклюжего, косолапого юноши со вздернутым носом и вечной насмешкой на устах.

Ничего странного в том, что обе подруги в его присутствии не желали отрешиться от покровительственного тона, свойственного старшим. Сушкова вспоминает: «Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина и Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углубленным в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его острого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоцененным снимком с первейших поэтов.

Еще очень подсмеивались мы над ним в том, что он не только был неразборчив в пище, но никогда не знал, что ел, телятину или свинину, дичь или барашка; мы говорили, что, пожалуй, он со временем, как Сатурн, будет глотать булыжник. Наши насмешки выводили его из терпения, он споривал с нами почти до слез, стараясь убедить нас в утонченности своего гастрономического вкуса; мы побились об заклад, что уличим его в противном на деле. И в тот же самый день, после долгой прогулки верхом, велели мы напечь булочек с опилками! И что же? Мы вернулись домой утомленные, разгоряченные, голодные, с жадностью принялись за чай, а наш-то гастроном Мишель, не поморщась, проглотил одну булочку, принялся за другую и уже придвинул к себе и третью, но Сашенька и я, мы остановили его за руку, показывая в то же время на неудобосваримую для желудка начинку. Тут он не на шутку взбесился, убежал от нас и не только не говорил с нами ни слова, но даже и не показывался несколько дней, притворившись больным»[91].

Шалость действительно выходит за пределы утонченности. Но лето приближалось к концу, предстояло возвращение в Москву, и уже поэтому Лермонтову не пришлось долго сердиться. Он был полонен чарами новой знакомой. Сушкова продолжает: «Накануне отъезда я сидела с Сашенькой в саду; к нам подошел Мишель. Хотя он все еще продолжал дуться на нас, но предстоящая разлука смягчила гнев его; обменявшись несколькими словами, он вдруг опрометью убежал от нас. Сашенька пустилась за ним, я тоже встала и тут увидела у ног своих не очень щегольскую бумажку, подняла ее, развернула, движимая наследственным любопытством прародительницы. Это были первые стихи Лермонтова, поднесенные мне таким оригинальным образом.

Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня;
Встречал ли твой волшебный взор —
Не билось сердце у меня.
И пламень звездочных очей,
Который вечно, может быть,
Останется в груди моей,
Не мог меня воспламенить.
К чему ж разлуки первый звук
Меня заставил трепетать?
Он не предвестник долгих мук,
Я не люблю! Зачем страдать?
Однако же, хоть день, хоть час
Желал бы дольше здесь пробыть,
Хоть блеском ваших чудных глаз
Тревогу мыслей усмирить»[92].

На сохранившемся автографе этого стихотворения Лермонтов пометил: «При выезде из Середникова к Miss black-eyes». Им начинается ряд его юношеских стихотворений, получивших условное наименование «сушковского цикла».

Другим замыслом, берущим начало из Середникова, является знаменитое «Бородино». Здесь, по-видимому, был создан первый вариант его — «Поле Бородина». Сама форма — рассказ солдата, — вероятно, возникла как отражение подлинных бесед юноши с кем-нибудь из рядовых участников великой битвы; действительно, тридцать семь середниковских крестьян в рядах народного ополчения участвовали в войне с Наполеоном; местный священник отец Михаил Зерцалов был награжден бронзовой медалью «1812» за свои воинские деяния.

В деревню Лермонтов часто ходил вместе с семинаристом Орловым, домашним учителем у Столыпиных. Старшие косо смотрели на то, что молодежь приняла Орлова в свой круг. Он отличался традиционным русским пороком — пристрастием к крепким напиткам. Но скорее всего, именно Орлов привил юному гению любовь к народной поэзии. Походы в деревню имели целью запись крестьянских песен. Следствием погружений Лермонтова в народную песенную стихию стали его юношеские стихотворения «Атаман» и «Воля» — своеобразные стилизации разбойничьего фольклора. Конечно, все это не прошло даром для будущего автора «Песни о купце Калашникове».

При Столыпиных Середниково — процветающее село. Крестьяне были и трудолюбивы, и сообразительны, и оборотисты. Благополучие деревне принес столярный промысел, ставший для Середникова традиционным. Изготовленная мебель отправлялась в Москву, где продавалась как немецкая. Торговые обороты составляли сотни тысяч рублей.

Другой статьей дохода была охота. Уроженец Середникова, известный в свое время литератор И. Г. Прыжов, вспоминает: «В селе много охотников. Зимой они бьют волков, лисиц, зайцев, летом ходят за вальдшнепами и другой дичью. Стреляют отлично. «Стреляй в яйцо» говорит один другому, и кидают вперед яйцо, и вот другой выстрелил, и яйцо разлетелось. Речка весной полна рыбой. Несмотря на холодную воду и что на реке лед, здоровый народ идет в воду босиком и заводит невод, а выйдет из воды — только жарко, и водки даже не выпьет…»[93]

Вообще в Середникове пьянства не наблюдалось даже на праздниках. Правда, на Пасху устраивались так называемые пиры, иногда называемые беседами. Но и здесь водки не было; пили чай с ромом и красное вино, в том числе и дорогое: привозимые из Москвы херес и лиссабонское.