Томас Рид - На море (Первая часть дилогии)

• Название: На море (Первая часть дилогии)
• Автор: Томас Рид
• Жанр: История

---

Скоро я ничего не различал, кроме черных точек на поверхности моря. На мгновение мне показалось, что негры, поняв, что нас не догнать, повернули к "Пандоре". На что они надеялись? Громадный очаг, служивший маяком, не дождался их прибытия - пламя, пожирая внутренности судна, нашло, наконец, бочку с порохом, которая должна была закончить эту ужасную драму.

Раздался ужасный взрыв, равносильный залпу из ста пушек. Горящие куски разлетались во все стороны и, падая с шипением в воду, гасли. Несколько секунд держался в воздухе сверкающий сноп, который затем угас, дрожа, на поверхности моря. "Пандора" исчезла среди последних искр, рассыпавшихся во все стороны.

Глубокое молчание последовало за оглушительным взрывом; матросы не осмеливались произнести ни единого слова. В течение часа слышался еще иногда предсмертный крик какого-нибудь несчастного, силы которого истощились или он стал добычей акул.

Ветер надувал по-прежнему парус, и до захода солнца экипаж "Пандоры" был уже далеко от места, где разыгралась ужасная трагедия.

Но на рассвете ветер снова стих, и наступило прежнее затишье; плот стоял на море в полной неподвижности,

Матросы не пытались больше двигать его вперед; к чему напрасные труды? Каково бы ни было принятое им направление, нам нужно было проплыть сотни миль, прежде чем удалось бы добраться до берега, а пройти такое пространство на плоту было бы немыслимо даже при благоприятном ветре.

Будь у нас достаточное количество припасов, экипаж мог бы попытаться плыть куда-нибудь, но припасов у нас могло хватить только на несколько дней. Единственной нашей надеждой было встретить судно, которое взяло бы нас на борт, но надежда эта была так слаба, что никто не смел и думать о ней. Мы находились в одной из наиболее редко посещаемых частей Атлантического океана, бывшей вне навигационной линии, соединяющей две великие коммерческие страны. Вся надежда была главным образом на португальские суда, идущие в Бразилию. Мы надеялись встретить какое-нибудь невольничье судно, возвращающееся из Африки или отправляющееся туда за новым грузом, нас могли заметить также крейсер или военное судно, которые должны были идти к Огненной Земле, а оттуда в Тихий океан.

Матросы ничего не делали и все спорили о том, какие у нас есть шансы на спасение. Большинство этих бандитов были опытными моряками и в совершенстве знали все пути на океане. Некоторые из них думали, что положение наше вовсе не такое отчаянное; мы можем распустить парус, устроив мачту из шестов и весел. Тогда нас заметят издали на каком-нибудь судне, которое может взять нас и доставить на берег. Так говорили матросы, которые еще были способны надеяться на лучшее. Другие, напротив, печально качали головами и приводили своим товарищам такие серьезные доводы, что мы совсем падали духом. Они говорили, что в этой части океана встречается мало судов, и если даже какое-нибудь из них заметит нас, оно не в состоянии будет приблизиться к плоту по причине штиля, потому что и само будет стоять на одном месте, пока ветер не надует их паруса. Штиль может продлиться несколько недель, а как же жить до тех пор?

Доводы такого рода заставили матросов произвести осмотр съестных припасов. Странно, но воды у нас оказалось больше всего. Бочку, стоявшую на палубе в тот момент, когда начался пожар, взяли позже и поместили между шестами, так что она все время плыла рядом с плотом. Открытие это вызвало большую радость среди матросов, потому что вода в таких случаях - самое важное, а между тем о ней всегда забывают в последнюю минуту.

Но за кратковременным взрывом радости последовало полное уныние. Матросы осмотрели все ящики, открыли бочки, перерыли мешки, но ничего не нашли, кроме сорока сухарей, которых хватило бы лишь на один раз! Новость эта принята была с выражением глубочайшего горя; одни предавались отчаянию, другие бешенству. Матросы осыпали упреками тех, кому поручено было позаботиться о съестных припасах. Обвиняемые оправдывались, утверждая, что они спустили бочку со свининой, но куда она делась? Скоро действительно нашли бочку и поспешили открыть ее. В ней оказалась смола.

Невозможно описать сцену, последовавшую за этим открытием. Отборная ругань, обвинения, проклятия сыпались беспрерывно, матросы едва не передрались друг с другом. Смолу выбросили в море, причем едва не утопили и тех, которые поставили ее на плот. Какая надежда оставалась нам? Сколько времени проживем мы с двумя сухарями на человека? Не пройдет и трех дней, как мы начнем испытывать муки голода, и самая ужасная смерть постигнет нас по прошествии недели.

Эта ужасная уверенность усилила гнев одних и уныние других, угрозы и проклятия раздавались всю ночь, и одну минуту я боялся даже, что выбросят в море тех, кого обвиняли в измене экипажу.

Вместо бочки со свининой у нас оказалась другая, которую, на мой взгляд, лучше было бы оставить на "Пандоре", а между тем ее не забыли. Содержимое ее было слишком драгоценно, чтобы не опустить ее раньше всего другого. Это была бочка с ромом. Хмель мешает чувствовать ужас смерти, и матросы, потерявшие всякую надежду на спасение, бросились к ней, как в объятия друга.

Не та ли это бочка, которая при спуске в шлюпку упала и пробила ее бок? Не знаю... весьма возможно. На борту во всяком случае могли найти и другую, потому что среди съестных припасов этот напиток всегда находится в большом изобилии. Это любимый напиток матросов, главный источник грубых наслаждений этих распущенных людей. Ром этот был плохого качества, поэтому его никогда не прятали под замок. Матросы могли пить его, сколько угодно, и не проходило часу, чтобы тот или другой не утолял свою жажду у этого отвратительного источника. Если бочка со свининой осталась на судне, то ром был здесь и мог заменить ее, и некоторые из этих несчастных с дикой радостью кричали, что ром не сохранит им жизнь, зато сделает смерть более легкой и приятной.

XXXVII

Едва появились первые проблески рассвета, как все глаза устремились на горизонт: не осталось ни единой точки на море, которая не была бы тщательно исследована, не было ни одного матроса, который не постарался бы стать выше своих товарищей, чтобы иметь возможность окинуть взором более широкое пространство. Но горизонт был пуст. Не видно было ни паруса, ни мачты ничего, что бы указывало на жизнь. Даже рыбы не волновали спящей воды, птицы своими крыльями не шевелили раскаленной атмосферы.

Гички также не было видно. Она удалилась, по всей вероятности, в направлении, противоположном направлению нашего плота. Нигде не замечалось ни малейшего признака "Пандоры"; последние обломки ее давно уже исчезли.

Был полдень. Перпендикулярные лучи солнца жгли так немилосердно, что мы положительно нигде не могли укрыться от них. По-прежнему продолжалось затишье. Никто не двигался на плоту, стоявшем неподвижно. Одни сидели, другие лежали на досках. Большинство матросов чувствовали себя слишком удрученными, чтобы ходить, некоторые или из-за более живого характера, или из-за обильного употребления рома разговаривали между собой и даже спорили.

Очень часто то один, то другой матрос вставал, чтобы посмотреть на горизонт и, не говоря никому ни слова, возвращался обратно на свое место. Молчание его служило доказательством печального результата осмотра. Появление паруса вызвало бы восторженное восклицание со стороны самого флегматичного из этих людей.

В полдень все почувствовали страшную жажду и особенно те, которые пили ром. Каждый получил определенное количество воды - полбутылки. В нормальных условиях такого количества было бы совершенно достаточно, но под палящими лучами солнца полбутылки воды не принесли нам ни малейшего облегчения. Я убежден, что даже полгаллона - две бутылки с четвертью, - не утолили бы моей жажды. К тому же полученная нами вода была теплая. Лучи солнца, падая на бочку, нагрели ее содержимое почти до кипения, а жажду невозможно утолить несколькими глотками горячей воды. Избежать такого неудобства было вовсе нетрудно: стоило только прикрыть бочку мокрым парусом, и вода сохранила бы свою свежесть, но никто не подумал о таком простом средстве.

Отчаяние все сильнее и сильнее охватывало матросов, а с ним пришла и полная апатия. Ни у кого не хватало больше энергии на то, чтобы принять какие-нибудь меры.

Что касается сухарей, то их было слишком мало, чтобы делить на ежедневные порции; достаточно было одного раза, чтобы раздать все, что у нас было. Каждый из нас получил два сухаря на свою долю, и, сверх того, осталось еще семь или восемь, которые решено было разыграть по одному в кости. Никогда не видел я более интересной и с большим воодушевлением разыгранной партии; можно было подумать, что на ставку поставлена громадная сумма. А впрочем, какая сумма, собственно говоря, могла оплатить эти несколько кусочков хлеба!

Шумное возбуждение, вызванное игрой и большим количеством рома, длилось всего несколько минут. Когда был разыгран последний сухарь, все впали в прежнее уныние, и молчание снова водворилось между матросами. Некоторые из этих несчастных, измученные голодом, немедленно съели оба сухаря, тогда как другие, более сильные и предусмотрительные, съели только одну порцию, а остальное спрятали.