Борис Майоров - Я смотрю хоккей

• Название: Я смотрю хоккей
• Автор: Борис Майоров
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Спорт
• Год: 1970

Воспоминания и дневниковые записи талантливого советского хоккеиста.

---

Но я давно уже не «тот» Майоров. Я стал старше и опытней. Я научился сдерживать себя. Мне пришлось сделать это: еще можно снести, когда удаляют и распекают ведущего игрока и капитана, но когда такое случается с играющим тренером — а я уже рассказывал, что был им некоторое время, — то тут уж никому ничего не объяснишь. Не буду скрывать: в этой шкуре «примерного ученика», которую я вынужден был натянуть па себя вместе с тренерской должностью, мне было поначалу очень трудно и неловко. Первое время у меня даже игра не клеилась, так много думал я о том, чтобы, не дай бог, не нарушить правила, не пуститься в объяснения с судьями.

Сколько вдалбливал я себе в голову эту истину: не спорь с судьями, даже если они и не правы, пусть ты уверен в своей невиновности, помолчи, доказывать им это можно где угодно, только не на поле. Я теоретически понимал это всегда. Но стоило мне, будучи на поле, услыхать несправедливый (с моей, разумеется, далеко не всегда безошибочной точки зрения) свисток, и я мигом забывал все свои благие побуждения вести себя паинькой. Я мчался к судье, и начинался долгий митинг, который нередко заканчивался тем, что его инициатор, сопровождаемый дружным свистом публики, отправлялся отбывать свой штраф «за пререкания с судьями». И очень много понадобилось уроков, чтобы теория перешла в практику.

Жизнь била меня за характер неоднократно. Но долго ее удары не шли впрок. Видно, люди взрослеют не в одно время. В нас с Женькой мальчишество жило дольше, чем в других.

Мы с Женькой всегда очень дружили, но — не удивляйтесь — ни с кем — ни с судьями, ни с противниками, ни со зрителями — ни он, ни я не ссорились так часто, не ругались так горячо, как друг с другом. И не из-за чего-нибудь, а из-за хоккея. А уж затеяв ссору, мы забывали обо всем и обо всех. Был в нашей с ним хоккейной жизни один случай, от воспоминания о котором я и сейчас краснею. Да я, может, и не стал бы ворошить прошлое, если б его свидетелями не были другие игроки сборной и если бы мне о нем до сих пор при каждом удобном случае не напоминал А. И. Чернышев.

На первенстве мира в Женеве мы играли против сборной ГДР. Матч складывался легко, счет быстро увеличивался. И только нашей тройке, забившей всего один гол, никак не удается добиться большего. А все мы очень любили забивать голы, всем нам обидно, что остальные нас обгоняют, а у нас игра не клеится. И мы злимся друг на друга страшно. И как только садимся на скамейку запасных, начинаем, вместо того чтобы отдыхать перед следующим выходом, выяснять отношения. Аркадий Иванович пытается нас успокоить, но безуспешно. Кончилось все это тем, что я при всем честном народе замахнулся клюшкой на Женьку, он — на меня, и бог знает, во что это вылилось бы, если бы не окрик Чернышева:

— А ну, марш оба в раздевалку! И чтобы я вас тут больше не видел!

Разозленные друг на друга, считая каждый другого виновным в происшедшем, мы поплелись в раздевалку. Там я опомнился первым:

— Хватит, пошли обратно. Извинимся и попросим разрешения играть…

— Никуда я не пойду. Мне не за что извиняться, — ответил Женька.

Тут же, однако, пришел в себя и он, и мы вернулись на поле. Доиграть матч нам разрешили.

Доставалось и от судей и от зрителей и Славке. Но это уже скорее потому, что нас как-то не принято было на хоккее делить на трех разных людей. И похвала и ругань — все падало на нас троих гуртом. На самом же деле Старшинов всегда был человеком куда более спокойным, чем мы. Его можно даже, пожалуй, отнести к категории флегматиков. Не то чтобы он равнодушно относился к судейским «репрессиям» или молчал на площадке, но такая уж у Старшинова манера: все, что мы кричали на весь стадион, он бубнил себе под нос, и никто не мог разобрать, то ли он действительно ругает судей, то ли недоволен собой, то ли осуждает за вздорный нрав нас, своих партнеров. И все же тень всей тройки с ее репутацией падала и на Старшинова, и ему не реже нашего приходилось выслушивать нотации прессы и членов спортивно-технической комиссии.

Тон печати по отношению к нам в связи с поведением на поле был разный. Одни журили нас, взывали к нашему разуму, напоминали, что нам, студентам вуза, спортсменам, которые служат во всем ином хорошим примером для других, не пристали вечные скандалы на площадке, призывали образумиться. Именно такая статья появилась зимой 1961 года в «Известиях», и написал ее долго перед тем беседовавший с нами известный журналист В. Васильев. Другие авторы метали против нас громы и молнии, требовали суровых санкций. Самой гневной из всех была заметка в еженедельнике «Футбол». Любопытно, что речь в ней шла не о хоккее, а о футболе. Надо же так случиться, что во время одного матча на первенство Москвы судья выгнал с поля нас со Славкой, а во время следующего — Женьку. Вот когда корреспондент «Футбола» не оставил от пас камня на камне.

Нас ругали, а мы возмущались, обвиняли всех в предвзятости, необъективности, подтасовке фактов. Причем в каждом отдельном случае у нас был повод для спора. В чем-то критики перебарщивали, какие-то факты или детали излагали неверно. Иными словами, какая-то правда была на нашей стороне. И беда паша заключалась в том, что мы, одурманенные обидой, поглощенные копанием в этих деталях, не понимали: правда-то эта маленькая, крошечная. А большой, серьезный счет не в нашу пользу.

Вот, скажем, та история, которую вытащил на свет «Футбол». Сперва я был возмущен тем, как сформулировал судья свое решение о моем удалении: «за удар противника после остановки игры». «Но я же его на самом деле не ударил, — рассуждал я. — Это он меня во время игры по ногам стукнул. За это тот же судья штрафной в их ворота назначил. А я в ответ, уже после свистка, только замахнулся. Чего ж он говорит «ударил»? И я искренне возмущался его бесчестностью. Я уходил с поля под свист трибун. Я пересекал беговую дорожку, когда один из болельщиков крикнул мне какие-то особенно обидные слова. На мгновенье я потерял самообладание. Я нагнулся, зачерпнул с дорожки горсть песка и размахнулся, чтобы запустить ею в своего обидчика. Я опомнился вовремя — опустил руку, высыпал песок и ушел в раздевалку. Каким же оскорбленным и оклеветанным почувствовал я себя, прочитав в «Футболе», что, дескать, Майоров кидался в зрителей гравием! От намечавшегося раскаяния не осталось и следа.

Конечно же, не надо писать «ударил», «кидал», если человек не кидал и не ударял, а только собирался это сделать. Но разве замахиваться на зрителя или соперника, да еще на глазах у публики — не достаточно серьезные проступки, за которые я был достоин и того, чтобы меня выгнали с поля, и того, чтобы попасть в газету? Можно было бы задуматься и вот еще на какую тему. Ну хорошо, хоккейные судьи к нам несправедливы. Они настроены против нас. Но для футбольных-то мы такие же, как все. Однако и они нас не жалуют. Но на эти темы думать не хотелось — куда приятнее считать себя униженным и оскорбленным…

Мы расплачивались за свою репутацию очень дорогой ценой. Как старые рецидивисты всегда на особом подозрении и под особым надзором милиции, так и мы постоянно чувствовали на себе подозрительный взгляд хоккейного судьи. И стоило начаться на площадке какой-нибудь сваре, так подозрение падало на нас как ее зачинателей. Порою я приходил в отчаяние.

…Начинается наш матч с «Локомотивом» в Лужниках. Перед тем как дать свисток на игру, судья подъезжает к нашему тренеру В. М. Боброву и говорит:

— Предупреждаю, что за малейшее нарушение буду наказывать Майорова особенно строго.

…Мы играем в Новосибирске с местным «Динамо». Мой товарищ по команде Валерий Кузьмин, недовольный каким-то решением судьи, произносит довольно громко нелестное замечание в его адрес. Тот все слышит, но не знает, кто оратор. Узнать он и не пытается. Он, ни секунды не раздумывая, удаляет меня с поля на десять минут. Я пытаюсь что-то лепетать в свое оправдание, но он и слушать не хочет. Только когда Кузьмин подъехал к нему и растолковал, как было дело, меня реабилитировали.

А бывало ведь и так, что на скамейку, не зная за собой никакой вины, отправлялся я. Потом об этом становилось известно любителям хоккея и судьям, и первые говорили: «Ну вот, опять этот неисправимый Майоров», а вторые при первой возможности обрушивали на мою голову самые суровые кары хоккейного кодекса.

В общем-то, во всем этом была своя закономерность — я платил старые долги. Понадобилось много лет почти безупречного поведения и несколько месяцев пребывания в роли тренера своей команды, чтобы хоть как-то распрощаться с этой репутацией. И то, повторяю, стоит мне и сейчас за какое-то пустяковое, чисто игровое нарушение оказаться наказанным, как хоккейные трибуны реагируют на это как-то особенно. Видно, память у болельщиков отличная.

Обвиняя судей и публику в пристрастности, я обычно оперировал внешне неопровержимым доводом. Я говорил: «Вот на международных соревнованиях судьи беспристрастны, и тут меня наказывают очень редко, намного реже, чем любого другого игрока сборной». Так оно на самом деле и было. И только теперь, глядя на события, так сказать, «с высоты своего возраста», я понимаю, что никакого противоречия в этом нет. Во-первых, первопричиной «домашних» нарушений была какая-то внутренняя распущенность, а играя за сборную, я умел взять себя в руки, ибо отчетливо представлял себе размеры последствий, которыми грозит команде мое удаление с поля. Во-вторых, для иностранных судей я был игрок как все, а не тот самый Майоров, чье имя вечно склоняют на заседаниях СТК. Ну и в-третьих, иностранцы в большинстве своем не знают русского языка, и словесные дуэли с судьями, которые обычно стоили мне так дорого дома, были в данном случае невозможны.