Амир Ваддах аль-Амири - Лунный фарш

• Название: Лунный фарш
• Автор: Амир Ваддах аль-Амири
• Жанр: Книги

---

Продолжая все более отвлекаться в публицистический стиль, заметим, что в 60-е годы прошлого века французский беллетрист Ж.Верн подробно живописал определенный этап биографии нашего высокородного пердуна, выведя последнего под именем "капитана Немо", "капитана-никто", как ему посоветовала сделать троица авантюристов, прогостившая на всем известной электрической подлодке время с 06.11.1866 по 22.06.1867 пополудни.

Но позабудем досужий романический вздор типа "великолепная посадка головы, высокий лобъ, гордый взоръ" и прочие физиономические навороты, присущие скорее польскому аристократу Дворжецкому. Бреше, сучий москаль. Не было этого. В действительности имелся подозрительный крысоватый старикан неопределенного возраста и занятий, уже тогда завернутый до пят в шерстяную хламиду (шерсть по-арабски — "суф", прикинутый в шерсть — "суфий") и уже тогда полагающий, будто пристойным избавлением для рода человеческого будет аннигиляция, чему способствовал в меру сил.

Ну а высокое дарование в овладении подходящими науками, Оксфорд там, Сорбонна, благородство души и ума — это все как бы да, было. Ведь в чем заключалась трагедия т.н. "капитана Немо"? Давно раскусив своим всепроницающим умищем блядскую сущность современной цивилизации, как мог он после этого сохранить бессмертное благородство души своея, не пульнув разок по классовому врагу электрическою пулей, прежде чем окончательно лечь на дно? Само собой, восстание сипаев в 1857 году — непреложный исторический факт, Поганка и раньше чем умел помогал темным народцам в их великой битве с экспансией западного неоглобализма (бывало и наоборот, по настроению), так, однажды он отбил у британской короны форт Вильямс, на много миль вокруг выкурив колонизаторов в белых штанах зловонной дымовой завесой (не знаю уж, что он там жег). За это благодарные полуостровитяне переименовали форт в его честь (Аль-хуттайя — Альхутта — Калькутта), и, несмотря на то, что Калькутта быстро сделалась столицей Индийской империи, ее сомнительная слава как города беспокойного, раздираемого непрестанной борьбой всех и вся, не меркла до 1905 года, когда после раздела Бенгалии центр британского владычества с позором переместился в Дели.

...И по сей день на берегу полноводной Хугли, неподалеку от места ее впадения в Бенгальский залив, у самой воды, при желании можно увидеть динамичную двухфигурную композицию: молодой бронзовощекий бенгал выхватывает бронзовое же знамя у рухнувшего старца в ниспадающем шерстяном плаще и стремительно несет его (знамя) дальше. А неискушенные в истории туристы, особенно путешествующие без гида, завидев памятник борцам 1905 года, радостно восклицают, тыча в старца складными зонтиками: "Ганди! Ганди!"...

Итак, наскоро разобравшись с Восточным побережьем, высокий лобъ обратил гордый взоръ на запад. В ход пошли сокровища затонувших галеонов. Партийная касса лопалась от пиастров и луидоров. Партия называлась "Шив сена"12. Под лозунгом "Махараштра для маратхов!" повстанцы в ударном порядке захватили муниципалитет Бомбея, по факту объявив город суверенной столицей освободительного движения. Пока центральное правительство вяло выкобенивалось на предмет непризнания свершившегося де-юре, боевые отряды зороастрийцев громили подряд колониальные лавки, жгли редкие тогда автомобили и сноровисто выкидали хилых красномундирщиков с мыса Малабар в Аравийское море. Купленная полиция бездействовала, и лишь подоспевшие регулярные войска массовыми арестами смутьянов прекратили эту многодневную оргию разрушения. Кровавый след главаря терялся в каменистых предгорьях Гималаев...

Вот тебе и принц Даккар.

5. АФГАНСКИЙ СУФИЙ

(продолжение)

Через Лахор и Пешавар, прикинувшись странствующим столетним дервишем, выдохшийся от неупорядоченного расписания событий злодей проник в Афганистан. Лавры азиатского Че Гевары более не окрыляли его облетевшую волосами голову13, щуплый стан лихорадило, динаров не было, работать не хотелось, а пиратствовать не выходило — заваленная базальтовыми обломками бывшего острова им. Линкольна подлодка изумляла рыб на дне морском. Испустившего последние газы пердуна носило, как бессмысленную щепку, изредка прибиваемую волной к случайному берегу. Двигался он как-то механически, незаинтересованно в процессе; дочерна опаленный солнцем, равнодушно падал под ближайшим дувалом, где мог не поднимаясь пролежать неделю; сердобольные узбечки кормили его с рук лепешками, и никто, в сущности, не замечал, что перед мощеобразным стервецом уже приоткрыла свой приглашающий зев плотоядная вечность. Но не было в нем ни мяса, ни жил, ни крови14. Одной ногой в могиле он стоял, вот чего.

Пока однажды, валяясь в тени кстати подвернувшейся чинары, не услышал как бы сквозь туман: "О Аллах всемилостивый! Взгляни-ка на на этого почтенного суфи! Уж не он ли тот, кто прозрел мировращение, которое нельзя ни воспринять, ни определить и которое подобно сновидению, наваждению и прочему такому? Не им ли явлено возлежание поверх мира сего лишь ради сопричастности миру? Не имеющий начала и середины, не видящий и не воспринимающий ухом, не он ли постиг глубочайшую тайну сущностным пониманием своим?!"

— Пшел вон, дурак! — только и сказал почтенный суфи, не открывая глаз пхнув иссохшейся пяткою в сторону зануды.

— О безупречный! — был ему восхищенный ответ. — Отрицанием моих лжепредставлений ты отрицаешь и выводы, а также коранические писания и канонические сравнения, как, впрочем, и все объекты, подлежащие установлению писанием, сравнением и выводами! Сколь, должно быть, ты могуществен, ежели Аллах попускает тебе во всем! Знать, воистину ты тот самый чудесно сотворенный, что отмечен Его особой милостью, тот, кто...

— Пивка принес? — перебил болтуна подобревший от похвал коротышка, на сей раз соизволив размежить очи, ну, пить-то все-таки хотелось.

Возле чинары... кхм... возле чинары, всей своею позой выказывая мучительное непонимание емкости последнего изречения св. старца, застыл пропорционально скроенный, отливающий синью арап, гладиатор, по дурости судьбы оказавшийся пред запертыми вратами познания. Вроде как на обед все ушли. Когда-то давно в фамильном дворце Найбахтов такие вот черненькие татуированные хлопчики состояли постельничими или там в качестве расторопной обслуги за все. А теперь, видишь ли, священные тексты полагают толковать. Своими толстыми фиолетовыми губами.

— Пивка. Спрашиваю. Принес?! — нетерпеливое личико святого принялось по-серьезному наливаться гневом: зря, что ли, на хуй, воскрес, понимаешь, какие-то сраные горы кругом понатыканы, жарища гадская всю жизнь, пидор этот черножопый зудит и зудит, так еще никто не приходит и не приносит холодненького пивка!!! Старикашка аж подскочил вверх на два метра.

— Гляди сюда, Аллах! Моджахед поганый! Кого ты мне, бля, прислал?! Спокойно подохнуть не дашь! Вырвать болтуну язык — раз! Мне пива — два! И вертеть я тебя хотел, понял?! И пророка твоего!! А-а-а!!! — обидный вопль его растворился в громовых раскатах расколовшегося вдруг неба, будто гигантские камни падали и падали с высоты; сделалось темно и холодно, земля сошла с ума, тряслась и трескалась, ветер больно хлестал песком, а стальные молнии так и плясали танец с саблями, поджигая и сжигая все в этом не оправдавшем надежды мире. "Страшный суд настал", — просто подумал несостоявшийся гладиатор, покрываясь серым с ног до головы, и, не имея больше духу видеть этот ужас, рухнул ниц, закрывши голову руками. Рядом в беспамятстве раскачивался из стороны в сторону старик... но разве теперь это старик был?! На гладком лице его ослепительным светом сияли глаза, молодые, чудесные глаза, пронзительно-ясные, и взор его был обращен в охваченное кипящей ночью небо... и огромная, нечеловеческая сила была в этом взоре!..

6. АФГАНСКИЙ СУФИЙ

(окончание)

...Уже занималось утро, когда чернокожий правдоискатель очнулся и не без труда разлепил веки на разбитом, в запекшейся крови, лице; еще ничего не соображая, он немо осмотрелся кругом — как и положено, на востоке, из-за тибетских куч выглядывало веселенькое солнышко, щурясь в радостном предвкушении реванша; что-то такое растительное зеленело у подножия гор, куда стекались быстрые прозрачные ручьи, птички — пели, кузнечики — стрекотали; чуть поодаль из земли торчала обугленная чинара, под которой, скрестив ножки, сидел ухмыляющийся старикан в живописных лохмотьях и, довольный, подносил к губам запотевшую бутылочку с холодненьким пивком.

7. А ТУТ И ТЕРЕШКОВА ПРОСНУЛАСЬ

"Эх, карася бы жареного", — пробормотала Вэ Вэ в полусне и привычно потянула руку включить свет. Рука тянуться отказывалась, перевернуться не выходило, а это значило, что странный плен был реальностью, а не последствием необратимых после падения в озеро изменений в голове. "Ну и хуй с ним, зато жива", — Терешкова явно становилась оптимисткой, и впрямь, думала она, к чему заморачиваться всякой херней, когда от тебя так мало зависит в этой жизни? Сказали вступать в ряды — вступила, сказали "будешь летать" — полетела, сказали "прыгай" — прыгнула. Вот и допрыгалась, дура, — мысленно резюмировала Терешкова, но как-то сама себе не поверила, тут же выбрав между карасем и рефлексиями — карася: