Бенджамин Дизраэли - Алрой

• Название: Алрой
• Автор: Бенджамин Дизраэли
• Жанр: Историческая проза

Посвященный еврейской теме роман «Алрой» был написан в 1833 году. В основу сюжета из истории Азии 12 века положены сведения о героических деяниях юного еврейского царя-лжемессии Давида Алроя, вознамерившегося вернуть своему народу утраченную с библейских времен славу и воссоздать еврейское государство со столицей в Иерусалиме. Алрой собрал под свои знамена армию единомышленников, завоевал города и страны, но очень скоро потерпел сокрушительное поражение.

Романтика, подвиги, приключения, любовь, мистика, размышления и высокие помыслы героев — есть в книге все, что делает ее интересной читателю любой эпохи…

---

— До свидания, дядя.

Давид смотрел вслед удалявшейся фигуре Бостиная. Горечь сменила насмешку в глазах. Он с размаху уселся на диван, закрыл лицо руками. Затем вскочил. Как зверь в клетке, долго метался по залу взад и вперед. Устал, облокатился на колонну. Сдавленным голосом заговорил с собой.

«На сердце беспокойно, душа полна печали. Что значит этот мир вокруг меня, и кто я в нем? Тучи черные повисли надо мной. О, Бог всемогущий, смилостивься, рассей тьму!»

«Порой мне кажется, я — сердцевина, средоточие безумия, что царит повсюду. Быть живым — еще не значит жить. Дышать, есть, спать, просыпаться и вновь вступать на бесконечный круг. Так день за днем. Существование, лишенное надежды. Дух угнетенный шепчет: „Смерть лучше этой жизни!“ Негодная подсказка!»

«Дьявол, прочь из сердца! Не запятнаю деяньем мерзким царственный древнейший род, который права не имеет во времени растаять, как сон простой. Однако, тревога затопила душу.»

«Фанфары, что трубили наш позор, пусть позовут на бой! Бог всемогущий, молю, оставь мне только две тропы — к победе или к смерти. Вожделею славы царя Давида, а нет — так умереть, как царь Саул.»

«Зачем живу я? Не к громогласным косноязычным трубам я обращаюсь, пусть тихий ясный шепот сердца мне ответит. Не вскормил ли я своим воображеньем опасных призраков, что поселились в голове моей и отравляют мозг ложным понятием о жизни, красоте и славе? Ослепленный, я бреду наощупь и, очнувшись, вижу эти стены дома рабства! Сердце, почему молчишь?»

«Бог моих отцов великих! Позволь сказать Тебе, что вслед поколениям нелучших сынов их, явился тот, кто неколебимо верен Синая заветам и не страшится предстать перед лицом Твоим и исполнить Твои наказы до конца.»

«И если неизменна воля Твоя беречь Израиль, молю, не мешкай ее исполнить. Взгляни, достойно ли очей Твоих существованье жалкое избранников? Когда-то смолкли арфы наших предков, оплакивавших на берегах рек Вавилонских утрату горькую Сиона. Много горше нынешние бедствия народа Твоего.»

«Худшее из бедствий — смиренное терпение. На эфемерных ангелов осталось уповать, что сберегут заместо нас Ковчег Завета. К счастью, явился в мир безумец, чья вера чистая с желанием неукротимым вкупе составят силу, готовую свершить мечту. Встречаются болезни, от которых нет средства, кроме безрассудства.»

«О, кажется, я ухватил край нити мыслей, запутанных в клубок. Несовместна мечта о славе с великою печалью. Я должен обозначить путь свой средь множества чужих дорог. Любовь и красота, и красота любви, кокетство и улыбки женщин, и речи мудрые мужей достойных, суета страстей пустейших, и нега роскоши — утехи не моей судьбы. Я — Алрой, потомок царственного рода. Мечта и цель моя — вершина власти. Царский жезл не предназначен для рабски протянутой руки. Мне не вкусить отрады на приготовленном сегодня празднике самодовольства. Зато я знаю твердо — настало время поворотного деянья!»

«Отцы народа моего! Пусть слишком многим из потомков ваших приятен запах гнили, и мило сердцу злато, что добыто на величие в обмен. Я не таков! Не посрамлю Израиль! И если голове моей корону царя Давида носить не суждено, то головы самой мне не сносить тогда!»

— Не говори так, брат мой!

Давид обернулся. Перед ним стояла сестра его Мирьям. Лицо ее — красоты небесной.

— А, Мирьям! Ты умеешь изгонять из души мрачных призраков и разрешать сомнения? А если нет, то зачем ты здесь?

— Зачем я здесь? Но ведь и ты здесь! Брат, прошу, приходи скорей на торжество, оно наше и твое. В саду у фонтана я срезала лучшие цветы, сплела их, развесила по стенам, как принято у нас в дни радости. Лампы зажжены. За воротами ждут девушки, они поднесут тебе мантию, приличествующую новому твоему положению. Брат, поторопись на праздник — наш и твой.

— Что мне праздновать?

— Да разве не в твою честь дом и сад украшены гирляндами, цветами, лампами, огнями? Раве не является сегодня к нам новый Предводитель? Почти царь!

— Царь без царства.

— Без царства, но не без лучших атрибутов царства — богатства и подданных.

— Подданные? Рабы, братство рабов!

— Кем быть нашему народу — на то воля Бога, а мы поклонимся с трепетом.

— Я не стану кланяться, не буду трепетать.

— Смолкни, Давид! У Бога не в чести те, у кого шея не гнется. Он карает чрезмерно гордых духом.

— Такие покорили Канаан!

— Милый брат! Ты пребываешь в тревоге за всех нас, за судьбу Израиля. Я пришла, чтоб приручить демонов в удрученном сердце. Кем мы были прежде — то чудный сон. Кем станем в будущем — это светлая надежда. А кто мы в настоящем есть? Главное — мы есть. Сейчас я разумею только нас с тобой. Твое мимолетное объятие, твоя редкая улыбка мне дороже благородства крови, пышности садов, роскоши палат.

— Кто там за дверью?

— Халев.

— Будь добра, Мирьям, передай дяде, что скоро я присоединюсь к пиршеству. Но ненадолго мне хочется остаться одному. Нет, постой, сначала вытри слезы.

— Эти слезы не от горя.

— Господь с тобой, Мирьям. Ты — утешение моей жизни. А сейчас, прощай!

Мирьям ушла, оставив брата на произвол неотступных мыслей и сомнений.

«Я избегаю влияния женских чар. Они не добавляют доблести герою. Я не знаю любви. В моем сердце есть место только для Мирьям, сироты и моей сестры. Удивительное сходство меж нами. Когда на праздник Пэсах она шутки ради намотала на голову мой тюрбан, дядя по ошибке назвал ее Давид. Мне кажется, если б сыновья Израиля были столь мужественны, сколь красивы его дочери, мы б по сей день пели наши песни в Сионе.»

«Я твержу себе, что женские прелести не волнуют мою кровь, но иной раз прокрадется догадка, что прислонись доверчиво к моей груди нежная головка, и случись сие вдали от посторонних глаз, ушей и ртов, то, быть может, отступились бы от меня вселенские терзания. Впрочем, пустое! Усомниться — значит утратить силу. Жизнь — это сон, и моему сну безмятежным не бывать.»

1.2

За воротами Хамадана, неподалеку от города, незаметно расположился островок ухоженной земли, в центре которого возвышалась старинная гробница — захоронение еврейской царицы Эстер и родича и наставника ее Мордехая. Священное для иудеев, уединенное это место служило верным прибежищем Давиду Алрою. Вот и сейчас, перед заходом солнца, спасаясь от насильной радости праздника, юный Предводитель пришел к могилам древних героев, чтобы утешиться и забыть горечь минувшего дня.

Алрой вступил за ограду, запер ворота. Ни звука вокруг. Тишина — лучшее из утешений, ибо не порождает новых слов. Но вот послышался стук лошадиных копыт, раздался крик.

Алрой повернулся на звук голоса и увидал сластолюбца Алчирока, нового правителя города и брата Сельджукского султана. Господина сопровождал любимый слуга, араб, верный пособник хозяина в свершении гнусных его поступков.

«Эй, пес! — возопил негодующий Алчирок, — ты глух, или глуп, или то и другое вместе? Мне дважды повторять? Открывай ворота!»

«Зачем?» — спросил Алрой.

«Зачем? О, великий Пророк! Мне задают вопросы! Открывай ворота, не то заплатишь головой!»

«Кто ты таков? Не слишком ли грозен? Уж не тот ли ты праздный турок, что пьет вино, нарушая установление Пророка? Ступай прочь, или ответишь перед кади, своим судьей мусульманским!» Cказав это, Алрой отвернулся от всадника.

«Клянусь Пророком, этот жалкий пес насмехается над нами! Нам надо спешить, да и конь нетерпелив. Мустафа, поставь на место негодяя, или я зарублю его!»

«Драгоценный иудей, — выступая вперед, заговорил скользкий слуга, — вероятно тебе не известно, что перед тобой стоит наш градоправитель, достойный Алчирок. Его высочество вынужден пересечь напрямик место погребения любимцев твоего чудесного народа, ибо господин поспешает на встречу со святым Сантоном, живущим на другой стороне холма.»

«Если этот человек — его высочество Алчирок, то ты, без сомнения, его славный слуга Мустафа.»

«Я и впрямь его скромный слуга. И что из этого, любезный сердцу юный иудей?»

«А то, что не далее, как вчера, ты нанес обиду сестре моего домочадца. На языке мед, а в сердце яд. Подлость и лесть — кровные родичи. Не стану марать руки об тебя. Долой с глаз моих!»

«О, мой Пророк! Кто же этот пес?» — воскликнул изумленный градоначальник.

«Это молодой Алрой, — прошептал Мустафа, которой поначалу не узнал юношу, — иудеи назначили его своим Предводителем. Он известен своевольным нравом. Нам бы лучше пройти мимо.»

«Молодой Алрой! Запомню. Им тоже нужен господин. Молодой Алрой! Ты прав Мустафа, уберемся отсюда!» — сказал Алчирок и вдел ногу в стремя. Оставляя последнее слово за собой, устращающе закричал: «Эй, пес! Помни о дани!»

Алрой в ярости бросился к воротам, но горячий конь Алчирока унес хозяина, не оставив надежду на успех возмездия.