Борис Носик - Смерть секретарши (сборник)

• Название: Смерть секретарши (сборник)
• Автор: Борис Носик
• Жанр: Русское современное

Борис Носик известен читателям прежде всего работами об Ахматовой, Модильяни, Набокове, Швейцере и превосходными переводами англоязычных писателей. В книге «Смерть секретарши», куда вошли повести, написанные в разные годы, он предстает в качестве прозаика – тонкого, умного, ироничного и печального, со своим легко узнаваемым и ни на кого не похожим стилем.

---

Сообщение Марата о древней столице было немногословным и не внушало Зенковичу доверия. Он сказал, что на этой горе елеониты устраивали свои битвы и пиршества, а в пещерном монастыре поклонялись своим богам. При упоминании о богах, как всегда, возник спор.

– Вы говорите, они были греки, – горячо сказал свежеопохмелившийся инженер из Москвы. – Значит, они поклонялись Зевсу и Гераклу.

– Если Гераклу, то, значит, и Антею, – подал голос подполковник.

– Да, значит, Антею, – поддержал инженер. – Это на политзанятиях проходили.

Марат не стал углубляться в теологические дебри.

– Что характерно, – сказал он, – это что учеными был найден подземный ход, соединявший мужской монастырь с женским монастырем…

– А где был женский монастырь? – томно спросила кондукторша Маша. Может, после вчерашней одинокой ночи ей импонировала мысль о женском монастыре?

– Вон там… – Марат неопределенно указал вниз, в зеленое море долины, где возвышался второй такой же мыс.

Туристы опасливо выглянули за край пропасти.

– Да-а-а… За семь верст киселя хлебать, – сказал староста.

– Захочешь – полезешь, – сказал Марат.

Наденька шутливо шлепнула его по руке, а кондукторша Маша восхищенно цокнула языком:

– Вот это мужчина!

Зенкович с тоской подумал, что нет, наверное, в России мужского монастыря, под которым гиды не искали бы подземного хода, ведущего в женский. Похоже, что монахи представлялись экскурсионной массе еще более похотливыми, чем культмассовики или инструкторы туризма.

– Скажите, а у вас тут есть памятник героям гражданской войны? – спросила весовщица Зина.

– Вот именно, – спохватился староста. – И главное – памятник героям Отечественной войны. А-то монахи монахами, но мы можем за всем этим главное проморгать…

– Эти памятники у нас установлены, – спокойно сказал Марат. – И притом в значительном количестве.

– Скажите, а в этих памятниках у вас исполняется реквием? – строго спросила кондукторша Маша. – Вот у нас, например, в городе…

Марат был готов к этим вопросам: экскурсанты непременно начинали задавать их, как только заходила речь о разных этих церквах и тому подобном.

– Да, товарищи, – сказал Марат торжественно. – В некоторых из этих памятников обязательно исполняется реквием и горит Вечный огонь, поскольку новая нитка газопровода соединила наш Крым со знаменитым месторождением природного газа.

Зенкович слышал уже такие вопросы и в новгородской Софии, и в Киево-Печерской лавре. Как правило, их задавали с надрывом, с обидой. Может быть, экскурсантов пугало количество еще не окончательно развалившихся, не разбитых, а местами даже восстанавливаемых древних церквей. А может, все было и сложней и проще: может, это хрупкая человеческая плоть протестовала против незыблемой прочности этих никчемушных и даже вредных культовых сооружений.

– Отсюда, товарищи, – сказал Марат, – елеониты лили на головы врагов кипящую смолу. Так что это, как вы убедились, была неприступная крепость. Ее много раз завоевывали татары, пока наконец государство елеонитов не пало. После осмотра бастионов мы спускаемся вниз и той же тропой идем обратно. А теперь пройдемте вот сюда для фотографирования.

Зенкович задержался в пещере, таившей вековую прохладу. Когда последний экскурсант исчез за краем стены, тишина вернулась в монастырь… Зенкович решил, что он должен прийти сюда один, чтобы послушать тишину, не оскверняемую глупыми шутками и безграмотными рассказами.

Сейчас же он должен был спешить вдогонку своей группе, которая уже отправилась в обратный путь. Внизу староста кричал, что обед уже готов и что надо спешить. Тропинка была крутая. Туристы цеплялись за кусты на спуске, помогали друг другу и громко перекликались в таинственном, сыром лесу. Ими владело сейчас чувство солидарности, каждый с опаской думал, что одному бы ему, пожалуй, отсюда не выбраться. Зенкович пробежал мимо Наденьки, заметил, что она прихрамывает и опирается на плечо Марата.

Наконец лес расступился, показалась долина, стали видны их лагерь и дымок костра. Они одолели спуск. Победа! Зенкович отпустил Шурину руку: ему больше не нужна была помощь. Он остановился в сторонке, пропуская группу: ему надо было сойти с дороги за малой нуждой, и, пропустив последнего туриста, он пошел в сторону по косогору. Поляна, поросшая цветами, мягко пружинила под ботинками. Зенкович встал за деревом и неторопливо справил нужду. Потом рассеянно поднял взгляд и обмер. Он даже не сразу осознал смысл того, что представилось его взгляду. Было только ощущение, что с ним случилось что-то весьма неприятное. Потом он стал различать детали открывшейся ему картины: смуглый зад инструктора; приспущенные Надины джинсы и синие кеды; ее белые пальчики на черном затылке Марата. Видение это словно бы расплывалось и дрожало в горячем дневном мареве. Позднее Зенкович с определенностью различил, что зад инструктора движется и Надины кеды вздрагивают ему в такт… Зенкович хотел уйти, но обнаружил, что ему не так легко оторваться от этого зрелища. К тому же он боялся, что наделает много шума и будет обнаружен… В конце концов он собрался с силами, круто повернулся, как вспугнутый лось, и побежал прочь сквозь чащу. Сердце бешено стучало… «Ну и что? – говорил Зенкович своему глупому сердцу. – Что такого случилось? Что нового? Чего бы ты не знало раньше?»

Зенкович не подходил к костру, пока его не окликнули: ему казалось, что все должны знать, что он знает, что по нему сразу видно, что он видел… Между тем никто ничего не видел, и все вели себя совершенно спокойно. Конечно, и кондукторша Маша, и весовщица со станции Дарница Киевской железной дороги, и другие женщины заметили столь долгое отсутствие Наденьки и Марата, однако они и без этого давно поняли, к чему идет дело. Так что не увидели в этом их отсутствии специального повода для волнений. Больше всего Зенковича смущал инфантильный Огрызков. Зенковичу казалось, что он-то уж не мог не заметить, как странно эти двое вдруг вышли из леса в конце обеда, как фальшиво они приветствовали честную компанию и рассказывали о страданиях Наденьки, у которой стерта нога. Однако Огрызков не замечал ничего, и Зенкович, снова вспомнив золотую пору своего брака, успокоился. Ну да, он тоже был тогда единственный, кто не замечал ничего. Замечал за другими, у всех, всюду, однако не у себя дома… Откуда этому молокососу?

После обеда, когда Марат вдруг спросил бодро:

– Ну что, еще не вконец ухайдакались? А то могу показать еще одно за-амечательное место вон там, на горе, – такой вид, просто Сочи.

И когда все стали расходиться по палаткам, не высказывая никакого желания увидеть еще и Сочи. И когда Наденька, несмотря на стертую ногу, резко вскочила и крикнула:

– Я! Возьмите меня!

И когда Огрызков потянулся было за ней, но потом сел намертво и только спросил:

– Никто в шахматишки играть не будет?

В этот острый момент Зенкович почему-то больше всего обеспокоился, что Огрызков догадается вдруг и что разгорится скандал. Что Огрызков пойдет с ними третьим смотреть Сочи и окажется в ложном положении. Что он увидит за кустами смуглый зад инструктора и знакомые Надины джинсы, ее кеды, которые будут вздрагивать в такт смуглому заду…

И Зенкович закричал в испуге:

– Я! Я буду играть с вами в шахматы!

Они уселись играть, но Зенкович был невнимателен, то и дело поднимал взгляд к склону горы, по которому ушли инструктор с Надей, а потом опасливо косился на Огрызкова: не перехватил ли он, не дай Бог, этот невольный взгляд. А так как Зенкович и без этих треволнений играл в шахматы довольно посредственно, то сейчас он проигрывал напропалую и проиграл подряд четыре партии. На вопрос подобревшего Огрызкова: «Ну что, хотите еще?» – Зенкович сказал поспешно:

– Да, да, еще, пожалуйста, игрок я, конечно паршивый, но люблю это дело, чертовски люблю…

– Шахматы – дело верное, – сказал Огрызков, и Зенкович взглянул на него с подозрительностью: что он имел в виду? Что верное дело, а что не верное?

Но Огрызков, скорей всего, ничего не имел в виду, кроме того, что сказал. Он был долговязый недоносок-переросток, он любил шахматы и снисходительно смотрел на бедного неумеху Зенковича, а после шестого выигрыша вдруг спросил:

– Мне показалось, вы там что-то читали по-французски?

– Да, роман Мердье, – сказал Зенкович, с облегчением отодвигая шахматы. – Вы читали Мердье?

– Мой любимый писатель, – сказал Огрызков. – Я специально из-за него допуск получал в спецхран. Я даже курсовую писал по Мердье.

– Зачем же? – удивился Зенкович. – Ведь вам приходилось его ругать, наверное, как это называлось… Разоблачать. Как пессимиста. Как педераста. Как отзовиста.

– Ну и что же? – сказал Огрызков. – Зато я получил допуск и мог читать его в любое время.

– Вам виднее, – сказал Зенкович. И вдруг испугался, что разговор может оборваться на этом и что тогда Огрызков, упаси Боже, взглянет вверх по склону и там что-нибудь… Или он пойдет наверх прогуляться, скажем, по той же самой нужде – и тогда…