Дмитрий Сегал - Пути и вехи: русское литературоведение в двадцатом веке

• Название: Пути и вехи: русское литературоведение в двадцатом веке
• Автор: Дмитрий Сегал
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91763-077-9

Книга Д. М. Сегала, одного из активных участников структурно-семиотического движения в литературоведении, раскрывает перед читателем основные вехи в истории литературной критики и науки о литературе в России конца XIX–XX в. Специальное внимание уделяется становлению и развитию русской формальной школы в литературоведении (Б. Эйхенбаум, В. Шкловский, Ю. Тынянов), сравнению идей М. М. Бахтина и «младоформалистов» (Л. Я. Гинзбург), а также русской школе фольклористики (В. Я. Пропп и О. М. Фрейденберг). Заключительные главы посвящены основным идеям и работам Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова — основателей структурносемиотического направления в литературоведении. Попутно рассказывается о некоторых событиях в истории идейной борьбы в литературной критике этого периода.

---

Исследования О. М. Фрейденберг выполнены на совершенно ином материале, чем труд В. Я. Проппа. Здесь речь идёт не только о материале народной словесности, но и о всей античной традиции — главным образом, о греческой, эллинистической и римской литературе, с привлечением также и древневосточного материала, особенно Библии и Нового Завета. При этом всё время ощущается живая связь этих традиций с европейской литературой последующих периодов, включая Средневековье и Новое время. Книга О. М. Фрейденберг — это, по существу, фундаментальное исследование основ литературной традиции.

Если книга В. Я. Проппа реконструирует единый «хронотоп» волшебной сказки, состоящий из целой цепи связанных друг с другом локусов, то исследование О. М. Фрейденберг следует совсем по иному пути. Выявляются смысловые единицы и структуры, свойственные определённому типу жанра, а затем эти структуры сопоставляются со структурами, соответствующими жанру другого типа. Главное — это, во-первых, должное выявление и описание этих типов, соответствующих тем или иным стадиям развития культуры, согласно положениям того варианта «нового учения о языке», в разработке которого принимала деятельное участие сама О. М. Фрейденберг, а во-вторых, точное и объективное сопоставление этих смысловых единиц — мотивов.

О. М. Фрейденберг вычленяет один глубинный ядерный мотив, который, по её мнению, проходит через все эпохи древней ближневосточной, античной, эллинистической и христианскои культуры и в преображенном виде доходит и до наших дней. Это мотив ритуального жертвоприношения мальчика или юноши. Мотив этот может выступать как в своей прямой форме, так и в семантически трансформированном виде посредством тропов, а также сюжетных вариаций и смены кодов. Эти трансформации и вариации и есть механизм литературной эволюции.

Согласно концепции О. М. Фрейденберг, основной мотив ритуального жертвоприношения может выступать в двух модусах — действия. всегда имеющего культовый — от чисто обрядового до сублимированного — характер, и представления. существующего, опять-таки, либо в имагинативном показе, либо в описании (текст). Ритуальное действие может быть представлено либо в своей полноте, как целый сюжет убиения, расчленения, поглощения, либо синекдохически — только через убиение, или только через расчленение (разрывание), или только через поглощение, либо их комбинации. Синекдоха может сочетаться с детализаиией и порождением все новых звеньев, этапов тех или иных отдельных действий и их агентов, пациентов, атрибутов, локусов и проч., что может рождать независимые сюжеты, как, например, закапывание отрубленного пальца и его последующее выращивание в виде дерева и т. п.

О. М. Фрейденберг видит в тематике и мотивах еды важнейший рефлекс первоначальной идеи ритуального жертвоприношения. Соответственно, все античные и более поздние жанры, связанные с едой и её описанием, получают важное место в истории литературной эволюции. Здесь, по Фрейденберг, соседствуют два фундаментальных экзистенциальных плана: план смерти (того, кого едят или что едят — серьёзное, скорбное, мрачное) и план жизни. нового рождения, воскресения (светлое, оптимистическое, радостное). Но новое рождение сулят не только тому, кто ест, но и тому, кого съели. По Фрейденберг, «акт смерти и акт еды всё время встаёт перед нами в виде устойчивого и непреодолимого омонима». У греков, говорит она, покойники непрерывно едят и пьют, будучи освобождены от земных забот. Проглатывая, человек оживляет объект еды, оживая и сам.

Этот сюжет составляет основу всех остальных сюжетов в самых различных кодах. Два кардинальных кода в древней культуре — это код вегетативно-земледельческий и код космический. Последний говорит о пространстве-времени всего мира, вселенной. Код вегетативный переводит всё в термины произрастания, умирания, плодородия. Большие мифологические сюжеты развиваются из соположения этих двух кодов вместе. Очень важны, особенно для жанров повествовательных, различные вариации социального кода — или, в определённых, уже сильно стратифицированных обществах просто разные социальные коды. Один универсальный социальный код — это код семейный и родовой с его важными моментами социальной интеграции, индивидуации и сильного соперничества — утверждения. Существуют и специальные коды обретения царского достоинства, власти, интронизации, наследования и проч. Есть и особые коды вступления и утверждения статуса воина. Все они так или иначе реализуют основной мотив ритуального жертвоприношения. С каждым связаны свои поэтические, иногда нарративные жанры.

Согласно О. М. Фрейденберг, наличие кодов позволяет рассматривать параллельно на первый взгляд совершенно не связанные между собой ряды событий. Эта «параллельность» и является онтологической основой метафоры. События или явления «похожи» друг на друга, потому что они находятся в гомоморфных кодовых рядах. Эта сопоставимость, более того, входит в самую внутреннюю структуру знака. Фрейденберг очень близко подошла к важнейшему концепту структурной антропологии К. Леви-Стросса о принципиальной взаимозаменяемости означающего и означаемого в антропологических (или, как их потом назовут, вторичных семиотических) структурах. В отличие от структур естественного языка (первичных), означающее во вторичных семиотических системах состоит не из единиц, лишенных смысла, нейтральных к нему (фонемы и дифференциальные фонологические признаки), а из элементов, которые сами по себе несут смысл, или, как скажет потом К. Леви-Стросс, являются обломками других знаковых систем. Поэтому эти «означающие» при определенных условиях вполне могут сами становиться означаемыми.

То, что является в каждом конкретном случае означающим и означаемым, зависит от жанра, который, по словам О. М. Фрейденберг, базируется на выборе той или иной конкретной парафразы, того или иного иносказания одного и того же смысла.

В качестве примера обратимости означаемого и означающего приведём две ситуации. Одна — это ситуация свадьбы в традиционном обществе, где соединение жениха и невесты (означающее), являющееся реализацией функции выхода в новую жизнь, половой плодоносности, интерпретируется как интронизация нового царя (означаемое в социальном коде). Другая — это метафора «въезда в город», где сам въезд, часто являющийся проявлением социальной функции как часть интронизации (означающее), интерпретируется как метафора сексуального акта вхождения, акта оплодотворения.

Здесь мы видим реализацию парафразы в акте. В литературном тексте это явление парафразы может становиться доминантой жанра. Таков жанр гномических загадок, где нахождение специальных форм означающего или разгадка означаемого, исходя из особой конструкции означающего, становится основной функцией жанра. О. М. Фрейденберг приводит примеры того, как сама разгадка гномических загадок интерпретируется как «новое появление», «новое рождение», преодоление смерти. В гномике и в загадках «сопоставимость» реализуется на уровне парадигматики. В традициях, где эти жанры были особенно развиты (например, кеннинги в скандинавской поэзии), этот эффект «нового появления» связан с рождением особенно яркого кеннинга для семиотически важного объекта (например, корабль или нагрудное украшение).

Широко известен эффект синтагматического использования сопоставимости. Это так называемый «параллелизм», которым в древних литературах были украшены многие шедевры — от еврейской Библии до гомеровских эпосов.

Если гномика ещё связана с обрядностью словесных состязаний, вопросов и ответов, и становится частью литературного стиля лишь в ограниченном числе традиций, то параллелизм гораздо более универсален. Здесь, фактически, мы имеем дело с «обнажением приёма», когда перифраза, переназывание, основанные на похожести, становятся основным текстообразующим синтагматическим фактором. Добавим к тому, что сказала об этом О. М. Фрейденберг, одно очень важное обстоятельство, на которое указали уже в 50-е годы американские исследователи М. Парри и А. Лорд, а именно, что структура синтаксического параллелизма является абсолютно доминирующей в жанре эпоса, поскольку позволяет сочетать принцип формульности эпических выражений с принципом свободной импровизации эпического текста.

Собственно говоря, эпический текст представляет собою сцепление параллелизмов. Цепная же конструкция (сама по себе или в сочетании с рамочной, обрамляющей конструкцией) является фундаментальной при построении жанра имагинативной прозы, основанной на реальных или вымышленных событиях, но всегда трансформированной воображением. Цепная конструкция, с одной стороны, создаёт основу для структуры повествовательных жанров — таких, как сборник рассказов о путешествии, а позднее роман в его разных формах: идиллический, испытательный, разлуки и встречи и проч. С другой стороны, цепная конструкция создаёт новую модель основного смыслового узла — ритуального жертвоприношения. Создаётся схема отсрочки, оттягивания, одного замещения за другим — вплоть до субституции, когда само ритуальное убийство замещается другим действием, перенесённым, согласно логике тропа, в другой топос.