Эрнесто Медзаботта - Иезуит

• Название: Иезуит
• Автор: Эрнесто Медзаботта
• Жанр: Историческая проза

(ит. Ernesto Mezzabotta) — итальянский писатель, известный в свое время журналист.

На русский язык были переведены только два размещенных ниже исторических романа.

---

Сделав беглый обзор событий в Европе, мы приступим к рассказу о деятельности главных персонажей в этой правдивой истории.

ПИЛИГРИМ

По горному склону к монастырю Монсеррато тихо тел молодой мужчина, слегка прихрамывая. Его лицо было бледно, истощено, что придавало ему лет больше, чем было в действительности. Путешественник на каждом шагу встречал богомольцев, шедших из монастыря и в монастырь. И странное дело: никто из пилигримов не приветствовал молодого человека обычным у испанцев: «Да хранит вас Господь». Напротив, все от него сторонились с каким-то ужасом. Как будто на челе этого несчастного была печать проклятия. Какая же причина отталкивала всех от пилигрима? Незнакомец был красив, недурно сложен, и хотя в нем видно было изнурение от продолжительного путешествия, но вся его фигура казалась не только не уродливой, но даже красивой.

Его одежда состояла из лохмотьев, но по его гордой осанке и смелым движениям было видно, что этот человек еще недавно носил благородное одеяние рыцаря. Хромота пилигрима не могла служить причиной отвращения окружающих. В те времена свирепых войн вид не раненного молодого человека возбудил бы больше удивления, чем раненного.

Дорога, ведущая к церкви монастыря, была точно усеяна хромыми, горбатыми, искалеченными, идущими просить милости и исцеления у чудотворной иконы Богородицы (Nostra Signora) монастыря Монсеррато. Причину всеобщей антипатии к молодому пилигриму надо было искать в его взгляде. Несмотря на правильные и красивые черты его лица, не лишенные благородства, глаза его горели зловещим огнем, который леденил кровь каждого, кто встречался с ними. Выражение этих сверкающих глаз было ужасно. В них светилось что-то безжалостное, осуждающее на адские муки без милосердия, без надежды. Страшный взгляд молодого пилигрима, казалось, повторял слова фанатика аббата Цитео, сказанные Лавуру: «Убивайте, всех убивайте; Бог различит верных». Прибыв на площадь монастыря, пилигрим остановился и, как казалось, стал что-то припоминать. Кое-какие перемены в стенах и воротах приводили его в недоумение. Некоторое время он стоял в нерешительности. «Двери были здесь, — шептал он, — это я хорошо помню. Неужели рана в ноге повлияла на мою память? Кругом мертвая тишина, никого не видать. Разве братья оставили аббатство или они уже спят?» При мысли, что монастырь упразднен, пилигрим содрогнулся; подобный факт, как видно было, составлял для него большое несчастье: холодный пот выступил на его истомленном лице, он опустил голову на грудь и тихо, едва передвигая ноги, побрел вдоль каменной стены. Пройдя несколько шагов, он поднял голову, и вся фигура его оживилась: он увидел дверь, над которой сияла металлическая звезда — он нашел то, что искал. По толстому слою пыли, покрывавшему дверь, было видно, что она долго не была в употреблении. Пилигрим дождался, когда совсем закатилось солнце, подошел к порогу, упал на колени, и, стуча в дверь, вскричал: «Я искал света и нашел тьму, я стучал в дверь, но она была заперта. Сжальтесь надо мной!»

Дверь тихо отворилась, и он вошел в сырой и мрачный коридор. Кругом было темно, как в могильном склепе. Пилигрим остановился, не зная куда идти.

Вдруг на его плечо упала чья-то тяжелая рука, и он услыхал шепот:

— Знаешь ли ты, что путь, который ты избрал, может привести тебя к смерти?

— Я один из вождей, — отвечал с совершенным спокойствием пилигрим.

— Один из вождей, глава?.. А что ты мне можешь представить в доказательство?

— Изображение того, кто окружен последователями.

— Большую медаль! — вскричал кто-то с удивлением и вместе с тем с особенным уважением.

— Да, большую медаль семи светильников ордена, — строго отвечал пилигрим. — Теперь, брат, ты должен мне сказать: долго ли я буду стоять в темноте?

— Для тебя, учитель (maestro), тайны быть не может, — отвечал голос, и в конце коридора показался яркий свет. Монах, тщательно закутанный в мантию, попросил пилигрима следовать за ним. Пройдя коридор, эти два человека дошли до незаметного склона, ведущего к отверстию подземелья, устроенного под престолом церкви, монастыря Монсеррато. Многочисленные пещеры в горах дали вполне надежное убежище монахам. Пилигрим и его проводник вошли в обширный зал со сводами, вдоль стен, которого сидели около пятидесяти монахов. Возле одной из стен, стояла каменная скамья с семью углублениями. Шесть мест было занято, седьмое оставалось пустым. При появлении в зале пилигрима все общество пришло в крайнее изумление и страшно взволновалось, увидев, что вошедший, не обращая ни на что внимания, твердыми шагами идет к пустому месту скамьи господ (banco die signori) — предводителей собрания. Со всех сторон послышались крики: «К выходу! К выходу!» Некоторые вскочили со своих мест и взялись за рукоятки мечей, скрытых под монашеской одеждой. Пилигрим, как бы не замечая произведенного им волнения, подошел к пустому месту скамьи. Тогда шесть предводителей, встали и загородили ему дорогу. Незнакомец остановился, достал с груди медаль и показал ее им. Крик изумления и восторга потряс своды зала, и предводители расступились, приглашая вошедшего занять седьмое место. Пилигрим сел, приняв знаки уважения так же, как и угрозы, с которыми его встретили.

Все собрание выражало крайнее удивление.

— Седьмой предводитель жив, между тем мы считали его погибшим, — слышалось отовсюду.

— Теперь храмовые рыцари начнут действовать! Их силы укрепились!

В это время один из сидящих на скамье предводителей, очевидно, председатель собрания, встал. Сняв капюшон для того чтобы говорить, он обнажил свое красивое лицо, опушенное длинной белой бородой.

— Братья, — сказал президент, — хорошо ли охраняются наши двери, берегут ли их ангелы с мечами?

Все отвечали утвердительно.

— Братья, — продолжал президент, — все ли мы здесь знаем друг друга? Можем ли мы бояться измены?

Один из монахов вышел на середину зала и сказал:

— Мне известны все, кроме незнакомца, сидящего около тебя.

Президент продолжал:

— Братья, если кто-нибудь из вас нерешителен, страшится строгих правил ордена, пусть даст клятву молчания и удалится. Потом уже будет поздно; а трусость и измена, по нашим правилам, наказуются смертью.

Помолчав, президент добавил:

— Теперь, братья, мы можем открыть наши лица, дабы все могли видеть друг друга.

Итак, заседание храмовых рыцарей началось.

ЗАСЕДАНИЕ ХРАМОВЫХ РЫЦАРЕЙ

По знаку, данному председательствующим, капюшоны и монашеские мантии были сняты. В зале уже не было монахов, все преобразились в воинов, закованных в сталь. На латах каждого из них был крест, обозначавший орден храма. Это был остаток рыцарей, которые когда-то заставляли трепетать Европу. Народ утверждал, что их всех истребили два века назад. Между тем это была неправда. Орден сохранился, правда, претерпев страшные опасности. Благодаря колоссальному богатству, удивительной способности хранить тайну и не выдавать ее даже под пыткой, рыцари храма не все погибли.

Хранитель имен, или, по-современному, секретарь, стал по списку вызывать присутствовавших: «Алан Бомануар!» — «Здесь!» — отвечал старик, занимавший место председателя. Имя Бомануара хорошо известно в истории храмовых рыцарей, а также и в истории Франции. Он пользовался громадной популярностью среди французских войск. — «Перси де Сюссек!» Британский граф вытянулся во весь свой колоссальный рост. — «Педро Калдерон! Франциск Барламакки! Ульрих Цвингли! Гуарниер Хатцинг!»

Называемые отвечали по очереди, когда произносились их имена. Они представляли собой самые разные народы Европы и очень отличались друг от друга внешне. Так клинообразная борода, жесткие усы, угловатое и костлявое лицо Калдерона составляли контраст с детским, полным неги лицом Барламакки из города Лукки в Тоскане; Цвингли, швейцарский реформатор (впоследствии павший в битве против католиков) был совершенная противоположность немецкому барону Хатцингу, розовый цвет лица и светлые волосы ясно обозначали уроженца Саксонии.

— Игнатий Лойола! — вызвал секретарь.

— Здесь! — отвечал новоприбывший пилигрим.

— Брат! — сказал Бомануар, обращаясь к Игнатию, — в день, когда ты оставил нас, три года назад, мы сберегли твои блестящие доспехи, сделанные самым лучшим мастером Толедо. Сбрось свои лохмотья и облекись в них.

— Это совершенно лишнее, — отвечал Лойола. — Лохмотья я ношу не по бедности, а по обету, данному мной. Каждый член нашего ордена имеет право связать себя обетом, если он не противоречит правилам.

Присутствовавшие не могли не согласиться с основательностью этих доводов, и Лойола остался в своих лохмотьях среди рыцарей в блестящих доспехах.

— Братья! — сказал, встав Бомануар, — вот уже двухсотый раз орден собирается с тех пор, как два проклятых человека, папа Клемент VI и король Филипп Красивый, рассеяли наших братьев и старались уничтожить орден. Я лично участвовал в заседаниях ордена сорок раз, так как уже сорок лет принадлежу к ордену, унаследовав эту честь от моего отца. Когда я получил маленькую медаль простого рыцаря, все прежние члены ордена вскоре умерли, их места заняли другие, и я стал старшим там, где был младшим. Все вы, господа, разумные, храбрые, сильные, но и те, которые занимали эти скамьи в продолжение сорока лет, были вполне достойны принятой ими на себя святой великой миссии. Мир праху героев-праведников, — добавил старик, опуская свою седую голову на грудь, мысленно погружаясь в воспоминания прошлого. На минуту в обширном зале наступило торжественное молчание, после которого Бомануар продолжал: