Н. Северин - Последний из Воротынцевых

• Название: Последний из Воротынцевых
• Автор: Н. Северин
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00607-6, 5-300-00606-8

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».

---

— К валаамским святителям обещалась отпроситься, голубоньки мои, к валаамским святителям! Господи, царь наш небесный! Да не токмо что на богомолье, в монастырь бы я пошла, схиму приняла бы, власяницу бы на себя надела, во всю жисть горячего в рот не брала бы! Мать царица небесная! Да скажи мне теперь барин: «Умри, Мавра, или какую муку прими, самую страшную», — все приму, на всякое терзание…

Она зарыдала, и так громко, что всхлипываний Хоньки, захныкавшей одновременно с нею, не было слышно.

Если бы которой-нибудь из сидевших за самоваром женщин вздумалось взглянуть в эту минуту за печку, то она увидела бы, с каким отчаянием девчонка колотилась головой о стену, и тогда, может быть, догадалась бы о связи, существующей между горем той, что убивалась у двери в коридоре, и той, что рыдала за печкой. Но тогда никому еще и на ум не приходило подозревать Хоньку в чем бы то ни было, кроме детского озорства, грубости перед старшими и самовольства.

— Встретилась мне намедни Лизавета в сенях, лица на ней нет, — произнесла после довольно продолжительного молчания горничная барыни.

— Отказалась и под качели ехать, — заметила горничная барышни.

— Какие ей уж теперича качели! — вздохнула первая.

— К ворожее-то пойдешь, что ли? — обратилась вторая к Мавре.

— Пойду, родимая, завтра чуть свет пойду.

— Сходи. Она тебе всю правду скажет. Намеднись, как ложка-то У Надежды Андреевны пропала, с ног мы ведь все сбились, ее искавши, а она как разложила карты, сейчас этта: «Идите, — говорит, — домой, пропажа ваша нашлась», — говорит.

— И ведь впрямь нашлась. Подкинул, верно, кто-либо: в буфете под салфеткой нашлась, — подтвердила Марина.

— Дай-то, Господи, чтобы она мне на Петрушенькина лиходея указала, в ножки ей поклонюсь за это, — с глубоким вздохом вымолвила Мавра.

По лестнице раздались торопливые шаги, и вбежавший казачок заявил, что господа домой приехали.

— Сейчас, верно, моя переодеваться захочет, не любит она долго в корсете-то, — поднимаясь с места, сказала Лизавета Акимовна и последовала за казачком, который опрометью убежал назад.

— Прибери посуду-то, обратилась Марина к углу, в котором копошилась Хонька. — Да свечку зажги, слышишь? — сердито возвысила она голоса. — С тобою говорят!

Но Хонька не подавала признаков жизни.

Переждав с минуту, Марина сорвалась с места и двинулась к печке.

— Эдакая язва! До тех пор будет молчать, пока за вихры ее не оттаскаешь. И навяжется же такой дьявол, прости Господи! — Она отыскала сернички, зажгла сальную свечку на комоде, а затем выволокла девчонку за волосы из ее засады и принялась трепать ее, приговаривая: — Я те выучу, я из тебя дурь-то выбью!

Хонька, бледная, со сверкающими отчаянным блеском глазами, не защищалась, и Марина била ее до тех пор, пока у нее руки не устали.

Хоньке это как будто доставляло удовольствие; своих синих, искусанных в кровь губ она ни разу не разжала, пока длилась потасовка.

— Ну, что? Приберешь теперь посуду, мерзавка? — спросила Марина.

Хонька, вся истерзанная, истрепанная, с всклокоченными волосами и в кровь надранными ушами, не шелохнулась.

— Тьфу ты, окаянная! — плюнула на нее Марина и, обращаясь к Мавре, которая, поглощенная своим горем, равнодушно смотрела на эту сцену, сказала: — Ну, что с таким чертом поделаешь? Только руки о нее попусту обиваешь. С тех пор как нашла на нее эта дурь, все самой надо делать. Поверишь ли, — продолжала она, принимаясь перемывать посуду, — ведро воды не заставишь принести в спальню барышне. Уж я ее утром сегодня, вернувшись от заутрени, таскала, таскала, а все толку нет. Вот, как теперь, плюнула да сама все и сделала. Точно испорченная, прости Господи!

И, расставив чашки на поднос, Марина вышла с ним из комнаты, а Хонька, не дождавшись, чтобы та скрылась за дверью, шмыгнула назад за печку.

Мавра же не трогалась с места. В смертельной тоске, не покидавшей ее с той самой минуты, как она узнала о беде, висевшей над головой сына, она таскалась из угла в угол, как душа в мытарстве, нигде не находя себе ни места, ни покоя, с смутной надеждой услышать от кого-нибудь такое слово, которое внесло бы утешение в ее наболевшую душу. Но никто ей такого слова не говорил. Все повторяли ей то, что она и сама знала, — что Петрушкина лиходея далеко искать не для чего, здесь должен быть, у них во дворе или в доме. Надо только узнать, кто именно, да заставить его сознаться, и Петрушка ее спасен. Мавра и сама это знала, да что проку-то — близок локоть, да не укусишь.

Может, и объявится виноватый, да уж тогда, когда невинному лоб забреют.

В своем воображении Мавра уже видела своего выхоленного, кудрявого красавца с бритой головой, как у арестанта, в грубой солдатской куртке, вытягивавшегося в струнку перед палкой фельдфебеля где-нибудь за тридевять земель отсюда, в таких местах, откуда и письму-то ни в жизнь не прийти, где всегда война, и не только простых солдат, а даже и офицеров, господских детей, видимо-невидимо убивают и калечат.

Кровь застыла у Мавры в жилах от ужаса при этой мысли. Лучше бы Петя умер! Легче бы ей было своими рученьками белым саваном его повить, в гроб положить и над могилкой его выть и причитывать, чем знать, что он, может, и жив, да Бог знает где, и Бог знает что за муки терпит, а весточки о себе родимой матери дать не может.

Между тем внизу шум и суматоха с минуты на минуту усиливались. Раздавались по всем направлениям хлопанье дверьми, торопливые шаги прислуги и оживленный говор господ.

В буфетной экономка с двумя своими помощницами разливала чай и расставляла на больших серебряных подносах вазы со сладостями и фруктами, корзинки с печеньями и чашки с чаем. Лакеи в белых перчатках разносили эти подносы по залу и гостиной.

Марта не получила разрешения выйти из своей комнаты. За нее Александр Васильевич давал себе труд занимать гостей. Он заставлял барышень с молодыми людьми петь и играть на фортепьяно, был очаровательно любезен со всеми и даже внимателен к жене.

Узнав, что барышне прощения от папеньки еще не вышло, Марина понесла ей чай наверх. Марта в волнении прохаживалась по своей маленькой, красиво разубранной гостиной.

— Папенька про меня не спрашивал? — осведомилась она у вошедшей с подносом горничной.

— Никак нет-с, — ответила Марина.

Поставив поднос на стол, она зажгла свечи на изящном, с фарфоровыми медальонами и бронзовыми инкрустациями, письменном столе, заставленном дорогими безделушками.

— Я не хочу чая, зачем ты это принесла? — сказала с раздражением барышня, отворачивая в сторону свое распухшее от слез лицо.

— Выкушайте чашечку, лучше заснете, покушавши, — посоветовала Марина.

Ей не отвечали, и она повернулась к двери, чтобы уйти, но барышня окликнула ее:

— Марина! Кто там внизу?

— Все те гости, что кушали у нас.

— И баронесса с сыном? — с возрастающим смущением и дрогнувшим голосом продолжала свой допрос барышня.

— Не знаю, можно спросить.

— Спроси, пожалуйста.

Марина вышла, а Марта опустилась на кресло у окна. Сердце ее так билось, что ей казалось, что она слышит, как оно у нее стучит под корсетом; грудь сжимало тоской до слез. Но она старалась бодриться.

«Ну что я за дура? Ничего еще нет, а я уж раскисла. Разве можно верить предчувствиям?» — повторила она себе, не спуская взора с двери в коридор, в которую должна была явиться с ответом Марина.

Но вопреки доводам разума суеверная мысль не переставала кружиться у нее в уме: если барон с матерью здесь, значит, у них есть основание надеяться, отец ее отличил его от других и заставит ее выйти за него замуж.

Марте казалось, что противнее этого человека она никогда еще не встречала на свете. Но, разумеется, если папенька захочет, она должна будет повиноваться. Даже и просить его сжалиться над нею она не посмеет. Мать ее тоже противоречить не станет. Да он ее и не послушает, она только повредить может своим вмешательством. Одна надежда на мадемуазель Лекаж, да и то… если отец скажет своим резким, ледяным тоном: «Я так хочу», — она тотчас же смолкнет и вместе со всеми будет советовать Марте покориться.

Из гостиной Марты, кроме той двери, из которой вышла Марина, были еще две: одна отворялась в спальню барышни, другая — в комнату мадемуазель Лекаж. Эти три комнаты назывались половиной барышни. Окна выходили в сад, и сюда вела из нижнего этажа красивая лестница винтом из красного дерева с резными перилами. Были еще две другие лестницы наверх, но эта служила исключительно для господ. По ней Александр Васильевич поднимался к дочери, а также ее учителя и те барышни, которых ей позволяли принимать у себя наверху.

В том же этаже находились девичьи, уставленные пяльцами, на которых начали вышивать приданое барышне со дня ее рождения. Дальше шли горницы, уставленные сундуками и шкафами с разным добром, отдельные помещения для Марины Саввишны, Лизаветы Акимовны и экономки, а в антресолях — та длинная комната, где горничные и девчонки спали на полу, вповалку, на войлоках, каждое утро убиравшихся на чердак, а также и та горница, в которой, после ухода Марины с Лизаветой, остались Мавра с Хонькой.