Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

• Название: Дивное лето (сборник рассказов)
• Автор: Карой Сакони
• Издательство: Радуга
• Жанр: Рассказы
• Год: 1982

В сборник видного венгерского писателя, новеллиста и драматурга, вошли его лучшие новеллы: их характерные черты — живой напряженный сюжет и острая моральная проблематика. Широко и многогранно отражен в них сложный духовный мир нашего современника.

---

Возможно, Тамаш и вправду должен был делать кесарево сечение и все остальное. Но не приехал он не только из-за этого.

— Видишь ли, — сказал как-то Тамаш (Агнеш тогда уже долгое время не получала в Будапеште ролей), видишь ли, это надо обдумать. Вовсе не обязательно, что руководство имеет зуб против тебя. А ну как дело в тебе? — Во мне? В каком же смысле? — Если ты хорошо чувствуешь себя в театре, оставайся, я не против, отнюдь. — Нет, я совсем не чувствую там себя хорошо. Что бы ты сказал, если бы тебе пришлось просто являться в больницу, по ничего там не делать? — Помимо всего прочего, я задумался бы и над тем, способен ли по-прежнему выполнять порученное мне дело. — Что ты говоришь?! — Ты не должна сердиться. Я говорю откровенно, именно потому, что люблю тебя. Такое положение очень унизительно. Ты останешься дома, и баста! Слава богу, на нужду нам жаловаться не приходится. — Остаться дома? Но ведь я актриса! — Ну, конечно, дорогая, но еще и моя жена. И, думаю, прежде всего — моя жена… То есть, я хочу сказать, что вовсе не приму трагически, если ты впредь будешь моей женой, и только…

К тому времени, точнее, когда она выходила замуж за Тамаша, Агнеш это уже предвидела. Три-четыре сезона подряд ей перепадали лишь незначительные роли, хотя каждый раз в сентябре директор говорил: терпение, терпение, вы нам нужны. Клянусь, в этом году мы подыщем для вас подходящую пьесу.

Подходящую пьесу? Раньте для нее всегда находились роли. Девушки-работницы, девушки-крестьянки. Позже — женщины-работницы, женщины-крестьянки. Правда, слишком уж привыкли, что это у нее получается. Хотя бывали изредка и другие роли, то и Мольере, то в каких-нибудь современных западных пьесах… И хотя она никогда не имела настоящего большого успеха, успеха выдающегося, такого, чтобы стал опорой в последующие годы, — хотя такого успеха у нее и не было, но роли она все все-таки получала. Была «занята». Увы, за последние четыре-пять лот все меньше. (Погоди, подыщем тебе что-нибудь хорошее. Где бы ты развернулась, показала, на что способна…) А роли все шли маленькие, эпизодические, пять-шесть фраз, и только. В клубе киношников коллеги уже спрашивали: ты в каком театре? Все там же? Что-то тебя совсем не видно. А в кино? Уже не снимаешься?

— Что-то последнее время не приглашают.

— Правда? Ну-ну, поговорю-ка я кое с кем, напомню про тебя.

И переглядывались, когда Агнеш отходила. Кивали: ясное дело, не приглашают. Сперва продвигали, а теперь вот оно как. Да, мол, так-то. Она ведь и не была никогда особо талантлива. В сорок восьмом — пятидесятом их таких дюжинами в театральный институт набирали. Ну конечно. А теперь вот и сниматься в кино не зовут…

Сперва Агнеш терпеливо ждала. Терпение! Потом стала осаждать режиссеров, директора: скажите, на что я могу надеяться? Встречалась в эспрессо с киношниками, изредка получала крохотные роли. Третья женщина в автобусе. Две фразы. Рыночная площадь: она с криком пробегает через толпу. Вот такие. Звонила на радио, напоминала: раньше ведь меня приглашали…

Но если уж образовалась однажды вокруг человека тишина, то так тишина и останется. Все разрастающаяся тишина. Вали Кеменеш — она два года как окончила театральный институт — вечерами вздыхала рядом с Агнеш в театральной уборной:

— Ох и устала, просто до смерти. Утром — дубляж, потом репетиция в театре, потом — телевидение, вечером — спектакль, а уж после него, в полночь, — запись на радио. Просто кошмар…

И в жизни Агнеш была когда-то такая же вот гонка. Пятьдесят третий, пятьдесят четвертый… сколько лет это длилось? С того времени, как ее «открыли» на районном конкурсе чтецов-декламаторов, сколько же с того времени минуло лет? (Поразительно, восхищались члены жюри, что за прекрасный, от природы поставленный голос, какая естественность движений, какой самородный талант! Откуда ты, девочка? — Из Халеса. — Откуда?! — С хутора. Халес называется.)

— У меня пятки были в трещинах, ей-богу, — рассказывала она Тамашу на вечеринке в ту новогоднюю ночь, когда они познакомились.

— Вы просто хвастаетесь, — не верил ей Тамаш. — По вас этого не скажешь. Эти длинные ресницы, кольца, парижское платье… Вы просто придумали эту сказочку с хутором, чтобы казаться еще интересней.

— Вот как-нибудь свезу вас туда, — сказала Агнеш. Они сидели на покрытом паласом диване, из больших стаканов пили «чинзано». И поправилась: — Как-нибудь приглашу вас. Увидите мою мать, старую крестьянку, и отца, вот так-то. И этот хутор, грязь…

— Хутор, — повторил Тамаш. — Звучит весьма романтично. Вот смотрю я на вас… Хутор и театр… так рядом. Знаете, для нас, «непосвященных», театр — великая тайна. Волнующая тайна. У меня был абонемент в Национальный театр, еще когда я ходил в гимназию. Но и сегодня я восхищаюсь театром так же, как в детстве. А вы можете жить там, в театре. С хутора — и прыг-скок — в театр! Знаете, кто вы? Иллюстрация номер десять к главе: «Культурная революция».

Тамаш смеялся. Да, думала тогда в легком опьянении Агнеш, да, мы полагали, что будущее принадлежит нам. Интернат, театральный институт, съемки в кино, роли — как хорошо все шло. Некоторые сделали блестящую карьеру. Стали большими артистами. А я? Одно время и меня нес, увлекал с собою мощный поток, по потом? Она усмехнулась. Иллюстрация к культурной революции, вот и все.

К этому времени Агнеш уже очень боялась. Ей стукнуло тридцать, и тишина вокруг нее сгущалась. Чего-то не хватает во мне, думала она. Может быть, всегда не хватало. Я была природным материалом, и только. Но «истинным художником» так и не стала.

После обеда, посиживая в эспрессо за кофе, она поначалу еще бунтовала. Искала оправданий, дешевых объяснений. (Ну, конечно, Вали Кеменеш — фигуристая баба, переспит с кем надо, и успех обеспечен.) Но уже знала, хотя не хотела еще себе признаться, что нет больше надежд. Что она выдохлась.

Вот тогда-то, чтобы хоть обеспечить себе приличное существование, она ухватилась за Тамаша. Квартира, машина, муж — врач-гинеколог. Если она будет с ним, до большой беды дело не дойдет. Совсем вниз она не скатится.

Тамаш, которому было уже сорок лет, любил ее. Ему нравилось, что у него жена актриса, не великая актриса, а как раз такая, чтобы в обществе про них говорили: о, да, да, врач и актриса… Он чувствовал, что Агнеш ищет в нем поддержки, и знал, что никогда ее не оставит. Третья жена — пора и угомониться.

Агнеш сбежала в замужество в самый последний момент, когда еще не очень заметно было, что это замужество — бегство. В театр она ходила уже, можно сказать, только за зарплатой, на сцене появлялась в месяц раз пять или шесть, не больше. Занимала себя Тамашем, его работой. Заставляла его рассказывать о больнице решительно все. Она хотела быть хорошей женой, больше ничем. Старательно разучивала эту роль.

И какое-то время у нее получалось, несколько месяцев. Но потом ее охватил страх. А что, если я не вправе отказываться от театра? — думала она. А что, если мне надо бороться? Дома исподволь стала разучивать новые роли. Она не жаловалась, но Тамаш видел, что она страдает. Да и ему меньше уделяет внимания. (Теперь хорошо. Теперь вечерами Маша говорит: Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своей жизнью, испорчу ее… не могу дольше…) Они ходили к знакомым, сами звали к себе гостей. Часто Тамаш не мог быть на этих вечеринках: дежурил в больнице. После дежурства в такси мчался домой. К этому времени Агнеш уже успевала много выпить. И играла. Крестьянскую девушку, сломленную женщину, скучающую женщину, мольеровскую служанку. Гости, пожалуй, и не замечали ев игры. Не видели. Тогда однажды она сбросила с себя маску актрисы, маску светской женщины и, босая, встав на ковре, замахала судорожно вывернутыми ладонями, закричала:

— Какого же черта вы твердили, что я талантлива? Ведь и я тоже поверила! Какая гадость!..

На нее смотрели растерянно, она опомнилась, мрачно забилась в угол, не зная, что теперь с нею будет. Тамаш утешал ее, уговаривал:

— Не пей! Зачем ты пьешь, видишь, что получается?

— Да, это ужасно, — сказала однажды в театральной уборной Вали Кеменеш. — Не то чтобы я боялась будущего сезона, но ведь те, кто окажется на улице, что им делать? Артист — в театре артист. Дома он уже не артист, не правда ли?

Радовался ли Тамаш, когда договор с Агнеш по возобновили? Возможно. Но одно точно: он надеялся, что теперь-то ее мучения кончатся. Агнеш потихоньку успокоится, не будет разрываться между театром и домом. Положение станет более определенным.

Агнеш предчувствовала, что на следующий сезон договора с ней не возобновят, и все же, когда ей сообщили о решении официально, восприняла это, словно судебный приговор.

— Не мешай, — отвечала она Тамашу, когда он пытался заговорить с нею. — Не мешай, я думаю. — Она сидела на диване и все повторяла про себя: конец, конец, конец…