Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

• Название: Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
• Автор: Владимир Злобин
• Издательство: НПО «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-93264-028-6

«Тяжелая душа» — впервые издающиеся мемуары Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), поэта, прозаика, публициста русского зарубежья, с 1916 г. литературного секретаря Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, а после 1945 г. — хранителя их семейного архива. В сборник вошли статьи, очерки, эссе эмигрантского «Литературного дневника», печатавшегося в парижском журнале «Возрождение», книга воспоминаний «Тяжелая душа» о З.Н. Гиппиус и ее окружении, раритетный сборник «После ее смерти», посвященный памяти Гиппиус, и стихотворения разных лет.

---

Возражения серьезны. Не считаться с ними нельзя.

«Личность Живаго для вас есть высшая ценность, — пишет в своем письме Пастернаку редакция «Нового мира». — Во имя этого позволительно преступить все… Вы заканчиваете роман сборником стихов своего героя… Особый смысл для понимания философии романа приобретают стихи о крестном пути Христа на земле. Здесь слышится прямая перекличка с духовным томлением героя, изображенным в прозаической части романа. Параллели становятся ясны до предела. Ключ к ним дается физически ощутимо из рук автора в руки читателя.

В заключительном к роману стихотворении Живаго рассказывает евангельское «моление о чаше» в Гефсиманском саду. Слова Христа к апостолам содержат фразу:

Вас Господь сподобил Жить в дни мои…

Разве это не повторение уже сказанных доктором слов о «друзьях» — интеллигентах, поступивших не так, как поступил он: «Единственно живое и яркое в вас — это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали»?

Весь путь Живого последовательно уподобляется евангельским «Страстям Господним», и стихотворная тетрадь — завещание доктора заканчивается словами Христа:

Ко мне на суд, как барки каравана,
Столетья поплывут из темноты!

Этим завершается роман. Его герой, как бы повторяющий крестный путь на Голгофу, последним своим словом к читателю, как Христос, прорицает будущее признание сотворенного им на земле во имя ее очищения от греха.

Но «доктор-поэт, вещающий свое «второе пришествие» и суд над человеком… нисколько не осуществляет своей претензии на мессианство, потому что искажает, но не повторяет путь обожествляемого им евангельского пророка: христианством на мрачной дороге доктора Живаго и не пахнет, потому что он меньше всего заботился о человечестве и больше всего о себе».

Что сказать? Благоразумие требует от окончательного вывода пока воздержаться. Необходима тщательная проверка цитат в их контексте, иногда совершенно меняющем смысл. Не забудем, что враг Пастернака опытен и ловок и мастер пропаганды. Для черни — «Литературная газета» с письмами в редакцию всевозможных добродетельных дураков, для интеллигенции — статья Федина и Симонова, «тайных христиан», называющих Христа «обожествленным евангельским пророком». Верующие, однако, охотно им это прощают, понимая, что требовать от членов редакции «Нового мира» мученического подвига нельзя. Очень важен в целях проверки и выход в Michigan University Press русского издания «Доктора Живаго», отрывки из которого печатались в «Новом русском слове» и «Новом журнале». Жаль, что так трудно достать стихи Пастернака, особенно его первые сборники, те, от которых он отказался, ибо его сила, конечно, в поэзии, а не в прозе.

Но если бы вдруг оказалось, что редакция «Нового мира» права и доктор Живаго действительно двойник Христа, то лучше на эту тему о романе Пастернака не написал бы и такой знаток вопроса, как Мережковский. Его статья была бы, несомненно, стилистически более блестяща, более остра, но по существу он, наверно, не сказал бы ничего другого.

Когда я в первый раз услышал заглавие романа Пастернака, меня покоробило. Вспомнился славянский текст: страшно впасть в руки «Бога живого», и подчеркнутый символизм оттолкнул, как прием антихудожественный. Но, тогда еще не знакомый с содержанием книги, я решил, что автор желает выделить героя, единственно живого среди мертвых.

Другое «откровение». Первая книга стихов Пастернака озаглавлена «Близнец в тучах». Расшифровать, что это значит, я не пытался, тем более что книгу не читал. Не поручусь, что понимал выдуманное им заглавие сам Пастернак. Но теперь его позиция постепенно выясняется. «Близнец в тучах» — это, по-видимому, божественный двойник Пастернака. И похоже на то, что доктор Живаго, т. е. сам Пастернак, действительно считает себя (к сожалению) двойником Христа.

Но с этим, увы, ничего не поделаешь, как ничего нельзя было в свое время поделать с неким Помпером, о котором рассказывает в своих воспоминаниях Гиппиус, считавшим себя воплощением Св. Духа.

Двадцать лет назад[212]

Удивительно, как никто не вспомнил по случаю присуждения Пастернаку роковой Нобелевской премии и проистекших из этого последствий другого нобелевского лауреата, Карла фон Осецкого, получившего в 1936 г., при Гитлере, премию мира.

Судьба обоих лауреатов во многом схожа, но, к счастью, не во всем. И надо надеяться, что Бог избавит Пастернака от тех страшных испытаний, какие выпали на долю несчастного Осецкого.

Он родился в 1889 г., в Гамбурге. Был в 1920—<19>23 гг. секретарем Общества мира, затем сотрудником основанного Зигфридом Якобсоном левого пацифистского журнала «Мировая трибуна»; когда Якобсон умер, Осецкий стал главным редактором. Вот и вся его карьера.

В это время Германия тайно вооружалась. Начатое при Штреземане[213] вооружение шло при Гинденбурге[214] усиленным темпом. В парламентских кругах об этом знали и не особенно скрывали. Имевший доступ в круги рейхстага, Осецкий разоблачил в своем журнале незаконные действия Веймарской[215] республики. За это он был арестован и в 1931 г. приговорен к восемнадцати месяцам тюрьмы. Но был освобожден до срока, попав 22 декабря 1932 г. под рождественскую амнистию. Однако в феврале 1933 г. за то, что объявил себя антифашистом, был опять арестован, и его журнал закрыт в марте того же года. Больше он на свободу не вышел. Дверь тюрьмы захлопнулась за ним навсегда.

Сначала его заключают в зонненбургскую тюрьму, в ее восточное крыло, в особую круглую резиновую камеру, где он медленно задыхается (Нобелевская премия еще не получена, но Гитлер уже у власти). Тюрьму посещают представители иностранной прессы, до которых дошел слух о нечеловеческом обращении с заключенными. Но гости застают идиллию: заключенные веселы, сыты, распевают под гармонику песни (около каждого переодетый тюремщик), чуть ли не отказываются выходить на волю. Известный журналист Кникербокер спрашивает Осецкого, не надо ли ему чего-нибудь. Едва держащийся на ногах, Осецкий отвечает: «Пришлите мне наиболее полное описание средневековых пыток».

Его переводят в дом заключения в Эстервенгене. Там порка, темный карцер и другие истязания, как, например, подвешивание за руки на тридцать сантиметров от пола. Там же, по свидетельству Осецкого и его товарищей, ему путем впрыскиваний был привит туберкулез, от которого в мае 1938 г. он и умер.

В 1936 г. Нобелевский комитет присуждает Осецкому премию мира.

Немецкие газеты того времени очень напоминают советские после премии Пастернаку с той лишь разницей, что заговор, в котором обвиняется Нобелевский комитет, не «ультрареакционный, а революционный» — коммунистический. Против Осецкого, как против Пастернака, печатается ряд клеветнических статей, в которых он смешивается с грязью. В Париже гадают: поедет Осецкий за премией или не поедет, выпустит его Гитлер или нет? Но Гитлер его не выпускает. Он делает попытку премию присвоить и поручает немецкому послу в Стокгольме получить ее вместо Осецкого. Но ничего не выходит, и Осецкий в конце концов от премии отказывается («добровольно», как Пастернак).

Геринг, Химлер и Гейдрих между собой согласны Осецкого из тюрьмы вообще не выпускать. Но для виду его переводят сначала в берлинскую городскую больницу, потом в санаторию «Норден» в Нидершенхаузен под Берлином, где он по-прежнему — в полной власти гестапо и где 4 мая 1938 г. умирает от общего туберкулеза.

Его тело сжигают в присутствии чиновника гестапо. Но урна с пеплом остается безымянной — пока в Берлин не вступает победоносная советская армия.

В моем «Литературном дневнике», в тетради 82 «Возрождения», я писал об одном моем знакомом русском инженере, ставшем французом, который из недавней поездки в Россию вернулся «очарованный и умиротворенный». Некоторые читатели почему-то думают, что это — Е.М. Яконовский[216]. Во избежание каких-либо недоразумений считаю своим долгом заявить, что человек, которого я имел в виду, ничего общего с Е.М. Яконовским не имеет. Я не знал даже, что он — инженер.

В.З.

«Лолита» и «Распад атома»[217]

В «Новом русском слове» от воскресенья 19 октября 1958 г. была напечатана статья Марка Слонима об изданной в Америке новой английской книге Владимира Набокова[218] (Сирина) «Лолита»[219].

Первым изданием эта книга вышла в Париже, в издательстве, специализировавшемся на эротике и порнографии. Потому ли, что книга английская и ее специальный издатель предназначал ее для специального, главным образом иностранного, круга читателей, или по каким-либо другим причинам ее появление в Париже прошло незамеченным. О ней ходили смутные слухи, но в широких литературных кругах — русских и французских, толком о ней не знали ничего.