Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

• Название: Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения
• Автор: Владимир Злобин
• Издательство: НПО «Интелвак»
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-93264-028-6

«Тяжелая душа» — впервые издающиеся мемуары Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), поэта, прозаика, публициста русского зарубежья, с 1916 г. литературного секретаря Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, а после 1945 г. — хранителя их семейного архива. В сборник вошли статьи, очерки, эссе эмигрантского «Литературного дневника», печатавшегося в парижском журнале «Возрождение», книга воспоминаний «Тяжелая душа» о З.Н. Гиппиус и ее окружении, раритетный сборник «После ее смерти», посвященный памяти Гиппиус, и стихотворения разных лет.

---

В первые годы эмиграции стихи Злобина появлялись в печати редко, как и публицистические произведения. В 1922 г. он выступил со статьей «Тайна большевиков» в мюнхенском сборнике «Царство антихриста».

В 1920–1930 годы печатался в журналах «Новый дом», «Встречи», «Числа». В 1927–1928 г. был совместно с Ю. Терапиано и Л. Энгельгардтом редактором журнала «Новый корабль» (вышло четыре номера). Публиковался также в журналах «Современные записки», «Звено», «Возрождение», «Новый журнал». С «Современными записками», однако, вскоре испортил отношения, заявив, что журнал не выполняет своего предназначения: вместо того чтобы «собирать русскую культуру», журнал «обезличивает свободу»[17].

В периодической печати (журналы «Возрождение», «Новый журнал» и др.) постоянно публикуются и стихи Злобина. Но первая и единственная поэтическая книга Злобина «После ее смерти» (Париж: Рифма) появилась лишь в 1951 г., когда ее автору было под 60. Она получила высокую оценку критики. Ю. Иваск писал: «Создается впечатление, что появился новый поэт, уже давно печатавшийся, но еще никем не узнанный»[18].

Он причислил Злобина к «петербургской поэтической школе», но обращал внимание, что тот «существенно изменил в стихах петербургской школе: слова, ритмы — знакомы, но интонация другая».

«В своих стихах он часто отталкивается от непосредственных жизненных впечатлений (также — от снов) и стремится выявить скрытую в них духовную основу, Божественную волю. Так, он часто вводит мотивы смерти, обращается к образам души ангелов, сатаны, рая и ада, затрагивает основы небесной и земной любви, а также посмертного существования и связи с умершими». Образный язык Злобина обнаруживает происхождение от символизма, это язык космических обобщений»[19]. Современные критики отмечали также, что стихи Злобина, вполне самостоятельные, носят в то же время отпечаток влияния Гиппиус.

Литературно-критические работы Злобина появляются большей частью после войны. В 1950-х годах он публикует свои статьи в основном под рубрикой «Литературный дневник». Мысли его постоянно обращены к России. В рамках рубрики он часто затрагивает вопросы политические, вернее, рассматривает жизнь в России, прежде всего литературную, через призму политических событий. Будучи убежденным антибольшевиком, Злобин разоблачает приверженцев коммунистического строя, предрекая их скорую гибель. Но он разделяет «человеков» и «человекообразных», лишенных воли и фантазии, которым не нужна идея свободы и на которых опирается власть. Его интересует многое: и съезд советских писателей, и преследования Б.Л. Пастернака, его отказ от Нобелевской премии, и то, почему М. А. Шолохов не стал писать продолжение романа «Поднятая целина», и постановки пьес по романам Достоевского. Так, он дает оценку спектаклям «Бесы», поставленным в России и Париже. При этом его рецензия далеко выходит за рамки отзыва на постановку, превращаясь в философское эссе о Боге и человеке.

Конечно, многое из того, что написал Злобин, принадлежит истории (XX съезд, Хрущев и т. д.). Но некоторые его статьи актуальны и сегодня, например, о тайном замысле США расчленить Россию через отторжение ее национальных окраин.

В числе самых важных тем, которые волновали Злобина, — роль первой русской эмиграции и оценка ее вклада в русскую литературу. Публицист убежден, что в сложных жизненных обстоятельствах русская эмиграция сохранила национальное достоинство, находясь на чужбине. С любовью он пишет о выдающихся поэтах и прозаиках русского зарубежья — Владимире Смоленском, Георгии Иванове, Владимире Набокове.

Злобин одинаково не приемлет и прагматичного Запада, и СССР. Обращаясь к товарищам по эмигрантским страданиям, он пишет в стихотворении «Накануне» (1952).

Ни Запада с его угасшей славой,
Пристрастья наших дедов и отцов,
Когда еще с Российскою Державой
Был крепок Мир, ни новых мудрецов,

Что, властвуя, готовят гибель мира,
Летящего неведомо куда, —
Мы не хотим, о нет! и наша лира
Не воспоет их рабство никогда.

В статье «Голос крови» содержится основополагающее мировоззренческое суждение Злобина об отношении к родине: «Расстояние, отделяющее нас сейчас от России, приблизительно то же, как в начале изгнания. Но тогда мы от России отдалялись, отталкивались, теперь же к ней приближаемся».

В.А. Злобин мечтал, как и большинство изгнанников, побывать когда-нибудь на родине. Однако этому не суждено было сбыться. После тяжелой болезни он скончался в Париже 9 декабря 1967 г.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДНЕВНИК

Д.С. Мережковский и его борьба с большевизмом[20]

I

В предвоенной, большевизантствующей Европе Д.С. Мережковский[21] своим антибольшевизмом, да еще на христианской основе, был не ко двору.

Не ко двору был он и при Гитлере[22] — не как антикоммунист и даже не из-за своего христианства, с которым «Propaganda Staffel»[23] на худой конец еще могла бы, морща нос, примириться. Но совершенно для нее неприемлемо было отношение Мережковского к России, его неколебимая вера в ее национальное возрождение.

О неколебимости этой веры немцы знали (кому знать полагалось) по еще довоенным статьям Мережковского (следили за русской зарубежной прессой пристально) и по его публичным выступлениям. Но и во время войны Мережковский своих взглядов не скрывал. Что немцы могут найти в них что-либо предосудительное, ему и в голову не приходило.

Его книги были запрещены во всех немцами занятых странах, не говоря уже о самой Германии, где его знаменитый «Леонардо»[24] продавался из-под полы. Исключение было сделано для одной Франции, но чисто теоретическое. Произведения Мережковского французские издатели покупали, но не печатали — из-за «недостатка бумаги».

Одну книгу, впрочем — «Europe face a l’URSS»[25], — издательство «Mercur de France» каким-то чудом выпустить умудрилось — в самом конце оккупации.

Это было новое, переработанное и дополненное издание давно распроданной антикоммунистической книги «Le Regne de l’Antichrist»[26]. В него вошли нашумевшие в свое время «Открытые письма» Мережковского к «сильным мира сего», в том числе письма к папе Пию XI[27], и ряд статей, разоблачающих подпольную работу большевиков в Европе.

Ныне это издание — библиографическая редкость. Не оттого, однако, что оно распродано, а исключительно благодаря усердию французских коммунистов, целиком его уничтоживших вскоре после освобождения Парижа от немцев.

Расправа — не менее решительная — ждала и автора. К нему на его парижскую квартиру, 11-бис авеню дю Колонель Бонне, явилось несколько вооруженных пулеметами мрачного вида личностей, перепугавших насмерть консьержку. Но Мережковского в живых уже не было, и «мстители» ретировались несолоно хлебавши.

Вообще коммунистической «Немезиде»[28] с Мережковскими не везло. Ускользнула от ее карающей десницы и З.Н. Гиппиус, расправа с которой должна была произойти 15 октября 1945 г., т. е. через шесть недель после ее смерти.

II

На этом коммунисты, однако, не успокоились. Началась посмертная травля Мережковского. Но травили его, главным образом, не как антикоммуниста. Зазорного в этом даже по тем временам не было ничего. Скорее — наоборот. После того как большевики начали хозяйничать в своих «зонах» и распространять свое влияние на Балканах, особенно же после захвата ими Чехословакии, союзники поняли, что метод и режим советский от национал-социалистического мало чем отличается и что, если уж выбирать, преимущество не на стороне большевиков. Сказал же Бевин[29] с трибуны парламента в бытность свою министром иностранных дел в кабинете Эттли[30]: «Единственная разница между Гитлером и Сталиным — это, что Гитлер уже мертв».

Таким образом, травля Мережковского за его непримиримость к советской власти могла бы, при всеобщем раздражении против надоевших до смерти большевиков, дать результат обратный, например третье издание «Europe face а l’URSS». С этим надо было считаться и действовать осторожно. А с другой стороны, как Мережковского обезвредить? Чем? Обвинить его в сотрудничестве с немцами? В антисемитизме? Но ведь этому, кроме дураков и невежд, не поверил бы никто.

Однако выбора у коммунистов не было. Да и время шло. И вот в «Честном слоне» начала появляться то одна заметка, то другая. (Этот «Слон» — юмористический большевистский листок, издававшийся в освобожденном от немцев Париже, был вскоре самими же большевиками прекращен за свое, даже на их вкус, чрезмерное подхалимство.)

В одной из этих заметок говорилось, что Мережковский «сманивал молодежь на службу в гестапо». Другая гласила: «За смертью писателя Мережковского французское военное министерство прекратило начатое против него дело по обвинению в шпионаже».