Александр Яковлев - Омут памяти

• Название: Омут памяти
• Автор: Александр Яковлев
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISBN 5-264-00458-7

---

Я сделал вялую попытку уйти от поручения, сказав, что я не китаист, не знаю существа дискуссии, что в ЦК целых два международных отдела. Ильичев выслушал меня и сказал: иди и пиши. Пошел. В голове ни единой путной мысли. Советоваться ни с кем не велено. Позвонил Булганину. Договорились встретиться на следующий день. Тем временем заставил себя сесть за статью, начал складывать вместе разного рода штампы.

Наутро поехал к Булганину Около подъезда ходят молодые люди, все, как один, в белых рубашках. Дело было летом. Дверь открыл сам Булганин, пригласил в свою маленькую двухкомнатную квартиру. Был любезен, в хорошем настроении, видимо, от оказанного Политбюро доверия. Стал говорить о себе, в частности рассказал о деталях ареста, а потом расстрела Берии, о генералах Москаленко, Батицком. Жукова не упомянул. Вспомнил и одну деталь. Когда наступила минута расстрела и Берия понял это, он в ужасе закричал: «Вы не можете этого сделать, не можете!»

Булганин рассказывал обо всем этом взволнованно, как о героическом подвиге. Понятно, что я развесил уши, слушал с большим интересом, все это было внове для меня. Потом пили кофе, он предложил коньячку. Выпили. И только после этого перешли к делу. Поговорили. Николай Александрович повозмущался позицией китайцев. Я понял одно: он абсолютно ничего об этом не знает.

Показал статью. Мои беспомощные восклицания ему очень понравились. Он нахваливал их, полагая, видимо, что они уже утверждены в ЦК. Долго не хотел отпускать меня, говорил, говорил, всем своим поведением демонстрируя свою усталость от одиночества. Содержание статьи его мало интересовало. Договорились встретиться через два дня. Вернувшись, я доложил о встрече Ильичеву, упомянул о мальчиках у подъезда. Он позвонил в КГБ и сказал, что Яковлев выполняет поручение Политбюро.

Тем же вечером я переписал статью заново, утром показал Ильичеву. Тот поворчал, а он любил это делать («Дерьмо, — говаривал он, — но еще не застыло»), сделал несколько замечаний. Я еще поработал, снова показал Леониду Федоровичу. Он прочитал и отпустил с миром. Поехал к Булганину. Тот обрадовался, встретил меня, как родственника. И снова говорил, говорил… Вскользь, на всякий случай, упомянул и о своем уважении к Хрущеву, об их давней дружбе. Статью подписал не читая.

Мне стало жаль этого одинокого человека, которого ветер случайностей вынес на верхнюю площадку власти, а затем брякнул о землю. Серенький, маленький человечек, оставленный всеми бывшими «друзьями» коротать свое одиночество. Его выбросили на свалку, словно потрепанный ботинок, как и он туда же выбрасывал других.

Статью на Политбюро одобрили, но не напечатали. Решили, что использовать «бывших» в борьбе с китайским руководством — значит показать слабость данного руководства.

— Не будем обращаться к старой рухляди. Своего авторитета, хватит, — сказал Хрущев.

Третья встреча совсем случайная. С Молотовым. Это было весной 1973 года. Меня уже освободили от работы в ЦК. Перед тем как поехать в Канаду, мы с женой решили отдохнуть. В «Барвихе» встретил Сергея Михалкова. Отличный рассказчик, много знает.

Я помогал ему в организации киножурнала «Фитиль». Михалков с юмором рассказывал о своих многочисленных встречах с руководителями партии и правительства, особенно в то время, когда они с Эль-Регистаном сочиняли гимн СССР. Мы гуляли по парку почти ежедневно. Однажды направились в сторону Жуковки. Вдруг он остановил меня и сказал:

— Смотри, Молотов идет!

Навстречу шел невысокого роста человек, чуть сгорбившись, с палочкой в руках. Они оба обрадовались встрече, долго трясли друг другу руки. Обменялись обычными фразами о здоровье. Затем Молотов сказал:

— Представьте мне вашего спутника.

Поздоровались. Неожиданно Молотов спросил меня:

— Это вы опубликовали статью в «Литературной газете»?

— Я, Вячеслав Михайлович. — Он имел в виду статью «Против антиисторизма».

— Прекрасная статья, верная, нужная. Я тоже замечаю тенденции к шовинизму и национализму. Опасное дело. Владимир Ильич часто предупреждал нас об этом.

Он еще что-то говорил в том же духе. Затем Молотов и Михалков ударились в воспоминания. Я стоял и слушал.

И еще об одном партийном «вожде» стоит, пожалуй, рассказать. Кому-то из постоянных «сидельцев» на дачах, где писались разные документы, пришла в голову мысль приглашать поужинать вместе наиболее интересных людей. Побывали у нас видные писатели, художники, кинорежиссеры. Рискнули пригласить Микояна — он был уже в отставке. Анастас Иванович охотно принял приглашение. Рассказывал о Сталине, его врожденной подозрительности, недоверчивости. Говорил о растерянности Сталина в начале войны. Коснулся он и самоубийства жены Сталина. «Мы сидели вот на этой даче в гостях у Горького, ужинали, разговаривали, шутили. Тухачевский привел с собой знаменитую актрису, которая была в декольте. Сталин начал делать из хлеба маленькие шарики и бросать их в „свободное пространство“ актрисы. Аллилуевой, понятно, все это не понравилось. Она что-то сказала, но Сталин ответил грубостью.

Ворошилов, желая, видимо, как-то смягчить скандал, поднял тост за женщин, но Сталин бокал не взял и продолжал сидеть, смотря в сторону актрисы. Аллилуева швырнула стакан и пошла к дверям. Кто-то пошел за ней, но Сталин бросил: „Пусть уезжает“. Вскоре сообщили, что Аллилуева застрелилась. Сталин очень переживал эту смерть, но разговоры о том, что он чуть ли не каждый день по утрам ездил на могилу жены, неверны. Я вообще не знаю случая, чтобы Сталин посетил могилу жены», — закончил свой рассказ Анастас Иванович.

Он произвел на меня впечатление рассудительного человека. И снова возникал один и тот же вопрос: как он мог участвовать в той кровавой вакханалии, безжалостно отправлял на смерть невинных людей? Микоян как-то сказал о себе и своих сподвижниках: «Все мы были мерзавцами». На подобное признание способен был еще только Хрущев.

С более поздними «вождями», послехрущевскими, я встречался регулярно, но это уже не так интересно.

Заканчивая заметки о встречах и событиях того времени, я бы хотел сказать еще вот о чем. После смерти Сталина состоялось семь пленумов ЦК. Два мартовских 1953 года — все «небожители» клялись в верности друг другу и делили власть. В июне 1953 года выбросили из руководства Берию. В октябре 1955 года сняли Маленкова с поста предсовмина. В июне 1957 года удалили из руководства Маленкова, Молотова, Кагановича, а в октябре того же года — Жукова. В октябре 1964 года сняли Хрущева.

Перечисляя хрущевские кадровые пленумы, я хотел бы обратить внимание только на одну сторону этого одиннадцатилетнего периода. Как голодные койоты, перегрызлись между собой все бывшие друзья, собутыльники, родственники, идеологические единоверцы. Одни и те же участники драмы, в основном те же самые ораторы, но какие разные речи от пленума к пленуму. Позабыв вчерашние дружеские связи, презрев стыд и свои подхалимские речи, они поливали грязью любого, кто оказывался в роли очередного обвиняемого.

Сохранились блокноты, записные книжки, настольные календари Брежнева с записями тех лет, когда он еще не был генеральным секретарем. Многие записи касались Хрущева. После каждого выступления Никиты Сергеевича Брежнев отмечал у себя: «Прекрасно, какие точные формулировки!» Подобострастие лилось через край, хотя в общем-то, как потом выяснилось, Леонид Ильич не любил Хрущева, но рассчитывал на то, что спецслужба донесет эти восклицания до «хозяина».

… В 1960 году я снова вернулся в аппарат ЦК КПСС после учебы в Академии общественных наук, но теперь уже в отдел пропаганды и агитации. Ильичев предложил мне пойти в сектор агитации, который возглавлял Константин Черненко — будущий генсек. Я отказался. И конечно же, вовсе не потому, что там Черненко, он был свойский парень — мы его звали просто Костя, а потому, что я знал все эти спектакли, «потемкинские деревни» с агитаторами и агитацией. И все об этом знали.

Через какое-то время меня перевели в сектор газет, о чем я и просил Ильичева. Печать, особенно ее ошибки, была, как и всегда, основной темой разговоров на разных партийных совещаниях, секретариатах. С тех пор как я себя помню в качестве журналиста и партийного работника, газеты, радио, а потом и телевидение постоянно работали в экстремальных условиях. Бесконечная череда снятий с работы, исключений из партии, выговоров, проработок, снижения тиражей в качестве наказания (тиражи определялись не подпиской, а решениями ЦК). Иногда, если «заблудившийся» редактор исправлялся и начинал вести себя дисциплинированно, его подвигали поближе к власти, что изображалось как «доверие».

Особенно противны были жалобы местных партийных руководителей. Как только появлялся острый материал, в ЦК немедленно направлялась цидуля о том, что печать извращает факты, не показывает «огромную» работу парторганизаций, «игнорирует» достижения. И каждый раз приходилось разбираться, проверять, докладывать. Все, как положено.