Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

• Название: SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства
• Автор: Кристофер Мур
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-66866-3

«Я знаю, что вы сейчас думаете: „Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись“» — так начинает Мур послесловие к этому роману. «Не испортил, а показал все совсем с другой стороны!» — непременно воскликнет благодарный читатель, только что перевернувший последнюю страницу романа про священную синь.

Такого Мура мы еще не видели — насмешник и низвергатель авторитетов предстает перед нами человеком тонким и даже лиричным.

А как иначе? Ведь в этой книге он пытается разгадать тайну творчества и рассказать о тех великих, которым удалось поймать мгновение и перенести его на холст.

---

Теоретически, если бы сквозь вещество проходил весь свет, такой предмет был бы невидим для глаза.

Странная штука, однако у позвоночных Земли истинно синего пигмента не существует. Рыбья чешуя, крылья бабочек, павлиньи перья, которые, на наш взгляд, — синие, на самом деле обладают так называемым структурным цветом: их поверхности состоят из микроструктур, которые рассеивают очень короткие волны синего света. Это называется рефракцией, и поэтому-то небо нам кажется синим, хотя никакой синей краски в нем нет.

Однако имеются неподтвержденные сообщения о том, что в бассейне Амазонки живет синяя древесная лягушка. Разные западные биологи наблюдали ее в трех случаях, однако при попытках поймать или сфотографировать ее, она как бы исчезала на глазах исследователей.

В местных легендах рассказывается о шамане, который нашел такую мертвую синюю лягушку и сделал из шкурки яд для своих стрел. Когда он подстрелил отравленной стрелой обезьянку, та исчезла — по крайней мере, он так утверждал. Но один мальчик из деревни того шамана вспомнил, что месяцем раньше нашел на окраине мертвую обезьяну, подбитую в точности шаманской стрелой, хотя до этого шаман на охоту не ходил. Синий яд со стрелы как-то перенес животное сквозь время.

Многие индейцы рассказывали, что видели, как амазонская синяя лягушка исчезает у них на глазах, и даже самые тщательные поиски в этом месте никакого результата не приносили. Лягушку больше не видели. Искатели не учитывали одного: не где искать, а когда.

Восемь. Афродита машет, как полоумная

Париж, 1890 г.

Люсьен работал в пекарне один часов до восьми, а потом спустилась Режин. Он стоял за прилавком в булочной. Мамаши Лессар нигде не было, хотя обычно она хлопотала в лавке — подметала, суетилась, расставляла полки и лари задолго до рассвета.

— Где ты была? — спросил Люсьен. — И где маман? Я тут едва управляюсь — и покупателей обслужи, и чтоб хлеб не сгорел.

— Маман устала. Сегодня она работать не будет.

Люсьен протянул покупательнице boule — большую круглую буханку, особенность их пекарни, — взял монеты и поблагодарил женщину, а затем повернулся к сестре. Он не припоминал, чтобы мама пропускала день работы — разве когда ездила к своей маме или мстила отцу за какую-нибудь обиду, реальную либо мнимую.

— Заболела? Послать за врачом?

Режин тяпнула его по затылку багетом, что Люсьен истолковал как «Нет, за врачом посылать не надо».

Два старика, убивавшие время за столиком кафе при булочной, расхохотались.

— А, Люсьен, жена тебе не нужна, э? С такой-то сестрицей.

— Семейный деловой совет, — сказала Режин. Она порхнула мимо как-то более угрожающе, чем обычно мимо порхала их мать, хоть и была вдвое меньше родительницы. Поймала Люсьена за тесемки фартука и потянула за собой в пекарню.

Не успел Люсьен полностью развернуться к ней, как она занесла багет, как топорище, зримо намереваясь вышибить брату мозги аппетитной хрумко-жёвкой корочкой.

— Как ты можешь что-то делать на этом складе, Люсьен? Как ты можешь там писать после того, что случилось с папá?

— Папá сам всегда хотел, чтобы я стал художником, — ответил Люсьен. Он не понимал, чего она так сердится. — И мы всегда пользовались этим складом.

— Как складом, идиот. Не как мастерской. Мы вас вчера там слышали. Жиль колотил в дверь, когда вернулся домой, а вы плевать хотели.

Режин вышла за плотника по имени Жиль — сына вышибалы из танцзала, тоже с Монмартра. Они теперь жили наверху с мадам Лессар.

— А Жиль где? Тоже на работу не пошел?

— Я отправила его по черной лестнице.

— Режин, это будет моя великая картина. Мой шедевр.

Багет прилетел быстро — и обернулся вокруг головы Люсьена. Лессары всегда гордились легкой нежной корочкой своих изделий, поэтому Люсьен отчасти удивился, до чего это больно — и даже сейчас, после стольких лет практики.

— Ай. Режин, я уже взрослый, и тебя это не касается.

— Там женщина была, обормот. С папá.

Люсьен вдруг забыл злиться, забыл, что он один все утро пек хлеб, забыл, что ему должно быть стыдно от того, что сестра слышала, как он занимается сексом.

— Женщина?

— Маман была в Лувесьене, ездила к grand-mère. А мы с Мари ее видели — только со спины, когда она на склад заходила. Какая-то рыжая прошмандовка. Мари пошла посмотреть, что там удастся разглядеть. Так и оказалась на крыше, когда упала.

Режин запыхалась — и вовсе не от того беспокойства, которое сознательно накручивала, чтобы добиться своего. Люсьен частенько уже видал такое и понимал, что причина не в этом.

— А маман знает?

— Нет. — Режин покачала головой. — Никто. Никто не знает.

— А мне почему не говорила?

— Потому что сама ничего не знала. Мы просто видели женщину — только ее спину, но у нее рыжие волосы… у профуры. Видели, как она заходит на склад с папá, а потом он запер дверь. Я не знаю, что там произошло. А потом, когда Мари упала, я просто не знала, что делать. Как-то все сразу и с перебором.

Люсьен обнял сестру.

— Прости меня. Я же не знал. Вероятно, он ее просто писал.

— Как ты вчера?

Люсьен не выпускал ее из объятий и гладил по спине.

— Мне надо идти. Сегодня я действительно пишу Жюльетт. Красками.

Режин кивнула и оттолкнула его:

— Я знаю.

— Мы раньше уже были вместе, Режин. Я думал, что потерял ее. А вчера — вчера у нас случилась встреча.

— И это знаю, но ты же младший. Это мерзко. Маман говорит, у нее теперь нет сына — ты погубил эту несчастную девушку.

— Два дня назад она грозила нанять русского, чтобы он поджег Жюльетт и скормил наших с ней детей собакам мадам Жакоб.

— Это пока она вас не слышала. Она не выйдет из комнаты, пока ты не сходишь на исповедь или пока не придет пора обедать. Смотря что раньше.

— Но мне двадцать семь лет. Ты правда думала, что я никогда раньше не бывал с женщиной?

— Ну, домой ты их не приводил. Мы считали, что тебе кто-нибудь дает, ну… из жалости. И девушки нынче очень много пьют.

Люсьен стряхнул с головы крошки.

— Я не женат, потому что художник, а не потому, что женщину не могу себе найти. Я же тебе говорил — у меня на жену нет времени. Это будет нечестно по отношению к ней.

— Так я тебе и поверила. Наверное, спасибо уже за то, что ты не гоняешься за мальчиками, как тот жуткий англичанин, что приходил к нам в булочную.

— Оскар? Оскар блистателен. По-французски говорит жутко, но человек блестящий.

— Иди, — сказала Режин. — Я присмотрю за лавкой. Иди пиши. И не рассказывай маман, что я тебе сказала. Никому вообще не говори.

— Не буду.

— И не будь мерзким.

— Не буду.

— И не становись затворником, как папа.

— Не буду.

— И дверь в мастерскую оставь открытой, чтоб мы видели, чем ты там занимаешься.

— Не буду.

— Иди. — И она взмахнула сломанным багетом. — Иди, иди, иди, братишка. Иди к своей профуре.

— Я ее люблю.

— Кому какая разница. Иди уже!

* * *

Все утро, пока хлопотал с хлебом, Люсьен твердил себе: «Сегодня я художник. Буду творить искусство. Я не швырну ее на рекамье и не оттопырю ее до бесчувствия, сколько бы ни умоляла». На самом деле он рассчитывал, что умолять она не станет, — он не был уверен в собственной решимости. «И если даже я швырну ее на рекамье и оттопырю до бесчувствия, просить ее выйти за меня не стану».

Когда Люсьен выбрался из пекарни, Жюльетт ждала его у двери в сарай. На ней было праздничное белое платье с голубыми и розовыми бантами, и высокая шляпка, больше походившая на букет, чем на головной убор. В таком наряде девушка скорее пойдет на танцы во дворе «Галетной мельницы» погожим воскресным вечером. Такое не станешь надевать, чтобы пройти несколько кварталов к художнику, перед которым все это и снимешь.

— Ну ты и красотка.

— Спасибо. Я принесла тебе подарок.

— И очень красиво его завернула, — сказал он, обхватывая ее за талию.

— Да не это, козел похотливый, кое-что другое. Покажу внутри.

Пока он отпирал дверь, она вынула из сумочки деревянный ящик с крышкой на петлях и открыла его.

— Смотри, краски! Торговец заверил меня, что лучшего качества. «Чистые пигменты», — сказал, что б это ни значило.

Внутри лежала дюжина тюбиков — больших, по четверти литра: краски в них хватит прокрыть весь холст, если только не писать импасто, как нравилось Ван Гогу, но Люсьен все равно не считал, что такой метод отвечает его сюжету. На каждом тюбике была приклеена маленькая бумажная этикетка с каплей краски — но никаких надписей, никаких пояснений, что за смесь.

— Но я сегодня собирался покупать краски у папаши Танги.

— А теперь вместо этого можешь сразу начать, — ответила она. Поцеловала его в щеку, поставила ящик с красками на столик, который Люсьен отвел для инструментов, и тут заметила ширму, появившуюся в дальнем углу сарая.