Артур Уолтермайр - Женщина в черном и другие мистические истории

• Название: Женщина в черном и другие мистические истории
• Автор: Артур Уолтермайр
• Жанр: Готические новеллы

В этой антологии собраны практически неизвестные широкой публике переводы рассказов умело вовлекающих читателя в атмосферу страха и тайны; повествующих о загадочном, непостижимом, сверхъестественном.

В сборнике представлены истории не только признанных мастеров жанра, таких как Брэм Стокер, Уильям Хоуп Ходжсон, М. Р. Джеймс; но и произведения малоизвестных читателю авторов, таких как Макс Даутендей, Артур Уолтермайр и Францишек Фениковский.

Часть переводов антологии была опубликована в онлайн журнале darkermagazine.ru.

---

Однако дальнейшее наше плавание протекало не так благоприятно, и нам то и дело приходилось ложиться в дрейф, дожидаясь попутного ветра. Со многими из пассажиров приключилась морская болезнь, и они спустились в свои каюты, чтобы лечить эту напасть белым хлебом и красным вином. Трамонтана играла с нами злые шутки. Остров Капри мы прошли, имея не по правому, а по левому борту. Ветер то усиливался, взбивая волну, то вновь затихал. Аккурат в ночь накануне Дня Поминовения мне выпало нести вахту. Я стоял на носу, сотрясаемый приступом лихорадки, и высматривал впереди Мессинский пролив. Было зябко. Рулевой в своем плаще с капюшоном, похожий больше на капуцина, нежели моряка, бесшумно вращал штурвал. Я подошел к нему, но прежде чем успел вымолвить слово, увидел…

Старый Гротус прервал рассказ, поскольку в это мгновение исполнявший обязанности виночерпия Захей Косицкий подал ему новую кружку пунша.

— И что такого ты увидел, дружище? — приступил он к умолкнувшему товарищу.

Корабельный писарь поднял на Косицкого мрачный взгляд.

— В зареве далекого Стромболи, который выбрасывал к небу языки багрового пламени, я увидел у самого нашего борта большой трехмачтовик. Он появился внезапно, словно вырос из морской пучины, но при этом выглядел так, будто только что сошел со стапеля на верфи: выкрашенный в черный цвет, с ослепительно белыми парусами. На грот-мачте горели синие огни четырех, образующих крест фонарей. Привлеченные этим светом, к таинственному кораблю начали со всех сторон слетаться чайки, и тут… Я не поверил собственным глазам, ибо, коснувшись палубы, птицы превращались в людей — одни карабкались по вантам на реи, другие выстраивались вдоль борта. А потом я услышал пение, едва различимое, но проникавшее до глубины души и такое тоскливое, что этого не передать словами. В нем был скрип шпангоутов, всхлипывания дрожащих волн, жалобные стоны утопающих, боль и отчаяние, какие человек испытывает разве что в последние мгновения своей жизни. Я весь затрясся и не переставал дрожать, даже когда вахтенные матросы под руки свели меня в кубрик и уложили в койку. Перед глазами у меня стоял этот жуткий корабль смерти, под всеми парусами мчащийся во тьме средиземноморской ночи…

— Тебе привиделось, Размус, — недоверчиво махнул рукой скептик Дрыва.

— Точно так, Миколай, рассудил и наш капитан, — ответил корабельный писарь. — Однако что бы он ни говорил, а лихорадка делала свое: мне становилось все хуже. В конце концов старик испугался, что на борту у него будет покойник, и, едва мы добрались до Мессины, велел переправить меня на берег и доставить в больницу при монастыре Сан-Грегорио. Помню, меня несли через какие-то ворота, улицы, площади, где толпились визгливые торговки, калеки и нищие, выпрашивающие милостыню. Я был уверен, что это последнее мое путешествие. И пусть сияло лазурью небо, за садовыми оградами цвели апельсиновые и лимонные деревья — я видел одни только дикие, темные лица и горящие глаза обреченных на муки грешников, а над их головами с жалобными криками носились чайки. В какое-то мгновение все мое тело сковал смертельный холод и я лишился чувств…

В просторной зале воцарилась тишина, нарушаемая единственно тиканьем часов, да еще выл в трубе ветер. За окнами начало понемногу светлеть. Старые моряки сидели, погруженные в молчание. Первым заговорил Йонаш Гданец:

— Однако, вижу, ты оклемался, приятель, иначе не угощаться бы нам сейчас за одним столом.

— Это верно, — согласился рассказчик. — Как Бог свят, не сидеть бы мне с вами, когда б не брат Бартоломео, ходивший за больными в монастырском лазарете… — корабельный писарь отхлебнул пунша, смачивая пересохшее горло. — Золотой души человек! Он не только здоровье мне вернул, но и страхи мои успокоил, а то я уж думал, что с головой у меня неладно, и запрут меня до конца дней в приют для умалишенных. Но брат Бартоломео был родом с Сицилии, а тамошние жители знают, что души погибших моряков после смерти превращаются в чаек и сотню лет должны блуждать, неприкаянные, над соленой бездной, прежде чем Господь допустит их на Страшный Суд. Лишь несколько раз в году — в ночь накануне Дня Поминовения да еще на Святого Петра или Иосифа — дозволяется им отдохнуть на Корабле Чаек. Бывает, что моряки встречают его в сумерках в открытом море; он мчится на всех парусах, и волны бегут от него прочь, на запад, где скрылось в пучине солнце. Однако чаще этот призрачный бриг покачивается на якоре у прибрежных городов и местечек. Тогда души-чайки летят на кладбища и крыльями осеняют пламя поминальных свечей, защищая его от ветра, а ночью каждая возвращается к своему дому, садится на крышу и жалобно кричит, пока не проснутся близкие умершего. Один сирота, рыбацкий сын, еще будучи ребенком, слышал эти таинственные призывы; ему казалось, будто он узнает голоса своих родных и знакомых, погибших в море, разбирает их мольбы, жалобы и проклятия, вырвавшиеся в минуту кончины. На рассвете он видел, как их неискупленные души возвращаются на свой корабль, а когда он тает в блеске восходящего солнца, разлетаются на все четыре стороны, чтобы днем скитаться над волнами, а ночи проводить на безлюдных скалах и заброшенных руинах. Мальчика страшила такая участь, он боялся горькой доли матроса или рыбака, а потому, достигнув юношеских лет, удалился в монастырь…

— Уж не брат ли Бартоломео был этим рыбацким сыном? — спросил хелянин Мартин Шев.

Гротус кивнул седой головой.

— Вы угадали, — промолвил он угрюмо. — Брат Сибиллы Песка и погибшего в сражении с неверными моряка Конрадино рассказал мне собственную историю.

Пол Комптон ДНЕВНИК ФИЛИПА ВЕСТЕРЛИ

Минуло десять лет с тех пор как мой дядя, Филип Вестерли, исчез. Существует немало версий касательно причин и обстоятельств его загадочного и бесследного исчезновения. Многих удивляет, как это человек может пропасть, не оставив ни следа, кроме разбитого зеркала. Но все эти предположения и дикие фантазии и вполовину не так невероятны, как история, которую я узнал из дневника, что вёл мой дядя по одной из своих причуд.

Но сначала — пара слов о самом Филипе Вестерли. Он был состоятелен, но также жесток и эгоистичен. Именно жестокости и эгоизму он был обязан своим богатством. Кроме того, у него было множество причуд. Одна из них — ведение дневника. Ещё одна — страсть к зеркалам. Обладавший в некотором роде демонической красотой, Филип Вестерли был почти женственен в своей любви стоять перед зеркалом и восхищаться собой. Эксцентричность его подтверждается тем, что одну из стен в его комнате целиком закрывало гигантское зеркало — то самое, с которым связано его исчезновение. Но довольно, прочтите теперь выдержки из дневника Филипа Вестерли.

* * *

3 авг. День. Сегодня Биллингс попросил об отсрочке долговой выплаты, однако я не увидел причин идти ему навстречу. Когда я сообщил ему об этом, он начал ужасающим образом проклинать меня. Заявил, что я жесток и что однажды меня призовут к ответу за моё отношение к людям. Я рассмеялся ему в лицо, но в то же время почувствовал смутное беспокойство, которое и сейчас ещё не совсем оставило меня.

Поздний вечер. Случилось нечто удивительное. Я отправился в свою комнату, чтобы одеться к ужину, и стоял перед зеркалом, завязывая галстук. Я уже начал завязывать узел, как это обычно делается, но вдруг заметил, что никакие мои движения не отражаются в зеркале. Да, в стекле было моё отражение, но оно не повторяло ни единого моего жеста. Оно было неподвижно!

Я потянулся к своему отражению, но коснулся лишь гладкой поверхности зеркала. Затем я увидел кое-что по-настоящему поразительное. На отражении в зеркале не было галстука! Я ошарашенно отступил. Была ли это иллюзия? Пострадали ли мои разум и зрение от какой-то болезни, о которой я не догадывался? Невозможно! Я более пристально всмотрелся в отражение. Между ним и мной был целый ряд отличий. Во-первых, лицо его покрывала густая щетина. Прекрасно помня, что был днём у парикмахера, я провёл рукой по подбородку, чтобы проверить, есть ли она у меня. Пальцы коснулись чисто выбритой кожи. Губы человека в зеркале разомкнулись, обнажая кривые, жёлтые клыки, тогда как у меня во рту два ряда сверкающих, ухоженных зубов.

Преисполнившись отвращения и страха, я стал искать другие несоответствия. И я нашёл их. Ступни и ладони существа были ненормально большими, а одежда — старой, грязной и мешковатой.

Дольше задерживаться у зеркала я не осмелился. Завязав галстук так хорошо, как смог, я поспешил спуститься к ужину.

4 авг. Утро. Проснулся разбитым и усталым. Мой зазеркальный друг по-прежнему со мной. Обычно в зеркале отражаюсь я, лежащий в постели, но этим утром всё иначе. Вместо себя я увидел жителя зазеркалья, который, как и я, очнулся от ночного отдыха. Надеюсь, ему спалось лучше, чем мне — моя ночь была полна беспокойных, судорожных метаний.