Марина Струк - Рассказы о Великой войне

• Название: Рассказы о Великой войне
• Автор: Марина Струк
• Жанр: О войне

О мужчинах и женщинах, о старых и малых, о воинах и тех, кто был в тылу, о тех, кто вернулся, и о тех, кто остался навеки в той войне…

---

А потом к ним стала спускаться с пятого этажа Сонечка, присоединяясь к их игре. Они хоть и жили в одном дворе, но никогда не играли вместе — Сонечка, худенькая девочка в круглых очках, была старше их на два года. Да еще постоянно занята — как говорила она сама с гордостью, подавала надежды на будущее в музыке, до игр ли тогда? Она иногда приносила скрипку и играла, что успела выучить до войны, едва двигая смычок худенькими уже слабыми пальцами. И Рая с Милой затихали, слушая волшебную музыку, которая уносила их на своих крыльях далеко-далеко от темного и холодного города, окруженного неприятелем.

Только спустя время Рая с подружками узнает, что Соню отправляла к девочкам мать, чтобы та не видела, как медленно угасают ее младшие брат и сестра, чтобы не столкнулась со смертью, уже караулившей за дверями квартиры, готовая ступить за очередной своей добычей. А тогда они по-детски радовались общению друг с другом, спорили о каких-то пустяках, даже ругались на несколько минут, мечтали, что будет стоять на праздничном столе, посвященном окончанию этой войны, так жестоко отнявшей у них конфеты, мороженое и пирожное-корзинка. И булку. Толстую пышную ароматную булку, от которой так сладко пахнет сдобой.

Медленно сыпется маленькая, едва заметная глазу горсть ржаной муки в мешочек из кулька, наспех сделанного из носового платка. Суетятся красные с мороза руки поскорее спрятать, укрыть от чужих глаз эту горсть, что добавлялась к другим, принесенным ранее. Но Рая, проснувшаяся первой из трех задремавших у печки на матрасе девочек, видит эту муку, эти руки и глаза матери, полные слез, ее закушенную губу и хмурый лоб.

— Что ты не спишь? Спи, еще ж не утро, — улыбается как-то криво мать, отводя глаза в сторону. А потом в два шага пересекает расстояние из маленькой кухоньки в комнату, опускается на колени перед ней и крепко прижимает ее к себе. — Родная моя… моя родная… душу выверну для тебя… сердце вырву из груди!

И плачет. Горько плачет, прижимая к себе Раю. От этого плача проснулись и Милочка с Соней, непонимающе смотрят на плачущую женщину, а она уже и их притягивает к себе, заспанных, таких теплых из-под толстого ватного одеяла. Таких изможденных, бледных, совсем без красок жизни и детства на лице. Целует их макушки, их «ежики», оставшиеся взамен длинных косичек, понимая, что сделает все, чтобы из этой квартиры никогда больше не вынесли умершего от голода, как вынесли маленькую «мумию», завернутую в простынь, из соседнего подъезда только что, когда она возвращалась с завода. Только не из ее квартиры!

Маленькие плоские лепешки из ржаной муки и воды, пожаренные на чуть прогорклом масле. Мишка сейчас бы не стал есть такие, подумала Раиса Ивановна о внуке, а тогда трем девочкам эти лепешки казались необыкновенно вкусными. И пусть они не наедались этими небольшими кругляшами, но, по крайней мере, теперь не болел так сильно от голода живот, обманутый на время.

А потом была эвакуация зимой 1942 года, когда всех трех девочек, ставших сестрами за эти такие длинные месяцы блокады, увезли по льду прочь из блокадного Ленинграда. Раиса Ивановна помнит, как было страшно и тревожно качаться на неровностях снежной дороги под брезентом грузовика, слушая плач детей и женщин.

Мать приедет к ним в деревню под Ленинградом только весной, когда заболеет туберкулезом и не сможет больше работать на заводе. Так и останутся они жить вчетвером до конца войны (мать Сони умрет от голода той же зимой 1942, за пару недель до эвакуации), деля не только небольшую комнату в пятистенке деревеньки, но и все тревоги по поводу пошатнувшегося здоровья матери, которой становилось все хуже с каждым месяцем.

Вчетвером вернутся в Ленинград в свою прежнюю квартиру, где от некогда бабушкиного обеденного гарнитура в восемь предметов, останется только стол на толстых ножках и три стула. Остальное было сожжено за месяцы холодов в промерзшей квартире.

Вчетвером встретят в июле 1945 года отца Раи и старшего брата Милы. И пусть они разъедутся после (Соню заберет в Киев тетка со стороны матери в 1946 году), но так и останутся одной семьей, что будет в дальнейшем делить все горести и радости, которые приготовит им судьба в будущем…

— Пахнет, — задумчиво проговорила Раиса Леонидовна, чувствуя самый приятный для нее аромат, любовь к которому так и не смогли перекрыть запахи даже самых дорогих духов, которые Софья Абрамовна привозила сестрам из своих поездок на зарубежные гастроли.

Аромат свежей выпечки. Именно его так любила вдыхать Раиса Леонидовна, подолгу задерживаясь порой у булочных.

— Ах, ты! — взмахнула руками дочь и подскочила к плите, опасаясь увидеть чересчур зарумянившуюся корочку пирогов. А Раиса Леонидовна снова вспомнила горсть муки, уже белой, пшеничной, в ладони дочери, когда та сметала муку с поверхности стола.

Сегодня шестое июля, день рождения матери, сгоревшей от болезни легких в уже далеком сейчас 1951 году. Сегодня спасенные ею девочки, уже ставшие бабушками, поедут на могилу той, что когда рискнула бессмертием своей души по церковным канонам ради них. У каждой из них долг перед этой женщиной, неимоверно мучающейся когда-то из-за чувства вины, терзающего каждую бессонную ночь. Раиса Леонидовна хорошо помнила это, как и плач матери в ту, первую ночь после возвращения отца, когда она случайно подслушала тихий шепот:

— …в чьей смерти я виновата, Леня? У кого отняла этой мукой несколько граммов хлеба, что спасли бы жизнь? А если это ребенок, Леня? О, если это ребенок!

— Три жизни, Танечка. Три жизни ты сумела спасти… этим… Постарайся забыть, моя хорошая. Прошу, забудь и не казни себя больше. Всякий раз смотри в их глаза и думай не о том, кто умер, а о тех, кто выжил… Кто знает? Быть может, ты спасла лауреата Сталинской премии? Да-да, Соня играет так, что я едва не разрыдался, а ведь здоровый мужик! И Мила… только вспомни ее кудряшки и вздернутый носик… кем-то станет она? А Раечка? Я ведь жил только ради Раечки и ради тебя. Сгинь вы в блокаде, и я… в первом же бою, ничуть не таясь от пуль! А так — знал ради кого должен дойти, выкарабкаться после ранений…. И горсть, Танечка… Что такое маленькая горсть, пусть и помноженная на несколько десятков раз? Самая малость…

Все верно. Так мало муки в горсти. Совсем мало. Но как оказалось, вполне достаточно и этих пронесенных тайком с завода маленьких горстей, чтобы спасти три детских жизни среди ада голода и морозов…

Одноклассники

Ах война, что ж ты сделала подлая:
Стали тихими наши дворы…

Б. Окуджава

Улыбающиеся лица. Развевающиеся легким ветерком кудри светловолосой девушки, широко и открыто улыбающейся в момент съемки, белые ленты в косах другой, которая даже с карточки смотрела хмуро.

Маруся и Эльмира. Две подруги — не разлей вода, на удивление остальным. Ведь они были такие разные: староста девятого «А» — высокая и чуть сутулая Маруся с неизменными косами, спускающимися на еще плоскую грудь, и Эльмира, такая же красивая и чарующая, как ее имя. Хотя нет… Не полного имени. Потому что может быть поэтичного в имени «Электрификация мира»? Только проза…

Эльмира первая из старшеклассниц обрежет свои длинные косы, делая в подражание Орловой короткое каре, пряди которого будет завивать каждое утро на горячие щипцы, из-за чего неизменно будет опаздывать на первый урок. И если и появится лента в ее светлых волосах, то только обручем удерживающая волосы, открывая ее высокий лоб, позволяя без особых помех увидеть красивые черты ее лица.

Маруся каждый раз будет на собрании класса ругать подругу за безалаберность и легкомыслие, упрекая, что нельзя комсомолке быть такой, как Эльмира. Но всякий раз сама же будет ручаться за нее перед классом и учителями, брать ее на поруки, давая «честное комсомольское», что Эльмира подтянет «хвосты» из-за своих опозданий на уроки хромого Льва Ароновича, преподающего физику и математические науки в их школе.

В Эльмиру были влюблены все поголовно мальчики в их классе и в параллельном. Он не знал никого, кого бы миновала эта участь. Кого-то отпускало сразу же, отмерив для влюбленности короткий миг, будто для вспышки, а кого-то затягивало надолго. Как, например, тех, кто на этой самой фотографии стояли полукругом за парковой скамьей, на которой сидели девушки.

Прищурившийся от лучей яркого солнца, Йоська, к которому в основном и ревновали Эльмиру остальные из компании. Он был высок и широкоплеч, с темными, аккуратно уложенными на правый бок волосами. Гордость школы — он всегда становился на первые ступени пьедестала на соревнованиях по плаванию. И он жил в одном доме с Эльмирой, а это позволяло ему провожать ее к школе и обратно домой после уроков на зависть остальным, не выдумывая разных предлогов для того. Разумеется, если не было тренировок.