Борис Акунин - Ф. М.

• Название: Ф. М.
• Автор: Борис Акунин
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-373-03036-6

Историк Николас Фандорин ищет пропавшую рукопись неизвестной повести Достоевского. Оказывается, одна из первых редакций «Преступления и наказания» представляла собой настоящий классический детектив с теми же персонажами, но несколько иным развитием сюжета…

---

– Неужели по отпечатку пальца можно столько всего определить? – поразился Ника.

– Если оттиск хороший – да. Перехожу к гипотетической части. – Элеонора Ивановна перелистнула страницу. – Текстологический анализ исследованного фрагмента, филологической науке совершенно неизвестного, позволяет с большой степенью уверенности предположить, что перед нами часть рукописи, представляющей собой сюжетно оформленный вариант художественного произведения, которое дошло до нас в виде романа «Преступление и наказание». – Вознаградив себя за длинное предложение глотком чая, Моргунова продолжила. – Известно, что в начале июня 1865 года, отправляясь за границу, Федор Михайлович предложил издателю «Санкт-Петербургских ведомостей» Коршу и издателю «Отечественных записок» Краевскому некий роман, который обещал закончить к октябрю. Предложение не было принято ни Коршем, ни Краевским, и до сих пор считалось, что замысел остался неосуществленным. Возможно, какая-то часть работы все же была выполнена, а впоследствии Федор Михайлович использовал материалы из недоконченного романа для «Преступления и наказания». Это версия первая. Можно предложить и иную версию, связанную со Стелловским, нечистоплотным издателем, который тогда же, в июне 1865 года, подписал с Федором Михайловичем «условие», то есть контракт.

– Да, я помню эту историю, – решил блеснуть начитанностью Николас. – За небольшой аванс Достоевский обязался написать к определенному сроку роман, а если не напишет, все права на его сочинения надолго переходили к Стелловскому. Благодаря юной стенографистке Анне Сниткиной писатель сумел-таки поспеть к сроку. Но ведь, насколько я помню, то был роман «Игрок», а вовсе не «Преступление и наказание».

– Вы плохо знаете биографию Федора Михайловича, – укорила магистра истории Моргунова. – Стыдно. При чем здесь «Игрок»? Это будет лишь осенью 1866 года, а мы говорим про лето 65-го. Федор Михайлович живет в Висбадене, много играет на рулетке, не может расплатиться по счетам в гостинице. Он совсем один, в ужасном положении, и всё пишет, пишет. До нас дошли записи двух первоначальных редакций «Преступления». Первая написана от лица убийцы, в форме его «исповеди». Сюжетная рамка второй редакции – судебный процесс над убийцей. Мог быть и еще какой-то не дошедший до нас вариант. Ничего фантастического в этом предположении нет. В одном из писем барона Врангеля, близкого друга писателя, есть невнятное упоминание о том, что в августе-сентябре Федор Михайлович пробовал что-то написать для издателя Стелловского. В свою очередь, в письме Врангелю писатель сообщает, – Элеонора Ивановна провела пальцем по строчкам. – «Теперь опять начну писать роман из-под палки, то есть из нужды, наскоро. Он выйдет эффектен, но того ли мне надобно!» А вот из другого письма, тому же адресату: «В настоящее время я начал одну работу, за которую могу взять деньги только осенью. Успешно и как можно скорее окончить эту работу необходимо, чтобы начать, получив деньги, уплату долгов». И еще одна жалоба, на то же самое: «О, друг мой! Вы не поверите, какая мука писать на заказ… Но что мне делать: у меня 15000 долгу». – Старуха отложила страницу. – Идем далее. Сам Федор Михайлович позднее писал барону Врангелю, что после возвращения в Петербург, в конце ноября, когда для романа о Раскольникове было уже «много написано и готово», он «всё сжег» и «начал сызнова», по «новому плану». А что если не сжег? Доверять Федору Михайловичу в подобных вещах следует с осторожностью. Например, в 1871 году, перед возвращением из длительной заграничной поездки в Россию, он тоже писал, что сжег все черновые рукописи последних четырех лет, в том числе оригиналы и первые редакции «Вечного мужа», «Идиота» и «Бесов». Однако потом выяснилось, что эти записи целы. Они и сейчас хранятся в Литературном архиве. Так, может быть, и от рукописи 1865 года что-то сохранилось? В любом случае вам, молодой человек, невероятно повезло.

Старая ведьма ни к селу ни к городу хихикнула.

– Рукопись как документ исключительной культурной ценности подлежит передаче, или в некоторых предусмотренных законом случаях, продаже государству. Это если вы сможете доказать, что владеете рукописью легальным образом – например, она досталась вам по завещанию. Но вы-то, конечно, захотите переправить ее за границу, на аукцион. Эх, надо было взять с вас больше. Шучу! – замахала она рукой на попытавшегося протестовать Фандорина. – Я вам гарантировала конфиденциальность и слово сдержу. Наука, которой я посвятила всю свою жизнь, обошлась со мной скверно, и я ничем ей не обязана. Но вы учтите вот что. – Экспертша хитро прищурилась. – Цена такого автографа сравнительно невелика – несколько тысяч долларов, даже если продавать по-черному, в частные руки. Но если бы у вас на руках была вся рукопись, тогда ого-го. Совсем другое дело.

Она выжидательно смотрела на собеседника. Даже приспустила очки – блеснули два недобрых водянистых глаза.

– Это собственность моего клиента. – Николас поднялся, бережно спрятал драгоценную страницу и заключение в прозрачную папку. – Ему и решать.

Бедный Рулет, думал он. Что с ним будет? Теперь на радостях уширяется до смерти. Как быть?

– Желаю успеха, Николай Александрович Фандорин, – сказала на прощанье Элеонора Ивановна с уже нескрываемым, хоть и мало понятным ехидством.

Ника ехидство заметил, но списал на старушечьи причуды. К тому же был озабочен сложной этической задачей: как бы не нарушить закон и в то же время не обмануть доверие клиента.

Спускался по лестнице, вздыхал. Проблема казалась ему очень трудной.

А между тем до столкновения с проблемой по-настоящему трудной магистру истории оставалось максимум минуты три.

Во дворе люто палило солнце, согнав со скамеек всех пенсионерок. Грязный голубь безнадежно тыкался клювом в пересохшую лужу, мимо протащилась собака с высунутым языком, и лишь стайка девчушек самозабвенно прыгала по расчерченному мелом асфальту. И жара им нипочем, а у кого-то вон сердечный приступ, подумал Николас, заметив припаркованный неподалеку реанимобиль.

Сел в свой раскаленный метрокэб, опустил стекла и включил вентилятор на полную мощность, чтоб поскорее продуть кабину. При повороте ключа ожил приемник. Это было «Автор-радио», новая станция, которая в перерывах между сводками дорожного движения крутила авторскую песню.

Женский голос страстно и печально запел под гитару: «Ты говоришь – она не стоит свеч – игра судьбы – темны ее сплетенья…»

Фандорин тронул с места.

Чтобы выехать в переулок, нужно было миновать арку. Попав из ярко освещенного двора в эту темную зону, Ника на всякий случай замедлил ход потому что почти ничего не видел. И слишком поздно заметил, как от стены отделилась узкая тень…

Нет, про отделившуюся от стены тень потом. Сначала нужно закончить с Элеонорой Ивановной Моргуновой, чтоб больше уже не возвращаться к этой неприятной во всех отношениях даме.

Про гостью Элеоноры Ивановны. А может, гостя. Или даже Гостя

Через пол этак часика после того как ушел бестолковый дылда, в дверь 39-й квартиры позвонили.

Элеонора Ивановна долго не открывала, смотрела в глазок. Свет, что ли, на лестнице перегорел – темно там было, ничего не видно.

– Кто там? – наконец спросила она. – Я же слышу, как вы шуршите. Отвечайте, не то в милицию позвоню.

Тоненький голосок ответил:

– Открой, Лялечка. Это я, Светуся.{13}

Моргунова от неожиданности стукнулась лбом об дверь.

«Лялечкой» ее уже лет пятьдесят никто не называл. С тех пор, как умерла Светуся, ее сестра, – утонула в озере. Никого Элеонора Ивановна так не любила, как Светусю. Собственно, вообще с тех пор никого не любила.

И совершила потрясенная Лялечка невероятный поступок: сняла цепочку и открыла дверь. Нашло на нее что-то такое, будто не в себе сделалась.

Ну в самом деле, не держать же Светусю на темной лестнице?

Кто-то вошел из темноты, и пахнуло забытым ароматом – духами «Красная Москва», но ничего толком рассмотреть Моргунова не успела, потому что проворная рука сдернула у нее с носа очки, а без очков Элеонора Ивановна почти ничего не видела – семь диоптрий плюс глаукома.

Попятилась она, совершила два противоположно направленных действия: глаза сощурила в щелочки (чтобы хоть что-то разглядеть), а рот, наоборот, широко раскрыла (чтобы закричать).

Кое-что разглядела. И лицо непроизвольно сделало обратную рокировку: рот захлопнулся, глаза же широко-широко распахнулись.

Это была не Светуся.

Светуся навсегда осталась двадцатидвухлетняя, с двумя косами. А это была старуха в таком же, как у Элеоноры Ивановны, балахоне, с такой же сумкой и в темных очках.

– Я пошутила. Я не Светуся. Я – Элеонора Ивановна Моргунова.