Валентин Пригорский (Волков) - Закон Талиона

• Название: Закон Талиона
• Автор: Валентин Пригорский (Волков)
• Жанр: Боевик

Секретное подразделение "Талион" создавалось для специальных операций за преде-лами СССР. Сотрудники, мобилизованные по определённому наследственному признаку, а также по высоким нравственным, интеллектуальным и физическим кондициям, получили необычные психоэнергетические и бойцовские способности, инициированные древним мистическим ритуалом.

…Союз распался, работа "талионщиков" потеряла конкретику и первоначальный смысл, но сохранились превосходящие человеческую норму способности, наработанный опыт, корпоративная преданность, философия справедливого возмездия и мистически вплавленная в мозг доктрина "благо Державы превыше всего".

"Бесхозное" подразделение продолжает выполнять свою работу.

И ещё одна важнейшая задача — подготовка смены. Кто примет и понесёт штандарт Ордена "Талиона"?

---

— Передохнём и закидаем, — сказал Фёдор, — пока тебя черти носили или ты чертей, мы с Аркашей договорились: он ненавязчиво берёт власть в общине в свои руки. Потерявшие своих адептов, лишённые всяческой инициативы, люди с охотой признают нового председа-теля колхоза — в городе им не место. Куда без документов, без жилья, без денег? Будут ово-щи выращивать, заживут, глядишь, оттают. А семена и маслодавильню сожгут. Не возража-ешь? Ключи от терема отдай. Лучше послушай, что Аркаша рассказывает.

"Уже не Аркадий, а Аркаша, — подумал Павел с одобрением, — братан, значит", — а вслух лаконично приободрил:

— Внимательно…

Лешак помялся, помялся и выдавил с трудом:

— Случилось чудо, — и замолчал.

— И всё? — спросил Павел, выдержав паузу.

Аркадий сокрушённо развёл руками.

— Не-ет, — Фёдор положил руку мужику на плечо, — не всё. Ты же хорошо начинал. Да-вай, вспоминай свои журналистские умения и говори, будто сам с собой, откровенно — это важно.

— Хорошо, — Аркадий потупился и вздохнул, — я попробую. Понимаете, когда человече-ский мозг так долго обрабатывают, в том числе и галлюциногенами, ему может привидеться всякое. Боюсь, вы примете случившееся со мной за сумерки разума. Я и сам задумывался — не бред ли? Но вы же пришли как раз на эту поляну, и сделали то, что мне было обещано — факт! Я прав?

— Не отвлекайся, — попросил Фёдор, — до сих пор мы тебе верили и не пожалели об этом. Мы слушаем.

— Хорошо, — повторил бывший "журналист, правда, провинциальный", — вы представ-ляете себе нынешнее состояние любого из наших поселян-общинников? Представляете? Вы на меня посмотрите: не человек — пугало огородное. И остальные снаружи не лучше. Только я это осознаю, а они нет. Они и изнутри такие же, как бы правильнее сказать: неприкаянные, замурзанные, что ли. Никакие! Сущности в них не осталось — макеты, пародии. И хоть никого из обитателей я раньше не знал, и не могу оценить степень их деградации в полной мере, но это сейчас и не важно, я вспоминаю и анализирую своё собственное прежнее состояние, и мне становится жутко. От любого другого животного меня отличали: умение говорить и воспринимать приказы, и способность выполнять работу. Никакой личной инициативы, никаких сильных эмоций, никаких желаний. Даже вредные привычки, пороки, страсти не тревожат. Наркоман здесь забывает о наркотиках, алкоголик о выпивке, курильщик о табаке. Заодно, все забывают о сексе. О ревности, кстати, тоже. Семьями живут по инерции. Вспоминаю: адепты иногда брали себе женщин из тех, что помоложе, насиловали, а их мужья сохраняли полное равнодушие. Имели место убийства. На моей памяти несколько. Из каких побуждений — не знаю. Не ритуальные, это точно. И опять никому дела нет. Самое яркое переживание, это молитвенный экстаз, но уж, зато экстаз, так экстаз: беспредельный, слепой, безрассудный. Прикажет адепт умереть — умрёшь, прикажет убить — убьёшь. Мысли какие-то крутились, но самые примитивные, насущные.

Аркадий неожиданно закашлялся, и кашлял надрывно, хрипя и хлюпая, зажимая рот рукой, раскачиваясь взад-вперёд, потом тяжело поднялся, отошёл к кустикам и густо сплю-нул. Вернулся, вытирая рукавом ватника рот и слезящиеся глаза. Друзья-соратники при этом терпеливо хранили молчание.

— Простите, это у меня давно. Так, о чём я? А, да…я, почему так распинаюсь — хочу, чтоб вы поняли, что я попросту был неспособен что-либо придумать или вообразить, а сей-час, прикидывая, не могу найти случившемуся рационального объяснения. Представьте се-бе: зима в самой студёной поре, полночь, очаг тлеет, в землянке сыро и зябко, люди спят не раздеваясь, только обутка сушится на камнях. И вдруг я встаю, пимы, шапку напяливаю, ру-кавицы там брезентовые, и выхожу на стужу. Зачем — не знаю, и знать не хочу, как кукла с заводом. Просто вышел и пошёл. И дошёл до этой полянки, это я точно знаю, видите, отсю-да вправо кедрач начинается, другого такого места поблизости нет. Я потом много думал, вспоминал, в какой-никакой порядок выстраивал. Луна, помню, яркая-яркая, снег до того белый, аж светится, и я посреди стою. Эмоций, помнится, никаких. Как сейчас вижу: осы-пался снег с кустов и на поляну выходит седая матёрая рысь, неспешно так. Снег глубокий, мне чуть не по колено, а она не проваливается, не буровит, а как по насту. Меня в том со-стоянии это не удивило, меня вообще ничего не удивляло. Вот встала она напротив и в глаза мне смотрит, и распрямляется. А я вижу — это и не рысь вовсе, а старая старуха в седой шу-бе. Я на неё смотрю, она на меня. Как долго, затрудняюсь сказать, наверное, долго. Потом снова снег осыпался серебристый такой, и из-за деревьев появляетесь…, появляется молодой мужчина, ну точь-в-точь вы, Павел. До ва…, до его появления мой мозг как бы спал, и вдруг — эмоции! Ма-аленькие такие, будто стайка воробьёв порскнула из-под ног. Я повернулся и пошёл назад. Больше на меня дурман не действовал. Не то, чтоб взрывным образом, а постепенно пришло понимание. Вот, всё.

На Павла рассказ произвёл неоднозначное впечатление. Мозг Аркадия, сбросив путы дурмана, перешёл на нормальный режим работы — это безусловный позитив. А вот видение ли инициировало мозговую деятельность, или проснувшийся мозг породил видение — чёрт знает. То, что он, якобы, именно Пашу в бреду увидал, тоже объяснимо. Скажем, какой-нибудь утёнок, вылезая из яйца, признаёт за свою мамашу первое, увиденное в момент рож-дения (или вылупления, как правильно?) существо. С Аркашей примерно то же самое: разум выкалупывается из ядовитого панциря, он уже не растение и понимает, что Ходжа и Сима сейчас будут его убивать, он страстно хочет спастись сам, чтобы спасти дочь от насилия, он знает, что обречён, и тут на поляне появляется Павел во всём чёрном! Немудрено, что образ впервые увиденного чужака, спроецировался на образ из бредового видения, и он сказал: "Кря!", — в смысле: "А я тебя видел!" Вроде бы всё ясно, однако не давали покоя рысьи глаза старой карги, угощавшей чудо-пончиками. От такой мысли попахивало мистикой и язычеством. Тем более в облике старушенции явно доминировали какие-нибудь манчжуро-уйгурские корни.

— Кто их шаманов, однако, разберёт, — вздохнул читающий мысли Сухов.

— Вопрос, — Паша поднял руку, — Аркадий, ты говоришь, что сам с поляны ушёл, а Ход-жа козырял, мол, это он тебя нашёл в снегу обмороженного?

— Врал, — отмахнулся мужик, — он утром заявился к нам в землянку, наверное, по следам, и поинтересовался, кто ночью выходил. Молчать не имело смысла, мои пимы ещё не просохли. Ложь вызвала бы подозрение. Я сказал, что не знаю, что мне ночью снилось, будто я по лесу ходил. Ходжа успокоился, пробормотал что-то насчёт лунатиков, а вечером произнёс проповедь о чудесном спасении обмороженного общинника. Я так и не понял, для чего. Он хи-итрый был.

Центральный офис СОТОФ

2004 год, август.

Солнце катилось, катилось по небу и докатилось, на минуту-другую зависнув в той самой поре, когда его рассеянные лучи обычно мимоходом прикладываются к окнам офиса на Новомалопесковском. Портьеры, и без того золотистые, превратились в магические само-светящиеся волны, кабинетный антураж приобрёл ореол парадности, а лица присутствую-щих — бронзовую многозначительность.

Коля Иваньков невольно косился не столько на своего бывшего командира, сколько на его костистую длань, спокойно обхватившую подлокотник кресла. Полежаев сжато и, очень точно определяя узловые моменты, рассказывал о своём рейде по сектантским тылам, но лишь особо драматичные эпизоды сопровождались малозаметным шевелением пальцев — выдержка у ротного профессиональная. И ладонь тоже профессиональная, способная вы-полнять функции топора или тех же слесарных тисков.

— Вот, собственно, на том наша командировка и завершилась. — Павел, как бы знаменуя конец повествования, потянулся за стаканом сока, отхлебнув, блаженно улыбнулся. — Ты, поди, думаешь, что в деле поставлена точка? (Вот чёрт!) Ошибаешься, друг мой Колька, все-го лишь многоточие.

— Мысли читаете, товарищ капитан? От Сухова заразились?

Марина Сергеевна, откинувшись на спинку кресла, мелодично фыркнула.

— Тебе бы с ним. — Полежаев, отпив ещё глоточек, причмокнул. — Ещё вопросы?

— Даже два, — Николай для наглядности растопырил два пальца, — почему многоточие, и где обещанные товарищем генералом невероятные совпадения?

Скорее всего, Виктор Сергеевич незаметно нажал какую-то кнопочку, потому что глу-хая панель рядом со столом отъехала в сторону, открыв целый ряд горизонтальных панелек из серебристого металла. Одна из панелек с лёгким жужжанием выдвинулась, как дисковод из системника. Генерал, не вставая, протянул руку и извлёк на свет божий чёрную пластиковую папочку.

— Взгляни, — кивнув Коле, он протянул папку через стол, — тут фотографии. Может, кого узнаешь.

Коля с готовностью соскочил с насиженного места — молодое тело требовало движе-ния, и со всем уважением принял из рук генерала канцелярский атрибут с фирменным изо-бражением гусиного пера в белом кругу и надписью "Erich Krause".