Марина Струк - Обрученные судьбой

• Название: Обрученные судьбой
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Начало XVII века. Время крови, разногласий и войн на Руси. Время Великой Смуты.

Именно в это время судьба сводит литовского шляхтича Владислава Заславского и Ксению, дочь московского боярина Калитина. Они не должны были встретиться, они слишком разные по вере и обычаям. Они должны быть врагами, ибо их народы схлестнулись меж собой в жестокой и кровавой войне. Они должны ненавидеть друг друга, ибо его сестра была угнана и убита русским боярином, а один из ее братьев погиб при битве под Кромами от руки польского наемника.

Но у судьбы свои правила и свои планы. Для каждого на этой земле. Судьба решила, что они должны встретиться. Судьба решила соединить их. Наперекор всем событиям, наперекор остальным людям, наперекор их собственной воле…

И придет любовь. Как благословенный дар…

Вот только каким будет это дар судьбы для них — на счастье или на горе? И каково это, когда сама судьба обручила тебя, навеки соединяя твою руку с тем, кого ты любить не должен?

---

— Не серчай, панна, не хмурь брови, — прошептал ей Ежи, подсаживая ее на коня одного из пахоликов. — Пану нынче совсем худо. Не трожь его — сам отойдет.

Но в душе Ксении уже разливалась горечь от правоты собственных мыслей, которые пришли ночью и так не смогли отпустить душу, даже когда она сама себя убедила, что неправа.

А потом, когда они гнали коней, пытаясь догнать уехавшего вперед Владислава, когда она оглядывала краем глаза хмурые лица пахоликов, когда ее запястье сжал не больно, но ощутимо один из них, на коне которого она ехала в тот момент, в душу заполз предательский страх.

— Не хватай за поводья! — сказал пахолик. — Завалишь коня к чертям собачьим, шеи себе свернем!

Но она уже не слышала его, отдаваясь снова своим сомнениям, страхам, что все сильнее и сильнее охватывали ее ныне. Ей снова стало все казаться чужим, пугающим — темнота лесов, что проезжали в пути, хмурое небо над головой с редкими лучами солнца, едва прорывающимися через серость облаков, лужи и грязь под ногами, оклики пахоликов на польском языке зазевавшихся на дороге хлопов, которых они иногда встречали на пути.

А еще у Ксении очень болело все тело, и эта скачка все усиливала ее и усиливала. Она бы оперлась на грудь Владислава, если бы ехала с ним, но за ее спиной сидел совсем не он, и Ксения держала спину максимально прямой, с тоской думая о том, что если бы не пришла бы весть о смерти отца Владислава, она бы ехала ныне в колымаге. Владислав знал, как тяжело ей, до этого лета ни разу не ездившей верхом, дается дорога, оттого и хотел одолжить у Крышеницких колымагу. Ныне же, когда горе гнало его прочь, ни какой колымаге и речи быть не могло. Забыл ли он или осознанно не стал спрашивать родичей, желая, как можно скорее достичь земель Заславских, Ксения не желала думать о том.

Владислава отряд нагнал уже ближе к полудню. Тот ждал их при выезде из леса, который они проезжали дорогой, погнал уже отдохнувшего коня навстречу товарищам.

— Сделаем стоянку! — крикнул он громко, чтобы даже в хвосте растянувшегося по дороге отряда его услышали. Потом он быстро подъехал к коню, на котором ехала Ксения, спрыгнул на землю и протянул руки, чтобы помочь Ксении наконец встать на ноги. Она едва удержалась, вцепившись в плечи Владислава, совсем не чувствуя своих ног от боли, захлестнувшей тело в тот миг, когда ее ступни коснулись земли.

— Утомилась? — тихо спросил Владислав, отводя с ее лица пряди, выбившиеся из косы. Она только кивнула в ответ. Шляхтич тут же подхватил ее на руки и понес прочь от лошадей, которых спешно обтирали травой, туда, где на траве уже был расстелен его плащ. Он бережно усадил Ксению, расправив ее юбки, а потом вдруг выпрямился, и Ксения поняла по его лицу, что он снова уходит от нее.

— Куда ты? — встрепенулась она, протягивая в его сторону руку. Он схватил ее пальцы, прижал к губам.

— Мне надо ехать, моя драга.

— Возьми меня с собой, — попросила она, чувствуя панику, что разрасталась в душе. И страх. Дикий страх остаться снова одной.

Но Владислав только головой покачал, отказывая ей в просьбе, и тогда она разозлилась, стукнула кулаком по ткани, больно ударившись пальцами о твердь земли под ней.

— Отчего? Отчего не можешь взять с собой? Я не хочу остаться одна с ляхами твоими.

— Тут Катерина, — возразил Владислав. По его глазам Ксения видела, как не по себе ему от этого разговора на повышенных тонах, как не желает он его. И как не желает он объясняться с ней.

— Я не хочу быть с Катериной, — процедила она сквозь зубы, понимая, что поступает ныне чересчур самолюбиво, но ничего поделать с собой не могла. Отчего бы ему не уступить ей? Отчего не взять с собой? — Я хочу быть с тобой!

— Я еду в костел, Ксения! — вспылил он. — Желаешь пойти со мной?

Ее глаза тут же потускнели, она отвела взгляд, признавая поражение в их споре, и он вдруг ощутил горечь во рту отчего-то.

— Я так и думал, — произнес Владислав, отводя глаза на пояс, что стал поправлять сейчас, не желая встречаться с ней взглядом, чтобы ненароком не выдать, как он разочарован и зол. — Я ненадолго. Вы меня скоро нагоните.

Ксения ничего не ответила. Ломала на кусочки хлеб, который дала с собой в дорогу им пани Крышеницкая, остро ощущая, каким чужим вдруг стал Владислав. Совсем не тот, что был ранее, еще третьего дня, в рощице, где они провели ночь после заречин. Она не подняла глаз от хлеба, даже когда он громко выдохнул, а потом раздались его тяжелые шаги, удаляющиеся от нее. Не обернулась она и на тихий стук копыт, свидетельствующий о том, что Владислав все же уехал.

Ксения краем глаза сквозь слезы, навернувшиеся на глаза от обиды и злости, заметила, как рядом с ней опустился на корточки Ежи, уже раскуривший чубук.

— Пора бы забыть московитский язык, панна, — проговорил медленно он, выпустил изо рта струю дыма и добавил. — И пора бы запомнить, что не только ты понимаешь его.

Ксения вспыхнула от стыда, заливаясь краской до самых ушей, только сейчас осознавая, что пытаясь удержать Владислава подле себя, ненароком могла обидеть его пахоликов.

— Я не хотела сказать…

— Мы так и поняли, — кивнул Ежи. Он снова замолчал на некоторое время, а потом сказал то, что уже давно хотел ей сказать. С самого первого дня, как она решилась ехать в их земли. — Ты должна быть очень осторожной в своих поступках и в своих речах. У нас поговорка есть: с губ слетит — на ста лошадях не догонишь! Помни об том! Мы-то уже привыкли, что на твоем языке не то, что у тебя на уме, не со зла кидаешь слова злые или творишь то, что не должна творить. Люди, что не ведают тебя… Для них ты такая же чужая, как и они для тебя. Только ты приехала к ним в дом, потому должна принять их обычаи…

— …и их веру, ты это хочешь сказать? — прервала его Ксения, сжимая распятие под тканью рубахи. В последнее время она как никогда ощущала его тяжесть у себя на груди, и в то же время как никогда боялась его потерять.

— Отчего ты так цепляешься за него? — спросил Ежи, глядя ей в глаза, словно пытаясь прочитать ее мысли. Ксения поняла, что он спрашивает не о распятии, таком непохожем на то, что носили на своей груди латиняне, но отвечать не стала. Неужто Владислав подговорил своего дядьку переговорить с ней о том, о чем сам пообещал никогда не просить? — Жена идет за мужем. Разве не учили тебя этой истине? Во всем идет. До конца. И ты должна идти.

— Я не могу отказаться. Не могу, — тихо сказала Ксения, проводя пальцами по абрису распятия у себя на груди.

— Что ж, дело твое, — пожал плечами Ежи и замолчал.

Спустя некоторое время Ксения нарушила тишину, установившуюся меж ними, такую осязаемую для нее ныне, такую тяжелую.

— Ты ведь ненавидишь меня, Ежи? — тихо спросила она, когда уже стали собираться в путь пахолики, сворачивать импровизированную скатерть, сидя у которой они ели нехитрые запасы, полученные в дорогу. Она знала, что не будет более у нее времени переговорить с этим усатым поляком вот так, откровенно, без свидетелей. А ей хотелось узнать, отчего тот так не любит ее, отчего так холоден с ней, окидывает хмурым недовольным взглядом всякий раз, как они встречаются глазами.

— Панна много о себе думает, — усмехаясь, отрезал Ежи, выбивая из чубука остатки табака перед тем, как убрать его с торбу у седла. — Во мне нет ненависти к панне. Только сожаление, что панна не видит того, что так ясно для всех, кроме нее. И нет во мне веры оттого панне. Ведь коли ты сердцем отдалась пану Владеку, так отдайся полностью. Стань с ним целым одним, чтобы не стать его слабостью, его раной. Пани Элена тоже думала, что, забыв эту истину, она сможет сделать свою жизнь такой, какой хотела бы видеть. Да не вышло, панна, потому как, желая стоять чересчур прямо, можно сломать себе хребет. Я вижу в тебе нынче лишь гордыню, что заставляет тебя упорствовать, любовь же идет на уступки.

— Разве то, что отказалась от своей земли, от родных — это малость?

— А разве у тебя, панна, был другой путь? — резко поднял голову Ежи, явно разозленный ее упрямством. — Что лучше — стать женой и госпожой на земле или в монашках ходить до конца века своего? Или на милость к родичам пойти со склоненной головой? Я знаю, ваши обычаи, панна, и знаю, что было два пути у тебя — монастырь или пан. Будь я бабой, то тоже выбрал бы пана.

— Вспомни, что меня увезли силой! — возразила ему запальчиво Ксения. — Или запамятовал, что против воли моей везли?

— Ты кого убеждаешь, панна? Меня или себя? Могла бы остаться с тем Бартышем, что на двор лесной пришел. Уж тот точно подмог, чем смог, против нас.

Он снова заглянул в лицо Ксении, пытаясь разглядеть в том, хотя бы малейший отголосок своим словам, но по упрямо поджатым губам понял, что необычная для него многословность так ни к чему и не привела. Что же, коли так, то поделать тут более нечего…

— Hominis est errare, insipientis perseverare {2}, - и, видя ее непонимающий взгляд, проговорил. — Пошли, говорю, пора ехать. Думаю, пан Владислав уже ждет нас у развилки, где встретиться условились.