Марина Струк - Обрученные судьбой

• Название: Обрученные судьбой
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Начало XVII века. Время крови, разногласий и войн на Руси. Время Великой Смуты.

Именно в это время судьба сводит литовского шляхтича Владислава Заславского и Ксению, дочь московского боярина Калитина. Они не должны были встретиться, они слишком разные по вере и обычаям. Они должны быть врагами, ибо их народы схлестнулись меж собой в жестокой и кровавой войне. Они должны ненавидеть друг друга, ибо его сестра была угнана и убита русским боярином, а один из ее братьев погиб при битве под Кромами от руки польского наемника.

Но у судьбы свои правила и свои планы. Для каждого на этой земле. Судьба решила, что они должны встретиться. Судьба решила соединить их. Наперекор всем событиям, наперекор остальным людям, наперекор их собственной воле…

И придет любовь. Как благословенный дар…

Вот только каким будет это дар судьбы для них — на счастье или на горе? И каково это, когда сама судьба обручила тебя, навеки соединяя твою руку с тем, кого ты любить не должен?

---

— Нет, брате, отец хоть и мучается камчугой {1}, но жив и ясен разумом. Лекари вещают, что еще пяток годков батюшка наш поживет на этом свете, — а потом добавил еле слышно, заставляя Михаила вцепиться в лавку до боли в пальцах. — Скорбь у нас с другой стороны пришла. Не хотели тебе грамоту писать, брате, ты уж прости за сокрытие. Ксеня то, Михась. Померла она на Акулину.

Михаил едва не завыл в голос от той боли, что ударила в грудь, прямо туда, где сердце билось. Застучало в голове, заныла рана.

— Как? Как?! Я ведь на Мину только был в землях Северского. Здрава телом была. Откуда лиходейница пришла? Откуда?!

— От духа больного, — тихо ответил Василий, и Михаил побелел, вспоминая, как металась по горнице Ксения с широко распахнутыми глазами, в которых плескались страх и безумие. — Под Рождество Христово разродилась она ранее срока мертвым младенчиком. Не вынес той потери ее разум недужий. Не углядели за ней, не досмотрели. Ушла она из терема на Акулину. Видать, ждала цветеня {2}, чтобы лед сошел с реки. Только на следующее утро тело в Щуре выловили. Ныне наша сестрица с тобой дева речная.

Не выдержал при этих словах Михаил, подскочил с лавки, заметался по горнице. Отчего он не забрал ее с собой тогда, зимой? Отчего не забрал от этой реки проклятущей подальше? Испугался разговоров людских, что бесы в его род через сестру вошли? Забот не захотел? Смалодушничал?

— Я поеду в земли Северского, найду ее тело, куда бы его ни схоронили. Все дороги перекопаю, все болота обойду! — а потом застонал в голос. Ни могилы нет у Ксени теперь, ни отпевания ей никто не сотворил. Даже свечи за упокой не поставить ныне в церкви ему, ведь она сама на дно речное сошла. — Я все едино поеду туда! Не сама она себя жизни лишила, морок ее вел. Должны же схоронить по-людски, коли нет ее вины.

— Поздно, брате, — так же тихо откликнулся Василий. — Негде искать нынче. Да и не признать усадьбы Матвея Юрьевича, оттого что нет ее боле. Люди слух на двор наш третьего дня принесли, что прошелся в землях родича нашего в травене {3} лях огнем и мечом, сравнял усадьбу с землей, а всех людей его положил. Отмстил он Северскому, упокой Господи его душу, за полон и пытки, что тот чинил ему в прошлом годе, — он немного помолчал, а потом произнес. — Прости меня Господи за слова и мысли грешные, но иногда мне мнится, что Ксении лучше было в Щурю сойти да девой речной стать, чем от руки ляшской смерть принять. Говорят, что никого не пощадил лях за свои обиды. Никого живого не осталось после его прохода по землям Северского. Даже животины какой.

Михаил заскрежетал зубами, памятуя о том, как был совсем недавно лях поганый на прицеле у его самострела, да не сошлось. Сберег ляха его папский Бог, отвел стрелу в сторону. Ах, жалко-то как, что так свершилось! Знал бы, что Ксени нет более из-за морока, что по вине этого шляхтича случился, сам бы протиснулся к тому в бою, прорубая себе путь через других сражающихся, сам бы крылья оторвал его да голову снес.

— Ничего, Василь, гетману Жолкевскому Москва нужна, пока его король под Смоленском стоит, — проговорил Михаил. — Сюда-то тот и двинется, а с ним и лыцари его крылатые. Сам сюда ляшский пан тот придет. На погибель свою явится, я ж подожду чуток покамест.

— Ты голову свою сохрани, — хмуро ответил Василий. За оконцем уже занимался рассвет, посылая в горницу неровный свет утра. — Ксеню уже не воротить, да и не от руки ляха она пала. А за Северского пусть другие, ближние родичи ответ спрашивают.

Но Михаил только упрямо качал головой, не соглашаясь со словами брата, для виду напустив задумчивость на лицо, когда тот снова речи повел о свадьбе младшого брата с невестой, что сосватали ему еще прошлым летом. О какой свадьбе может идти речь, когда неясно, что с завтрева будет с Русью?

Василий, заметив, что брат не слушает его, а уже думу думает, где бы с ляхом тем встречу заиметь, потрепал того по колену отечески (благо, старше был почти на двадцать годков Михаила, имел право на то) и проговорил тихо:

— Кровь твоя горячая требует, вижу, отмщения за обиду. Что ж, знать, такова доля. Только живота не положи по дурости. Коли сведет снова судьба с ляхом, твори свое право. За сестру нашу, за грех ее невольный!

Братья даже полагать не могли, что так скоро слова Михаила о том, что Жолкевский к Москве подойдет с войском своим, окажутся пророческими. После битвы под Царево-Займищем городок капитулировал перед ляхами, а после и Можайск, Борисов, Боровск и Иосифов монастырь, Погорелое Городище и Ржев присягнули ляхам. Войско польского гетмана увеличилось десятью тысячами русских, что позволило ему без особого труда пойти к стенам Москвы, где он вскоре и показался, требуя от московитов присяги его королю.

Только вот Заславского в объединенном войске гетмана не было, как на то надеялся Михаил. Он действительно ходил в битву под Царево-Займищем под знаменами Жолкевского и уже почти дошел до стольного града, как его в очередной раз разыскал посланец из Заславского замка с грамотой отцовской. В ней тот снова призывал сына уйти с этой войны, ведь присяги королю Владислав не обновлял, в войске польском был по собственному желанию. «Не твоя война это, сыне, не твоя. То, что свершить должен был, уже сделано. Воротайся домой, сыне…»

Отстала немного родовая хоругвь Владислава от шумной конницы польской, пропустил тот вперед к Москве пехоту, желая вдали от войска обдумать, как должен поступить он ныне. Вместе с ним нежданно и Милошевский со своей хоругвью приостановил свой поход на стольный град московский. Он говорил Владиславу, что не может позволить тому в одиночестве бродить по земле русской, памятуя о том, что случилось в прошлый раз, но Владислав видел, что он лукавит — вскоре Москва покорится Жолкевскому, и тогда перейдет народ московитский под защиту короля Сигизмунда. Уже не пограбить так будет, не покуролесить на чуждой для польских рыцарей земле. Вот и отстал Милошевский, чтобы разгуляться в последний раз.

Владислав прислушался к тихим раскатам грома, что пока несмело грозил издали. Потом свернул письмо отца, что перечитывал уже в третий раз, надеясь, что в голову тут же придет твердое решение возвращаться в замок, стены которого он покинул этой весной. За то время, что Владислав был почти обездвижен из-за своих увечий, полученных за время плена в усадьбе Северского, и почти безвылазно сидел в замке, он многое передумал. Иногда его выносили в кресле на крепостную стену, чтобы он насладился легким ветерком, развевающим волосы, чтобы оглядел окрестности да в сторону русскую смотрел с тоской в глазах.

Никогда не позабыть Владеку, как пришел в себя в челне и искал нежную руку Ксении, как дядька тихо прошептал, что осталась она в вотчине Северского. Он тогда рванулся вверх, невзирая на боль в переломанных членах, что тут же разлилась по телу, решив, что это его пахолики оставили ее на берегу, отбивался от их рук, требуя, чтобы они вернулись, угрожая немыслимыми муками. И тотчас смолк, как Ежи ответил ему, что то плата была за жизнь и свободу его, Владислава. Вечная роба своего мужа в обмен на то, чтобы Владислав жил. Он сразу же понял, что дядька не лжет ему, вспомнил, как печальна была Ксеня на берегу, как покорна. И тогда он закричал не в силах сдержать той тоски, что вдруг проникла в самое сердце. Он будто обезумел, хватался сослепу за всех, кто был подле него в челне, приказывая повернуть лодку обратно к берегу, забрать ее, невзирая на ее сопротивление, не обращая внимания на его протесты. Но впервые в жизни пахолики верные ослушались его, а Ежи склонился к нему и прошептал в самое ухо:

— На берегу уже огни, то русские вышли. Сгинем же, ежели повернем. А так воротимся за ней, как только здравие выправишь. Наберем людей поболее да сожжем дотла гнездо это змеиное.

И Владислав смирился, понимая умом, что предложение Ежи самое верное, что могло бы быть принято ныне. Но сердце все равно ныло тревожно. И дико хотелось плакать от своей немочи.

А потом, когда маленький отряд уже почти достиг границ земли московской, когда уже вот-вот покажутся леса да дымы {4} польские, настиг их нежданно сотник Северского, будто с небес свалившись прямо на их головы. Он вышел к их костру, что они разожгли для обогрева в эту холодную ночь, держал руки ладонями вверх, показывая, что не желает им зла.

— С миром я пришел, ляхи. С миром, — громко сказал Владомир и бросил свое оружие в круг света, видя, как повскакивали на ноги усталые, вымотанные дорогой поляки, чувствуя, как уперлось в спину острое лезвие ножа сторожевого, что наблюдал за ним в темноте до того. Его одежда была запачкана кровью, но судя по тому, что на теле сотника не было замечено ни единой раны, кровь то была вовсе не его.

— Хотел бы перебить, давно сделал бы то, — проговорил он и знаком показал, что сесть хочет у костра. Владислав, лежащий на земле на еловых ветках, кивнул тому, и Владомир опустился медленно подле него на землю. — Послал меня с людьми Северский перерезать вас, как котят, не дать уйти. Только негоден мне тот приказ. Да и вышло его время владеть мною. Я к тебе с делом пришел, лях. Одного с тобой ныне желаем — смерти Северского.