Александр Егоров - Третья линия

• Название: Третья линия
• Автор: Александр Егоров
• Издательство: ACT
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-080931-8

В третьем выпуске «Книги для чтения в метро» невероятные, но настоящие истории врачей со «скорой» (Диана Вежина), невыдуманные приключения сотрудников полиции, когда она еще была милицией (Борис Ливанов), главы из романа-диалога «Пояс неверности» (Александр Егоров), фрагмент романа, написанного компьютером, и многое другое.

Не пропустите свою остановку!

---

— Это место просто создано для убийства. Но не для какого-нибудь банального убийства с ограблением или ради наследства. Этот берег требует убийства из благородных побуждений. Тут должна разыграться настоящая драма. Как же я была неправа, когда ругала эти камни.

— Может, хватит? Ты же знаешь, я терпеть не могу патетику. Не надо вести себя как дурочки из женских романов.

— Облонский, ты невыносим. Никогда не воспринимал меня всерьез. Ни разу ты не подумал: «А ведь она говорит дело». Все мои слова для тебя — чепуха. Мои дела для тебя — чепуха. Моя жизнь для тебя — чепуха. И я сама для тебя тоже чепуха. У тебя, дорогой, была чепуховая семейная жизнь.

Несколько секунд она держала крышку и термос в руках, рассеянно глядя на набегавшие волны, а потом выплеснула чай на песок и зашвырнула крышку в море. Следом за ней, кувыркаясь и разбрызгивая в разные стороны остатки чая, полетел термос. Облонский проводил его взглядом.

— Анна приедет завтра… — сказал он.

По интонации было непонятно, вопрос это или утверждение. Фраза повисла в воздухе, но ее тут же подхватил и унес на запад промозглый ветер.

— Гм… — нахмурился Облонский и повторил фразу, внимательно вслушиваясь в звучание слов, как делает человек, изучающий иностранный язык: — Анна приедет завтра. Анна приедет завтра? Анна приедет завтра…

Но каждый раз знак препинания в конце сбегал со своего места, как часовой с поста, и Облонскому не удавалось поймать его. Фраза все так же была лишена окраски, будто кто-то заботливо стирал все интонации, едва слова срывались с губ. Облонский еще несколько раз произнес: «Анна приедет завтра», но это привело лишь к тому, что фраза полностью лишилась смысла, как это часто бывает, когда много раз подряд повторишь какое-нибудь слово.

— Что-то я неважно себя чувствую, — сдался он наконец.

— Удивительно, правда? — не слушая его, спросила Долли.

— Что именно?

— То, что раньше такое простое решение не приходило мне в голову… Скажи, а ты когда-нибудь хотел убить меня?

— Нет.

— Ни разу?

— Нет.

— Даже мысль такая не мелькала?

— Я же сказал: нет! — Облонский хотел встать и уйти, даже положил руки на подлокотники, чтобы вытащить свое грузное тело из шезлонга, но в последний момент передумал и снова откинулся на парусиновую спинку. Шезлонг тонко скрипнул.

— А мне всегда казалось, что, если любишь, обязательно рано или поздно захочешь убить. Мы всегда убиваем то, что любим. Только нужно понимать разницу — не все то, что мы убиваем, мы любим. Но все, что мы любим, — убиваем. Конечно, мы убиваем и то, что ненавидим. Но это не так очевидно. С ненавистью жить проще, чем с любовью.

Несколько минут они молчали, слушая шепот волн. Солнце почти скрылось за горизонтом, высветив багровую дорожку на темно-серой глади воды. Облонский заметил, что с моря на сушу медленно, подобно громадному студенистому моллюску, наползает туман. Между кромкой воды и берегом словно бы выросла прозрачная стена, которая не пускала плотные белесые лоскуты дальше. Но вот прорвался сначала один, потом второй, и вскоре Облонский увидел, что его ноги окутаны клубящимся сырым облаком, которое поднимается все выше. Он посмотрел на жену. Долли сидела, строго глядя прямо перед собой, и, казалось, не замечала ни тумана, ни того, что ветер окончательно затих и море замерло, превратившись в подобие застывшей лавы. Облонскому почудилось, что время замедлило ход и вот-вот остановится совсем, заставив замереть весь мир. Ему пришло в голову, что он не помнит, как вообще оказался на этом берегу. Море, скалы, темнеющие вдалеке, нагромождения камней — все это было ему незнакомо, неведомо. Но в то же время не воспринималось как пейзаж, увиденный впервые. Будто он много раз видел этот берег на фотографии и вот теперь оказался здесь.

— Ты помнишь, как мы приехали сюда? — спросил он. — Я почему-то нет… — Голос прозвучал глухо, будто он говорил в подушку.

Долли безразлично пожала плечами.

— Мне все равно, — сказала она. — Я хочу тебя убить. И странно, что я не сделала этого раньше.

— А туман? Никогда не видел на море такого тумана. — Он провел рукой по мокрому лицу.

— Да, туман… — откуда-то издалека отозвалась Долли. Ее было почти не видно за серой пеленой. — Но это неважно, милый. Вопрос в том, что может скрываться в тумане, а не откуда он вдруг появился.

* * *

Наутро туман не рассеялся. Он был не таким густым, как накануне вечером, но уже в сотне шагов предметы теряли свои очертания, превращаясь в бесформенные тени.

Громада дома на небольшом холме наводила на мысли о китах, выбрасывающихся на берег.

Облонский стоял на берегу и швырял в неправдоподобно спокойное море камешки. Негромкие всплески были единственным звуком, нарушавшим рассветную тишину. Даже волны накатывались на берег с едва различимым шелестом, словно не желая тревожить безмолвие, окутавшее все вокруг мягким толстым одеялом.

Скальпелем вспорол тишину крик чайки. Облонский вздрогнул, и сердце его сжалось от тягостного предчувствия. Ощущение было настолько сильным, что камешек выпал из ослабевшей руки, и тихий стук, когда он соприкоснулся с землей, показался Облонскому грохотом лавины. Он попытался успокоиться, убеждая себя, что все эти предчувствия — вздор, что всему виной этот унылый пейзаж, и тишина, и тоскливо-тревожный крик птицы… Но доводы рассудка оказались бессильны. Ему снова пришло в голову, что он не помнит, как оказался на этом берегу, и от этого тревога только усилилась, постепенно превратившись в противный липкий страх.

Облонский замер, слушая неровное биение сердца. Ладони взмокли, и он вытер их о брюки… Еще немного, и он помчится, не разбирая дороги, прочь от этого странного берега. И только скользнувшая по краю сознания мысль, что он потом умрет со стыда, вспоминая, как бежал, испугавшись обыкновенной чайки, заставила его остаться.

В этот момент со стороны моря донесся новый звук, приглушенный расстоянием и туманом. Прислушавшись, Облонский понял, что это скрип уключин и тихие всплески воды, потревоженной лопастями весел.

«Анна», — подумал он и с облегчением вздохнул.

* * *

— Ну, что тут у вас произошло? — спросила Анна, закуривая длинную тонкую сигарету.

— Выпьешь чего-нибудь? — Облонский подошел к стойке бара.

— В такую рань? Нет, сделай мне кофе, пожалуйста, mon ami. Жуткая дорога. Думала, заблудимся в этом проклятом тумане. И лодка такая неудобная. Угораздило же вас забраться в такую даль…

— Да уж… А я, пожалуй, выпью. — Облонский взял со стеклянной полки бутылку коньяку и подбросил ее на ладони. — Иногда хорошо начинать день с рюмочки-другой коньяку. Поднимает настроение. Добавить тебе немного в кофе?

— Чуть-чуть.

Анна прошлась по гостиной, разглядывая большую, со вкусом обставленную комнату, которая темной массивной мебелью, до блеска натертым наборным паркетом и внушительных размеров камином напоминала залу средневекового замка. Стены из мореного дуба от пола до потолка были украшены затейливой резьбой. Тут и там, без всякого намека на упорядоченность и симметрию, были развешены звериные шкуры — трофеи неизвестного охотника, а над камином красовались его орудия труда: изящное, очень дорогое на вид охотничье ружье, патронташ, под завязку набитый патронами, и потертый ягдташ.

С мрачноватой обстановкой резко контрастировала блестевшая хромированными деталями и подсвеченной батареей бутылок стойка бара в дальнем углу комнаты. Удивительным образом стойка делала гостиную уютной и радостной, несмотря на серый свет хмурого утра, льющийся из высоких, от пола до потолка, окон.

Анна села в одно из низких кожаных кресел.

— Необычная комната. Есть в ней что-то… — она пощелкала пальцами, подбирая нужное слово, — ненастоящее. Не комната, а театральные декорации, не находишь? Только из разных спектаклей. Чей это вообще дом?

— Не знаю. Не сочти меня чокнутым, но я не представляю, кому принадлежит этот дом, что я здесь делаю и как сюда попал. Чудовищные провалы в памяти.

— Но меня-то ты узнал?

— Тебя узнал, — неуверенно сказал Облонский, подавая ей кофе.

Анна взяла чашку, сделала маленький глоток и сморщила нос.

— Много коньяка.

— А ты? Ты знаешь, почему здесь?

Анна на секунду задумалась.

— Ты меня звал…

— Звал…

Две фразы, лишенные интонаций, прозвучали в гулкой тишине комнаты, как реплики незаконченной пьесы.

— Чертовщина какая-то. — Облонский потер лоб.

— Интересно. Пока ты не спросил меня, я была полностью уверена, что все прекрасно знаю и отдаю себе отчет в своих действиях. А сейчас… Знаешь, иногда бывает, что вдруг ты забываешь, как пишется какая-нибудь буква. Такое секундное умопомрачение, крошечное замыкание в синапсах. Со мной нечто похожее происходит. И все же… Ты ждал меня?