Татьяна де Ронэ - Дом, в котором меня любили

• Название: Дом, в котором меня любили
• Автор: Татьяна де Ронэ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-05968-9

Во времена, когда в Париже ходили за водой к фонтану, когда едва ли не в каждом его округе были уголки, напоминающие деревню, на тихой тенистой улочке неподалеку от церкви Сен-Жермен-де-Пре, где некогда селились мушкетеры, жила одна женщина. Она и понятия не имела, что грядут великие потрясения, которые перекроят столицу мира, а заступы рабочих, посланных ретивым префектом, сокрушат старый Париж. Точно так обитатели тихих московских переулков не знали, что чья-то решительная рука уже провела прямую линию, рассекшую надвое старый Арбат. Но что делать, если тебе выпало жить в эпоху перемен?..

Вот об этом и рассказывает Татьяна де Ронэ, автор знаменитого романа «Ключ Сары», в своей новой книге «Дом, в котором меня любили», впервые публикуемой на русском языке.

---

Маменька Одетта умерла, а вас не было дома. Горничная вскрикнула, увидев тело на ковре. Я из последних сил приказала ей взять себя в руки и пойти за помощью. Она убежала, не переставая плакать. Не в силах вновь взглянуть на тело, я осталась с рыдающим ребенком, гадая, что могло произойти. Во время завтрака маменька Одетта ни на что не жаловалась. Она с аппетитом съела булочку. Что же могло случиться? Нет, она не могла умереть. Сейчас придет доктор и приведет ее в чувство. Слезы текли по моим щекам.

Наконец старый доктор, с черным саквояжем в руках, тяжело поднялся по лестнице. Дыша с присвистом, он опустился на колени и прижал два пальца к шее маменьки Одетты. Потом он приложил ухо к ее груди. Я молча молилась и ждала. Но доктор покачал седеющей головой и закрыл глаза маменьки Одетты. Все было кончено, она нас покинула.

Я была ребенком, когда умер мой отец, и у меня не осталось никаких воспоминаний об этом событии. Маменька Одетта была первым близким человеком, который умер у меня на глазах. Как я буду жить без ее доброго лица, без ее голоса, шуточек, дивного смеха? Все в доме напоминало о ней. Ее веера, чепцы, коллекция мелких зверушек из слоновой кости, перчатки с ее инициалами. И Библия, никогда не покидавшая ее ретикюля.[1] Маленькие мешочки лаванды, которые она оставляла в разных местах, их характерный аромат.

Понемногу в гостиной появились люди. Пришел священник, который венчал нас. Он тщетно пытался меня успокоить. Перед домом стали собираться соседи. Мадам Колевийе была в слезах. Все любили маменьку Одетту.

— Это, несомненно, сердце, — заявил старый доктор, когда тело переносили в спальню. — А где ваш муж?

Все спрашивали, где вы. Кто-то, кажется мадам Паккар, предложил послать не мешкая записку. Я порылась в вашем бюро, чтобы найти адрес нотариуса. Потом, гладя дочь по головке, я продолжала думать об этой записке с дурными новостями, которая была на пути к вам и неумолимо приближалась. Вы ведь ничего не знали. Вы были у мэтра Репье, рассматривали векселя, обсуждали, куда вложить деньги, и ни о чем не подозревали. Я вздрагивала, представляя ваше удивление при виде этой бумажки, как побледнеет ваше лицо, когда вы поймете все, как вы, пошатываясь, подниметесь и набросите на плечи пальто, наденете цилиндр набекрень, забудете в спешке свою трость. Потом обратный путь до дома через мост, вам будет казаться, что коляска ползет со скоростью улитки. Обледенелые мостовые, забитые транспортом проезды. И ужасный стук вашего сердца.

Выражение вашего лица. Я никогда его не забуду. Для вас, как и для меня, маменька Одетта была всем. Она была нашей опорой в жизни, источником мудрости. Мы были ее детьми, и она нежно нас опекала. Кто позаботится о нас теперь?

Этот страшный день тянулся бесконечно. Волнами наплывали соболезнования, цветы, визитные карточки, шепот и невнятное бормотание, траурные одежды, подчеркивающие безнадежное отчаяние. Входная дверь, задрапированная черным, прохожие, осеняющие себя крестным знамением.

Но дом защищал меня, надежно удерживал в своих стенах, как прочный корабль во время бури. Он поддерживал и успокаивал меня. Вы были заняты бумажной волокитой и организацией похорон на Южном кладбище, где покоились ваш отец и его родители. Заупокойная месса должна была состояться в церкви Сен-Жермен. Я наблюдала за вашей напряженной деятельностью. Виолетта была на редкость молчалива и только прижимала к себе куклу. Вокруг нас в бесконечном хороводе крутились какие-то люди. По временам чья-то дружеская рука пожимала мне руку или подносила воды.

И вновь бескровное лицо маменьки Одетты возникает перед моим взором. Удушье, свистящий хрип. Страдала ли она? Могла ли я ей помочь? Я думала о наших ежедневных походах на рынок, потом еще дальше, до улицы Берьер, и до двора на улице Драгой, где она любила побродить без определенной цели между мастерскими и поболтать с кузнецом. Она ходила мелкими шажками, держа меня за руку, и ее чепец покачивался возле моего плеча. Когда мы доходили до улицы Таран, она останавливалась передохнуть. Ее щеки сильно розовели, а дыхание было коротким. Она смотрела на меня добрыми карими глазами, так похожими на ваши, и улыбалась. «Розочка, до чего же вы хорошенькая!» Моя собственная мать никогда не говорила мне, что я хорошенькая.

* * *

Улица Хильдеберта,

28 сентября 1834 года

Моя дорогая Розочка!

Как пуст наш дом без вас, без Армана и без малышки! Боже, он кажется вдруг таким большим, что даже от стен отдается эхо моего одиночества. Еще две долгие недели до вашего возвращения из Бургундии. Как, скажите на милость, я это выдержу? Мне невыносимо сидеть одной в гостиной. Вязание, газета, Библия — все валится из рук. Теперь, в этом тоскливом одиночестве, я полностью осознала, как много вы для меня значите. Да, вы моя дочь, которой никогда у меня не было. И я чувствую, что я вам ближе, чем ваша собственная мать, да будет она благословенна. Как нам повезло обрести друг друга через моего сына. Вы, Роза, наш свет в окошке. До вашего появления в этих стенах царила несколько угрюмая атмосфера. Вы принесли сюда смех и радость.

Мне кажется, что вы совсем не замечаете этого. Вы, Роза, такая великодушная, такая чистая. Но под мягкостью в вас кроется огромная сила. Иногда я думаю, какой вы станете в моем возрасте. Конечно, я не могу вас представить в образе старой дамы: вы само воплощение молодости. Это прелестное легкое покачивание при ходьбе, золотистая роскошь ваших волос, ваша Улыбка и такие глаза! О да, моя Роза, такие глаза! Никогда они не померкнут. И когда вы станете старой и седой, как я сейчас, ваши глаза все так же будут полыхать синевой.

Почему вы так поздно появились в моей жизни? Я знаю, что мне недолго осталось, врач предупредил меня, что сердце мое сдает, и здесь уж ничего не поделаешь. Я все так же хожу на короткие прогулки, но без вас они совсем не такие приятные. (Меня сопровождает мадам Колевийе, но она слишком медленно ходит, и вокруг нее витает такой неприятный кислый запах…)

Вчера мы видели драку на улице Эшоде. Это было так драматично. Один мужчина, нагрузившись алкоголем, стал приставать к красиво одетой женщине. Другой приказал ему прекратить и оттолкнул его. Но пьяница на него набросился. Раздался зловещий хруст, послышался крик: у бедняги, который пытался защитить женщину, был в кровь разбит нос. Тогда в драку ввязался третий, и не успели мы и глазом моргнуть, как вся улица заполнилась мужчинами, дубасящими друг друга. Дама застыла на месте, крепко вцепившись в зонтик, выглядела она прелестно и в то же время совершенно нелепо. (Вам, несомненно, понравился бы ее наряд, я его запомнила специально для вас: симпатичное платье в синий горошек, покроя «песочные часы» и задорная шляпка со страусовым пером, которое дрожало точно так же, как и его хозяйка.)

Возвращайтесь поскорее, моя дорогая Розочка, и привозите в полном здравии моего любимого сына и нашу малютку.

Обожающая вас свекровь, Одетта Базеле ***

Я плохо спала в эту ночь, меня опять мучил кошмар. Человек, забравшийся в дом, медленно поднимался по лестнице. Он не спешил, отлично сознавая, что я сплю наверху. Как ясно я слышала скрип ступеней, и какой меня охватывал ужас. Я знаю, как опасно оживлять прошлое. Это вызывает волнения и сожаления. Но дело в том, что прошлое — это все, что мне осталось.

Теперь я одна, любовь моя. Виолетта и мой чванливый зять полагают, что я уже на пути к ним. Внуки ждут свою бабушку. Жермена недоумевает, куда делась мадам. Мебель прибыла еще на прошлой неделе, а несколько дней тому назад были отправлены сундуки и чемоданы. Жермена распаковала, должно быть, всю одежду, и моя комната в их большом доме над Луарой уже ждет меня. Цветы на ночном столике. Чистые простыни. Когда они начнут беспокоиться, то, конечно, напишут. Но мне это уже безразлично.

Лет пятнадцать назад, когда префект начал массовые разрушения, мы узнали, что жилище моего брата будет снесено ради продолжения Севастопольского бульвара. Эмиля это, похоже, не обеспокоило, потому что ему полагалась хорошая компенсация. Он решил переехать с супругой Эдит и детьми в западную часть города, где проживала семья ее матери. Эмиль не похож на вас, он не чувствует привязанности к домам. Для вас дома обладают душой и сердцем, они живут и дышат. У домов есть память. Сегодня Эмиль уже пожилой господин, у него подагра, а голова совершенно лысая. Вы бы его не узнали. Я нахожу, что он похож на нашу мать, хотя — по счастью! — в нем нет ни ее тщеславия, ни ее пустоты. Просто, в отличие от меня, у него длинный нос и ямочка на подбородке, как у нее.

После смерти нашей матери (вскоре после государственного переворота) и после того, как был снесен дом Эмиля, мы виделись с ним не часто. Мы даже не съездили в Вокрессон посмотреть его новое жилище. Но вы любили моего младшего брата, Мимиля, как мы его ласково называли. Вы были к нему привязаны как к своему собственному братишке.