Георгий Жуков - Один "МИГ" из тысячи

• Название: Один "МИГ" из тысячи
• Автор: Георгий Жуков
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: О войне
• Год: 1963

Автор, известный советский журналист, в документальной повести рассказывает о летчиках-истребителях, отважно сражавшихся против немецко-фашистских захватчиков. Одним из героев повести является прославленный ас Великой Отечественной войны, трижды Герой Советского Союза маршал авиации А. И. Покрышкин. 

---

Так уходили годы. Тоска глодала Покрышкина. Уже высоко взошла звезда Чкалова, уже прославились Громов и Байдуков, уже поразили мир своими полетами советские арктические летчики, а безвестный техник Саша Покрышкин в потрепанной, замасленной гимнастерке по-прежнему дежурил у своих немудреных «У-2» и «Р-5», каждый винтик которых знал наизусть.

С горечью он вспоминал день, когда таким окрыленным, полным радужных надежд покидал Новосибирск. Останься он тогда на заводе, наверняка бы уже закончил институт и стал бы инженером. А что теперь?

Друзья говорили ему: «Остепенись. Пора бы тебе жениться, обзавестись семьей, осесть прочно в Краснодаре!» Покрышкин не хотел и слушать об этом. Он знал, чувствовал, что еще не все потеряно, что он еще может стать летчиком. Летом 1936 года, отдыхая в Хосте, Покрышкин познакомился с Супруном, тогда еще молодым летчиком-испытателем. Они сошлись характерами и долго беседовали по душам, сидя на берегу моря или заплывая далеко-далеко от берега. Супрун хорошо понимал Покрышкина и советовал ему ни в коем случае не оставлять своей мечты.

—  Раз веришь в себя — значит дело будет! А ты ведь вон какой здоровяк. Мамонт сибирский! Из таких летчики и получаются.

Молодая кровь бурлила у обоих. В шторм они тайком уплывали на лодке далеко от берега, чтобы там помериться силами с волнами. Когда об этом узнавали, в санатории поднимался переполох. Снаряжали спасательную экспедицию, а друзья усталые и довольные выгребали к берегу и с виноватым видом выслушивали строгие нотации главного врача.

«Раз веришь в себя — значит дело будет!» Покрышкин потом часто вспоминал эти слова.

Он поступил в осоавиахимовский кружок планеристов и два года бегал в свободные от службы часы по летному полю, запуская веревкой неуклюжие самодельные планеры. Потом выпросил у летчиков «Курс летной подготовки», составленный Пестовым, тщательно разобрался в нем, вызубрил наизусть. Наконец упросил принять его в члены Краснодарского аэроклуба и пожертвовал учебе очередной отпуск.

Результаты оказались ошеломляющими: уже на третий день занятий, после двенадцати полетов по кругу, Покрышкину дали возможность летать самостоятельно, а на пятнадцатый день вручили свидетельство об окончании аэроклуба, и инструктор сказал ему:

—  Будете истребителем...

Однако лишь в 1938 году, когда Покрышкину исполнилось двадцать пять лет, ему разрешили, наконец, поступить в школу пилотов. Он окончил ее отлично и был направлен вот сюда, в этот молодой авиаполк. Саша привык уже к тому, что ему не везет, и его не удивило, что ему достался самый изношенный, видавший виды «ишачок». Безропотно приняв старую машину, он долго возился с нею, не отходил от своего «ишака» до тех пор, пока не удостоверился, что машина не подведет его в воздухе.

И все же первый полет принес огорчение. Когда командир увидел, что новичок уверенным жестом бросил свою ветхую машину в пике, а потом резко вывел ее «горкой», у него подкосились ноги. Он был почти уверен, что машина не выдержит перегрузки и грохнется на землю. И хотя Покрышкин приземлился нормально, командир строго сказал:

—  Отстраняю вас на три дня от полетов. Вот начнется война, тогда и будете головой рисковать. А сейчас я за вас отвечаю.

С тех пор прошло почти полтора года. Покрышкин многого добился. Он окончил курсы командиров звеньев, был назначен помощником командира эскадрильи; одним из первых в полку пересел на новейший скоростной высотный истребитель «МИГ»; получил звание старшего лейтенанта. Теперь все знали, что он умелый летчик. И все же Покрышкин нет-нет да и заставлял своих командиров поволноваться.

—  Какой-то анархист! Рано или поздно он сломит себе голову, — осуждающе говорил о нем сухой, подчеркнуто подтянутый заместитель командира полка капитан Жизневский.

В самом деле, никогда нельзя было поручиться, что Покрышкин не выкинет какой-нибудь номер, идущий вразрез с наставлениями. Он пилотировал резко, упрямо, с какой-то особенной страстью, которую перенял у своего друга—летчика Соколова. Покрышкин сознательно шел на большие перегрузки, которых другой пилот, пожалуй, не выдержал бы.

Много шуму в полку наделали стрельбы Покрышкина. Вначале у него дело не ладилось, хотя он как будто бы по всем правилам атаковал полотняный конус, который тянул за собой самолет-буксировщик. В эту движущуюся мишень попадали всего две-три пули. Не удавалось поразить мишень и многим другим пилотам. Покрышкин принял свою неудачу очень близко к сердцу.

—  Пойми же, Костя, — говорил он Миронову, который пробовал его утешить, — ведь мы с тобой только для того и существуем, чтобы убивать в воздухе врага. На черта нам и взлет, и посадка, и искусное хождение строем, если мы не сумеем, когда нужно будет, всадить очередь зажигательных пуль в хвост самолету врага?! Будь я командиром, я бы только стрельбам и учил молодежь...

Вечером он заперся в своей комнате, достал учебники, бумагу и стал вести сложные математические расчеты. Надо было найти наивыгоднейший угол подхода к мишени, при котором попадание было бы гарантировано, — и он его нашел. А чтобы избегнуть рассеивания пуль, Покрышкин решил бить по конусу с предельно короткой дистанции, нажимая на гашетку лишь в тот момент, когда по всем правилам учебных стрельб полагается отваливать в сторону.

Наутро снова были назначены стрельбы. Когда пришел черед Покрышкина, и он, набрав скорость, стал срезать угол, быстро сближаясь с мишенью, все на земле так и обмерли: самолет Покрышкина почти вплотную прижался к буксировщику.

—  Сейчас он врежется ему в хвост, — сказал со злостью Жизневский. — Хулиган!

Послышался треск, словно в воздухе рванули огромное полотно. Конус тряхнуло, а Покрышкин проскочил над буксировщиком, который резко спикировал.

—  Никак летчик буксировщика ранен, — в сердцах предположил заместитель командира полка. — Черт знает что!..

Но пилот буксировочного самолета, благополучно совершивший посадку, был невредим. Бледный как бумага, он возмущался и кричал срывающимся голосом:

—  Сумасшедший! Медведь! Чуть-чуть не убил...

Приземлившийся вслед за ним Покрышкин угрюмо косился на него из-под надвинутой на брови фуражки.

—  Чуть-чуть не считается. Ты лучше сочти пробоины в конусе.

Конус был весь изрешечен. И это радовало не только Покрышкина, но и его командира — опытного двадцатидевятилетнего комэска Атрашкевича. Защищая Покрышкина, он говорил Жизневскому:

—  Не всем же ходить по ниточке и быть паиньками! А как Чкалов начинал? Помните, как он под мостом летал?

—  Чкалов, Чкалов!.. — горячился заместитель командира полка. — Так ведь на то он и Чкалов! А кто такой Покрышкин? Ну? Кто он? Подумаешь! Только вчера выскочил из техников и думает, что он теперь бог! Один «МИГ» из тысячи!

Атрашкевич подхватил:

— В этом я с вами согласен. Вот именно: один «МИГ» из тысячи! Но ведь мы тем и сильны, что у нас сегодня тысячи таких, как он. Ни я, ни вы, ни сам дух святой не скажет, по каким аэродромам сейчас ходят будущие Чкаловы. А растить их мы с вами обязаны.

Жизневский поморщился.

— Ну, вы, батенька, кажется, начинаете мне проповедь читать, а я сам ученый, тоже на Халхин-Голе воевал... Давайте кончим на этом. Имейте в виду: если вы будете и впредь поощрять такое поведение летчиков в воздухе, то и вам не поздоровится...

Капитан Атрашкевич, сам старый служака, отлично знавший технику и умело владевший самолетом, прекрасно понимал, что Покрышкину еще надо пройти серьезную школу, прежде чем он станет настоящим военным летчиком. Упрямство, своеволие, порою совершенно непонятная смена настроений — все это мешало Покрышкину втянуться в размеренный воинский ритм.

В Качинской авиационной школе Покрышкин увлекся ранним Горьким, выучил наизусть «Песнь о Соколе», запоем прочел «Жана Кристофа» Ромена Роллана, «Войну и мир» Толстого. Его влекли романтические образы сильных людей, не боящихся одиночества. Он преклонялся перед Андреем Болконским, ему был близок и понятен мятущийся Кристоф. Ожесточившаяся от долгих неудач душа Покрышкина была закрыта на замок для всех посторонних. И нелегко теперь было доказать ему, что в наше время нужно жить иначе — открыто и широко.

Атрашкевич был уверен, что в случае войны Покрышкин станет хорошим солдатом. Но своевольные индивидуалистические черточки могли серьезно подвести его в бою, требующем прежде всего слаженности и безукоризненной четкости в действиях коллектива, совершенного взаимодействия всех винтиков военного механизма. А ну как ему взбредет на ум в разгаре боя сделать без предупреждения что-нибудь свое — может быть, умное и интересное, но идущее вразрез с общими планами?

И все-таки комэск не был согласен с заместителем командира полка, требовавшим зажать этого летчика в ежовые рукавицы. Хорошо зная характер Покрышкина, Атрашкевич понимал: этого человека нельзя заставить — его надо убедить. И он часто и подолгу разговаривал с Покрышкиным, стремясь вызвать его на откровенность.