Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)

• Название: Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)
• Автор: Эльчин Сафарли
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064990-7

Восток — это не только шумный рынок-карнавал, переполненный заморскими торговцами, не только корабль Синдбада-морехода, причаливший к неведомо прекрасному краю, и чувственная Шахерезада у трона грозного Шахрияра… Это еще много удивительных и необычайных явлений, событий, традиций. Много светлого и темного, таинственного и открытого. Это книга о жизни на Востоке, жизни не плохой и не хорошей — а просто другой. Рассказы, представленные в этом сборнике, написаны нашими: русскими и не совсем русскими авторами, которые выросли в среде советского затворничества. Путешествуйте по Востоку с нашим сборником, с самым подробным и настоящим путеводителем.

---

…По кремовому ковровому фону вьются небесно-голубые растительные узоры «эслими», которые в России называют арабесками. Подобия пальмовых листьев и изогнутых ветвей сходятся, расходятся, перекрещиваются — неповторимая гармония, удивительные сплетения, подобные жизни…

Когда-то я и познакомилась с Камраном, моим мужем, благодаря вот такому сплетению… невидимых проводов. Я — про Интернет. Тогда Ближний Восток для меня, русской девушки, был тайной за семью печатями и ассоциировался исключительно с верблюдами и террористами. Я даже не смогла бы найти Иран на карте без посторонней помощи. Но, видно, правильно говорят: любовь не знает границ…

Через два года после виртуальной встречи я вышла из самолета в пыльном тегеранском аэропорту, пряча непослушные волосы под сползавший платок. Семья жениха приняла меня как родную. Столько тепла мне, пожалуй, дарили только собственные родители. Первым делом будущая свекровь укутала меня в черный халат ниже колена, с пояском («манто», как говорят в Иране). Исключительно из соображений безопасности. Тегеранская полиция не одобрила бы мою куртку, едва прикрывавшую попу.

Строгая иранская мораль не позволяла нам с Камраном оставаться наедине. Тем более на ночь. Мы попытались вырваться, под предлогом поездки в Исфахан — иранское подобие Санкт-Петербурга, культурную столицу страны. Родители пришли в ужас: не расписанные юноша и девушка, путешествующие в одиночку в мусульманской стране, играют с огнем. Нам обоим было по девятнадцать — с точки зрения иранцев, это еще глубокое детство. И потому с нами отправили старшую сестру Камрана, которая сразу намекнула, что никаких глупостей не потерпит…

В отеле Камран держался от меня на пионерском расстоянии, всячески давая администратору понять, что он — «просто переводчик для иностранки». Нас поселили в разных концах гостиницы.

С трудом уговорив сестру остаться в номере, я выволокла Камрана на улицу.

Мы поймали такси и отправились к старинному мосту Си-о-Се Поль.

— Ну что? Хочешь сказать, что так будет всегда? Мы вообще сможем где-нибудь остаться вдвоем?

— Не знаю.

— Я два года ждала встречи. Я работала день и ночь, чтобы сюда приехать. Я тебя люблю и хочу быть с тобой. Как же быть?

— Не знаю.

— Ты хоть что-нибудь знаешь?!

— Я должен тебе кое-что объяснить. Мы не в Тегеране. Мы в другом городе, и если мы с тобой угодим в полицию, нам никто не поможет.

— Что ж ты раньше молчал, что у вас тут все так… так не по-человечески?

— Я не знал. Правда, не знал. До тебя у меня девушек не было. Я понятия не имел, как все сложно. Пойдем, я расскажу тебе одну историю…

Мы спускаемся с моста к реке, тщетно пытаясь укрыться от палящего солнца под деревьями. Камран рассказывает про своего старшего брата Бахрама. Про то, как в шестнадцать лет тот влюбился в соседку, и они встречались в парке. Там на лавочке их и застукали стражи Исламской революции. Девушка прикинулась, что к Бахраму не имеет никакого отношения (и правильно сделала, иначе не миновать бы ей больших неприятностей). «А чего на лавочке с ним сидишь?» — «А он приставал!» Бахрам — благородный юноша, отнекиваться не стал, и его мгновенно сопроводили в кутузку. Хорошо, у отца тогда были деньги и богатые знакомые — через две недели парня удалось-таки вытащить. Все эти две недели Бахрама били нон-стоп. Зубы и челюсть у него до сих пор не в порядке. И к девушкам он потом долго не приближался…

Еще Камран рассказывал, как его мать, впервые после Исламской революции, осмелилась выйти на улицу не в традиционной черной чадре, а в темном пальто до пят, наглухо укутав голову платком. Он, семилетний малыш, семенил следом и ужасно боялся, что их вот-вот побьют камнями за такую «вольность»… Потом он вспомнил, как в десять лет они с братом поехали к другу за опасной контрабандой — видеомагнитофоном, строго запрещенным в Иране в те времена. Устройство завернули в подарочную бумагу и в скатерть, а сверху пристроили вазу с цветами. И на лестнице несколько раз поблагодарили хозяев за «чудесный кухонный комбайн» (среди соседей мог оказаться стукач). А дальше ехали по улицам с блокпостами на каждом перекрестке, и было страшно: вдруг полицейским «подарок» покажется подозрительным?…

Наконец мы вышли на главную площадь Исфахана Нагшэ-Джахан и взобрались на верхний этаж шахского дворца — Али-Капу. С веранды открылся поразительный вид. Я, застыв на месте, неотрывно смотрела на бирюзовые купола на фоне такой же бирюзы. Небесной. Покрытые тончайшими узорами и каллиграфией минареты мечетей околдовывали настолько, что у меня невольно вырвалось:

— Да-а-а, за такую красоту исламу можно многое простить…

Пусть поймут меня правильно: тогда я еще не знала, что понимание ислама иранскими властями остается весьма своеобразным.

Но даже красота старинного города не могла развеять душевную тоску: через неделю уезжать! Выходит, Камрана я не увижу минимум полгода. Да и сейчас даже за ручку не подержаться…

Вечером сестра ушла, а я, сославшись на плохое самочувствие, осталась в номере. Но угрюмое беспокойство не давало сидеть на месте. Выйдя из гостиницы, я устало мерила шагами двор, проклиная собственную невезучесть. Внезапно решившись, подошла к окну Камрана (номер был на первом этаже) и постучала. Захотелось немедленно влезть в окно, но увы — его надежно защищала решетка. Сонный Камран выглянул, улыбнулся и сделал приглашающий жест внутрь. Как выяснилось впоследствии, это движение означало: «Подожди меня в вестибюле». Я прочла его по-своему: «Давай ко мне в номер!»

Опасливо взглянув на ресепшен, расслабляюсь: администратора нет. Значит, никто меня не увидит. Прокравшись к номеру Камрана, тяну дверь на себя. Она заперта. С ума сошел? Изо всех сил колочу дверь — открыв ее, Камран быстро втаскивает меня внутрь. Нет, он не звал меня, но теперь уже не важно. Мою сумку мы прячем в шкаф, через минуту туда же летит ненавистное манто и платок. Все, по иранским понятиям, я уже раздета, и меня можно арестовывать за незаконную связь с молодым жителем Исламской республики. Но Камран рискует больше: меня в случае чего просто вышлют из страны, он же может отправиться под суд.

Я обняла милого — и… тут же раздался настойчивый стук в дверь. Попались! Камран в секунду затолкал меня все в тот же здоровенный шкаф. На наше счастье, это оказалась уборщица. Камран широко распахнул дверь: мол, смотри, один я тут. Ведь ее мог и администратор подослать: отелю лишние неприятности ни к чему. Вот и следят за постояльцами почти как полиция. Все же остаться вдвоем нам тогда удалось…

* * *

…На верхушках стеблей распускаются цветы — «хатайи», фонтан голубых, коричневых, белых и светло-зеленых лепестков. Они символизируют радость и изобилие. Цветы граната, виноградные лозы, едва распустившие бутоны. Словно оазисы среди иранской пустыни, они напоминают: в жизни есть моменты счастья, до краев наполненные надеждой…

Наступил день нашей свадьбы. Настоящей, иранской, в роскошном, украшенном зеркалами свадебном зале — «таларе». Приглашено пятьсот человек. Я ждала этого дня несколько лет. Чтобы стать законной женой Камрана, отдала все, что имела. Да что там… Предала веру отцов, приняв мусульманство: ведь того требует иранское законодательство. Дала мужу полную власть над собой и своим телом: отныне даже не смогу выехать с территории Исламской республики без его разрешения. Да и ни один иранский хирург не возьмется меня оперировать без его согласия. Камрану принадлежат и наши будущие дети: в случае развода опека над ними почти стопроцентно перейдет к нему — без одобрения супруга я не смогу не то что вывезти их за границу, но даже открыть в банке счет на их имя. Я шла на этот брак с открытыми глазами. Потому что любовь не имеет цены — если и наступит час расплаты, нынешнее счастье того стоит.

На свадьбу («аруси», как говорят иранцы) пошли последние средства семьи. Ведь в Иране свадьба — важнейшее событие в жизни обеих семей. Меня нарядили как куклу: салоны красоты по традиции буквально «штукатурят» невесту, накладывая ей на лицо килограммы пудры и румян, а свадебные платья по своей замысловатости не уступают изощренным фантазиям кинодив. «Кататься» по городу, как в России, тут не принято. Зато обязательна фотосессия с участием невесты и жениха где-нибудь на природе. Фотографы — чаще женщины, поэтому невеста может позволить себе позировать без хиджаба. Для меня подготовка к празднику промелькнула как в тумане. И вот, наконец, решительный момент: под приветственные крики родни мы входим в талар. Свекровь не забывает окурить меня «эсфандом»[10] — от дурного глаза.

Кстати, талар — это не один зал, а два. Женский и мужской. Курсировать между ними можно только жениху с невестой. Мужчины пляшут отдельно, женщины отдельно. Певец выступает в мужской части (певицам соло выступать запрещено). Я плыву по «женскому отделению». Поскольку мужчинам сюда путь закрыт, дамы разодеты в шикарные декольтированные вечерние платья по последней европейской моде. Улыбаюсь, здороваюсь. Потом мы с мужем проходим в отдельную комнату: на полу накрыт особый свадебный стол, с зеркалом, свечами, массой блюд и украшений. Каждый предмет — символ. Усаживаемся в два кресла. Камран берет в руки огромный Коран, и мулла заводит длинную речь, которая должна скрепить наш союз. Если честно, я не столько слушаю муллу, сколько… хруст сахарных голов над нашими головами. Так принято: в момент обряда перетирать сахар, чтобы совместная жизнь была сладкой. Сахар собирают в специальное покрывало, которое над женихом и невестой держат незамужние девушки. И после церемонии высыпают на себя, мол, после этого уж точно быстренько выйдешь замуж.