Ольга Ваксель - «Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

• Название: «Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи
• Автор: Ольга Ваксель
• Издательство: РГГУ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7281-1218-1

O.A.Ваксель (1903–1932) — одна из героинь биографии О.Э.Мандельштама. Предоставляя слово адресату четырех стихотворений поэта, книга дает возможность посмотреть на некоторые эпизоды его жизни с новой стороны.

Настоящее издание — наиболее полная публикация архива О.Ваксель. Ее стихи и мемуары говорят о женщине одаренной и яркой, о судьбе короткой, но необычайно насыщенной. Эти тексты рассказывают не только личную историю, но историю времени и сохраняют множество подробностей, лиц и имен. Издание снабжено комментариями, в которых использованы записки и воспоминания А.А.Смольевского, сына О.А.Ваксель.

Для специалистов, студентов, аспирантов, а также для широкого круга читателей.

---

Рынок во Владивостоке весь в руках китайцев. Если что-нибудь появляется в «кооперативах», они моментально скупают все без остатка, а потом, когда этого товара нет в городе, перепродают на рынке в 10 раз дороже. Такая необходимая вещь как керосин, стоившая в Ленинграде 7 копеек за литр, продавалась по три рубля за бутылку, и то надо было целый день потратить, чтобы найти. Карточек у нас не было, и мы покупали хлеб по 7 рублей за форму весом 2 кило. Мяса не было вовсе, зато можно было получить много крабов, рыбы (камбалы), трепангов, медуз и прочей дряни. Хорошо, что было много молока и достаточно зелени. Кофе, какао, сахар у нас были, и я устраивала довольно разнообразные завтраки. Обедать мы ходили в первое время в «Золотой Рог», ужинали в кафе.

Стояли бесконечно серые погоды, и каждый вечер наша сопка обволакивалась туманом. «Шмидт» стал в ремонт, готовясь в колымский рейс с зимовкой, и Лев перешел на другое судно, делавшее рейсы на Сахалин. [Судно] старой невской постройки, совершенно не приспособленное для перевозки тысячи палубных пассажиров, без спасательных средств и непригодное для тяжеловесных единиц груза. Все эти правила были нарушены одним махом: везли тысячу рабочих для японской нефтяной Концессии[425] две недели проживших под открытым небом табором у вокзала. Кроме того, [везли] большие части машин, огромные бочки с дегтем, баллоны с кислородом и солому для корма скота на Сахалине.

Я присутствовала при погрузках и посадке. Творилось нечто подобное постройке вавилонской башни. Грузчики-китайцы держались совершенно независимо. Чуть что, они бросали работу и уходили. Если их ругали, они говорили: «зювинизма» (chauvinisme) и шли жаловаться. За неумение с ними обращаться были сняты с работы много старых заслуженных капитанов. При посадке люди с тюками давили друг друга, сталкивали с набережной в воду, стремясь занять лучшие места на палубе. Там же поставили, в довершение ко всему, несколько коров, принадлежавших сахалинскому ГПУ. Мой муж, впервые попавший в такую обстановку, привыкший плавать до сих пор на чинных лайнерах Ленинград-Лондон, был очень смущен, но все же держался на высоте положения 2-го помощника. Не дожидаясь конца погрузки, я с ним попрощалась и побрела под дождем домой — Ася спал один.

Без Льва наш образ жизни несколько изменился. Мы уже не ходили по ресторанам и кафе, я приспособилась готовить все дома, получила карточки и по ним наш месячный паёк. Наша жизнь стала размереннее и проще, мы много гуляли, загорали, когда удавалось, и я энергично настаивала на предоставлении нам более удобной квартиры. Управляющий домами СТФ’а жил в одном с нами дворе, и я забегала к нему часто, чтобы принудить его к действию. Оставаться дольше в той же комнате становилось неприятно. Этот домик много раз до нас обкрадывали, и мы боялись далеко уходить, потому что дверь плохо закрывалась.

Однажды, зачитавшись при свече, я долго не спала. Свеча уже погасла. И я лежала и смотрела в окно. Одну ставню у нас украли, и часть окна была не защищена с улицы. В сером рассвете я увидела чью-то голову, заглядывавшую в комнату. Потом тень скользнула к двери, и кто-то попробовал ее открыть. Она подалась, потому что не была закрыта, ее можно было закрывать только снаружи, колотя ногами и камнями, пока она не станет на место, чтобы повернуть ключ. Внутренняя стеклянная дверь была закрыта только на крючок, который вылетал при первом сотрясении. Я сообразила все это, и мне ничего не оставалось, как встать и пойти навстречу ночным гостям. Я взяла маленький цилиндрический фонарик и пошла к двери. В это время наружная уже была открыта настежь, и две фигуры стояли на пороге. Мое появление с блестящим предметом в руках и мой голос: «Эй, Коля, Петя, вставайте, разбойники пришли!» — заставил их удирать через сопку как зайцев.

Наутро я потребовала немедленного переезда в другое помещение. Прислали лошадь, я погрузила свое имущество, получила ордер на комнату в другом совторгфлотском доме, и мы двинулись к новой неизвестности. Это была большая комната во 2-м этаже, в квартире, где жили два молодых инженера, никогда не бывавших дома, с просторной кухней, кладовой, ванной. Когда топилась плита, I вода нагревалась, и можно было каждый день купаться. К инженерам приходила убирать старушка, которую я приспособила помогать и мне.

В новой комнате с видом на весь залив Золотой Рог, откуда я могла видеть все приходы и отходы п[аро]х[од]ов[426], я устроилась очень уютно, с той мебелью, которую имела. По утрам аккуратно приходили молочница и зеленщик, и мне очень редко приходилось ходить в рынок, только возобновлять запас яиц или искать ягоды, которых появилось довольно много. Остальное время, благодаря улучшившейся погоде, мы проводили на горе, с которой был виден весь город и порт, где мы ходили голышом, или на берегу моря, тоже бывшего в нескольких шагах от дома.

Мы жили теперь на Эггершельде, части города, мысом вдававшейся в море в виде холмистой косы[427]. Шириной в две улицы, эта часть была прежде сильно укреплена. На самых высоких точках были старые бастионы и погреба. Там мы проводили полдня на солнце, Ася строил из камней крепости, а я читала, лежа на траве, иногда глядя на горизонт, где показывались беспрестанно дымки приближавшихся п[аро]х[од]ов. Весь порт был как на ладони, и я могла изучить передвижение судов, все приёмы швартовки и отхода. Иногда мы наряжались (весь день мы ходили приблизительно голышом), отправлялись в город на почту, за письмами и телеграммами. Я уже давно обменивалась «молниями» с Верой Григорьевной, желая выехать с ней на дачу, но и «молнии» здесь сверкали так медленно, что прошло 3 недели с отъезда Льва, и он должен был скоро вернуться, а наша дачная встреча не состоялась.

Стали приходить телеграммы от Льва из Охи (Сахалин), извещавшие о его затруднительном положении в смысле невозможности выбраться. Я недоумевала и не знала что делать, когда он, наконец, приедет. Мне начал надоедать мой затворнический образ жизни. Общество одного Аси — это хорошо, но не вечно же. Полтора месяца полнейшего одиночества даже мне, никогда не искавшей общества, показались целой вечностью.

Однажды только к нам зашел японец, у которого я докупала ширмы, с большим букетом цветов «со значением» — он уезжал на следующий день в Японию и пришёл проститься. Он очень нравился Асе, который называл его «Ёмурочка», сокращая Иемура-сан. Мы обещали пойти на пристань проводить его. Наутро мы присутствовали при отходе большого японского парохода и при прощании уезжающих и остающихся японцев. Это было похоже на театр, Аська веселился до неприличия, я, впрочем, тоже.

Еще одним развлекательным эпизодом была встреча в портовом районе. Я уложила Аську и зашла в кафе поесть мороженого; было очень жарко и душно. Я возвращалась не спеша домой, не глядя по сторонам и не слушая замечаний, несшихся мне навстречу и вслед (я научилась их не замечать, особенно здесь). Но вдруг какой-то человек загородил мне дорогу. Не глядя на него, я ступила в сторону, он опять оказался передо мной. Я подняла глаза и увидела загорелого парня в светлом костюме, глядевшего прямо на меня. Я хотела пройти дальше, но он явно не желал меня пропустить. Меня всегда злили такие шутки, но тут в лице этого нахала мне показалось что-то, заставившее меня улыбнуться.

Это дало ему возможность заговорить, он пошел рядом и начал городить разный вздор о моей внешности, о том, что целый день искал случая ко мне подойти: на почте, на вокзале, в порту и т. д. Но что мне было легко прочесть по его лицу и по глазам, жадно оглядывавшим меня в темной улице, он был первый день на берегу после долгого рейса. Я ему сказала об этом. Он возразил, что я очень наблюдательна, но что в данном случае его восхищение относится именно ко мне. Я пожала плечами, мне нечего было отвечать на эти преувеличенные комплименты, и просила оставить меня в покое. Мы уже свернули в ту улицу, где был наш дом, и я вовсе не хотела давать пищу местным кумушкам.

Но мой провожатый не выражал ни малейшего желания оставить меня одну, и мне пришлось свернуть в боковую улицу, чтобы не вести его к своему дому. К тому же кое-что из его болтовни и в нем самом забавляло меня, и я вовсе не собиралась звать на помощь милиционера, как делала в подобных случаях всегда в Ленинграде. Мы шли по каким-то закоулкам и болтали; я уже прошла мимо своего дома по параллельной улице и теперь возвращалась к центру уже по третьей. Я устала от этой непредвиденной маршировки и, чтобы положить ей конец, пошла на хитрость. Я согласилась зайти опять в кафе и поесть мороженого, но с условием, что потом он оставит меня в покое.

Я солгала, что дома меня ждет муж и, вероятно, беспокоится моим поздним возвращением. Он все же добивался моего согласия увидеться завтра днем, и я, чтобы поиздеваться, дала ему адрес известного публичного дома в китайском квартале, который случайно подслушала на улице у пьяных матросов, шедших однажды впереди меня и обсуждавших различные качества тамошних «девочек». Я встала и, кивнув разочарованному франту, почти бегом бросилась домой. Через пару дней я встретила его днем, идя с Асей по главной улице, и сделала вид, что не заметила. А потом приехал Лев, и, ходя с ним, я уже была уверена, что он ко мне не подойдёт, хотя и стремится.