Яна Вагнер - Живые люди

• Название: Живые люди
• Автор: Яна Вагнер
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077547-7

Привычного мира больше нет, он сузился до стен ближайшего дома. Кто там – живые или мертвые, друзья или враги? Человек человеку – спаситель или волк? В замкнутом пространстве звуки делаются резче, краски ярче, а эмоции обостряются до предела. Ревность, страх, ярость перерастают самих себя. Есть ли шанс у любви, нежности, благодарности? Анна в одной клетке с теми, кто ей дороже всего на свете, но и те, которых она прежде избегала изо всех сил, тоже с ней. А это уже ее личный апокалипсис. «Апокалипсис от Анны»…

---

Примерно за неделю до Нового года до берега добралась, наконец, вторая, отставшая группа, которую они ждали с таким нетерпением и которая должна была приехать ещё в конце ноября. Что ее задержало, мы так и не узнали, хотя о ее приезде нам стало известно почти сразу, потому что за доктором, в тот день гостившим у нас, с того берега послали человека – он постучал в дверь и зашел, нагнувшись, конфузливо стянув с головы меховую шапку, и мне показалось, что я вижу его впервые в жизни, – хотя, безусловно, за ночь и несколько утренних часов, которые мы провели на той стороне озера, все лица запомнить было невозможно.

Проходить в дом незнакомец не стал; вместо этого он торопливо кивнул нам в знак приветствия, а затем нашарил взглядом доктора и позвал вполголоса, но настойчиво:

– Пал Сергеич, а Пал Сергеич! Приехали, – и остался стоять там же, возле двери, со смятой шапкой в руках, не объясняя больше ничего, словно эта короткая фраза содержала всю информацию, которую доктору следовало знать.

– Кто приехал? – спросила Наташа, но пришедший даже не повернулся в ее сторону.

Он продолжал настойчиво и срочно глядеть на доктора, сидевшего тут же, на краешке кровати, с пол-литровой железной кружкой в руках. Доктор всегда удивлял меня тем, сколько чая способен был выпить за один присест, – прикончив первую порцию, он застенчиво просил плеснуть ему «еще кипяточка, прямо в заварку, ничего», и мог повторять этот ритуал бесконечно, пока жидкость в кружке совсем не теряла цвет. И хотя в этот раз в руках его была самая первая, самая «чайная» порция – он вдруг резко, расплескав, поставил кружку на стол и встал.

– А Иван Семеныч что? – строго спросил он стоящего у двери незнакомца, одновременно натягивая на плечи свою бесформенную куртку. Тот пожал плечами.

– Выгружаться начали, – только и ответил он, – ты поспешил бы?

– Пойдем, конечно, – сказал доктор и пошел к выходу.

Было совершенно очевидно, что он в одну минуту забыл и о своей вожделенной кружке, и о нас, и только когда Марина – уже в спину – испуганно крикнула ему:

– Кто приехал? Что случилось? – он обернулся и сказал своим обычным мягким, извиняющимся голосом:

– Я как раз собирался вам рассказать. Они два дня назад выходили на связь – их двенадцать человек, у них были неприятности по дороге, и кто-то, кажется, ранен. Мы ждали их вчера, но они не приехали, – и, предупреждая следующие вопросы, потому что Марина уже открыла рот, чтобы задать их, поднял руку защищающимся, останавливающим жестом: – Я зайду на днях и расскажу подробнее, не волнуйтесь, пожалуйста, всё в порядке, это свои.

После этих слов доктор вышел вслед за своим немногословным спутником, ни разу больше не обернувшись, оставив нас гадать, кто такие эти загадочные «свои», которые приехали сегодня, – до тех пор, пока кто-то из нас не вспомнил подробнее детали того насыщенного событиями дня, в течение которого мы успели, зажмурившись от ужаса, проскочить страшный погибший Медвежьегорск, едва не потеряли папу прямо посреди безлюдной, заснеженной трассы и совсем уже ночью, обессилевшие и напуганные, добрались до озера.

Мы не рассчитывали встретить здесь никого, а в итоге наткнулись на кучку занявших берег людей, которые могли сделать с нами всё, что угодно: заставить остаться с ними и подчиниться их правилам, или отобрать скудные запасы еды, одежды и топлива и прогнать нас, а то и просто без лишних проволочек перестрелять, – но вместо этого позволивших нам просто пройти мимо и стать их соседями, отгородившись ими от опасного и непредсказуемого теперь внешнего мира.

Вполне вероятно, они и впустили нас потому, что ждали возвращения этих неизвестных двенадцати человек, оставшихся там, откуда сами они убежали так быстро, как только было возможно, – наверное, именно этим двенадцати было поручено собрать что-то важное, что-то, без чего даже их приспособленная, казалось, ко всему: к этой недружелюбной зиме, к скупому на рыбу озеру, к пустому замороженному лесу – община не надеялась дожить до весны.

Мы вспомнили о том, что они рассказали нам в ту ночь, когда мы, не сняв ещё масок, толпились в тесной комнате с тускло полыхающей печкой, – и перестали тревожиться: эта вторая группа, пропавшая почти на месяц, не выходившая на связь, потому что даже самые мощные пограничные рации не добивали сюда, в эту глушь, которую и мы, и люди на том берегу выбрали своим убежищем, действительно состояла из «своих» – а сейчас, в перевёрнутом мире, в котором все мы оказались, люди и правда строго делились на своих и чужих, и любая ошибка могла обойтись слишком дорого.

В тот вечер, лёжа рядом с Сережей под раскатистый Лёнин храп в душной, как всегда, избыточно натопленной комнате, – они вечно настаивали на том, что перед сном необходимо набить эту чахлую, закопченную печь под завязку, потому что «детям будет холодно», и с этим так же невозможно, некрасиво было бы спорить, как невозможно было лежать всю ночь без движения, глотая вместо воздуха пыльное тепло и запахи одиннадцати тел, – я думала о том, что на берегу сейчас никто не спит, а вместо этого все они собрались, наверное, в заставленной разномастными столами гостиной и слушают рассказы своих вернувшихся соседей – маленькая сплоченная община, в которой всех этих условностей, которые так сильно осложняют нам жизнь, просто не существует, в которой никто не обязан любить или не любить друг друга, принимать или не принимать, потому что принадлежность каждого из них к этой общине неоспорима, – и впервые почувствовала что-то похожее на сожаление из-за того, что мы не стали ее частью.

Ни на следующий день, ни через два дня доктор не пришел, и это было понятно и не обидно – нам легко было представить себе все эти новые хлопоты, связанные с прибытием опоздавшей группы, которая привезла с собой раненого человека и что-то еще – что-то, достойное этого опоздания. И хотя нам, конечно, очень хотелось узнать – что именно они привезли, ради чего задержались, что они видели, что происходит сейчас там, на большой земле, спустя месяц после того, как все мы покинули ее, что там осталось и осталось ли что-нибудь вообще, – даже тогда никто из нас так и не пошел на тот берег. Сложно сказать, почему – но мы ждали, пока они сами вспомнят о нас, не желая навязывать им ни свое общество, ни свое любопытство; только соседи наши были, похоже, слишком заняты в эти дни, и даже на озере, куда Сережа с Мишкой ежедневно ходили проверять сети, они не встретили никого из обычных своих насмешливых наставников.

Тридцатого декабря Сережа поймал щуку. Она была большая, почти полуметровой длины, с острой клиновидной головой, жутковатой изогнутой пастью и злыми, бессмысленными черными глазами и попалась в наши неумело поставленные сети скорее случайно, едва не разломав непрочную деревянную конструкцию, удерживавшую их над водой.

Это была такая неожиданная, такая шальная удача, что они с Мишкой не стали даже задерживаться, чтобы заново поставить сети, а вместо этого сразу побежали назад; Мишка торжественно внес безвольно обвисшую, расслабленную тушу в дом, а потом мы восторженно хлопотали вокруг в поисках йода, чтобы обработать порезы, и оба они – окровавленные, счастливые – снисходительно рассказывали о том, что, когда вытащили сеть, щука была еще жива и сильно, яростно билась, словно стараясь выпутаться и прыгнуть обратно в темную ледяную воду, и, чтобы остановить ее, Сереже пришлось воткнуть ей охотничий нож прямо в толстый затылок, но пока они с Мишкой пытались прижать ко льду скользкое, извивающееся рыбье тело, она успела в кровь изрезать им руки своими острыми, загнутыми вовнутрь зубами.

Уже после, когда радостное волнение немного улеглось, Сережа сказал, что поймать сетью щуку, особенно зимой, особенно такую большую, – невероятная редкость, на которую нечего и рассчитывать. Какая-то аномальная, почти сверхъестественная сила заставила ее подняться ко льду и попытаться пообедать горсткой запутавшихся в сети мелких серебристых рыбешек, которые и составляли обычно весь наш ежедневный улов, – именно сейчас, когда самой природой ей было предписано вяло, в полусне болтаться на глубине.

Но что бы ни говорили Сережа и папа, это мясистое рыбье тело, лежащее поперек шаткого стола и занимавшее почти всю его поверхность, было для нас зна´ком, неоспоримым – первым – доказательством того, что холодное, покрытое льдом озеро нам не враг и что достаточно просто подобрать к нему ключ, расшифровать правила, по которым оно согласно делиться с нами жизнью, и можно будет не бояться голода.

Эти два дня – первый, когда Сережа с Мишкой поймали щуку, и следующий сразу за ним – канун Нового года оказались, пожалуй, самыми счастливыми из всех, проведенных нами на озере, и я рада тому, что тогда мы ещё не знали об этом, потому что на самом деле ничего особенного в них не было – нам было так же неуютно и тесно вместе, так же неловко, так же больно от воспоминаний – каждому от своих, но эти два события, по какому-то странному стечению обстоятельств почти совпавшие во времени – щука и такой неуместный здесь, но от этого еще более нужный праздник, – неожиданно погрузили нас всех, без исключения, в какую-то почти безмятежную радость.