Владислав Акимов - Вне закона

• Название: Вне закона
• Автор: Владислав Акимов
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1967

Волк — алчный и ненасытный хищник. Недаром он объявлен вне закона и подлежит уничтожению. Нет сомнения, что со временем он, подобно медведю, тигру и другим хищникам, будет под защитой государства. Но пока, если волков много, ущерб от них весьма значительный. Волк богато одаренный природой зверь. Обладая замечательной памятью, наблюдательностью, способностью приспосабливаться к условиям, он тем самым получил от природы средства в борьбе за существование. Недаром в народе ходит много легенд, сказок, побасенок и просто небылиц, в которых всегда подчеркивается его сила, ловкость, хитрость.

Охота на волка в силу его природных качеств очень трудна, требует знания повадок зверя, наблюдательности, упорства. И охотников-волчатников не так уж много.

Предлагаемая вниманию читателей книга рассказывает о судьбе одной волчьей семьи, об основных способах охоты, на волков, в том числе и о таком, мало еще распространенном способе, как охота на волков с помощью их прирученного собрата. В основу повествования легли подлинные факты из практики охотников-волчатников Пермской области. Имел место, в частности, и факт приручения волка. Автор благодарит охотников В. Г. Иванова и Б. Д. Курсанина за советы и помощь. Много ценных советов автор получил от ныне покойного специалиста по охоте на волков И. Т. Четвертных.

Автор этой книги — Владислав Иванович Акимов — по профессии артист, певец — солист Пермского театра оперы и балета. А еще он — страстный охотник. В коллективных сборниках Пермского издательства не раз печатались его рассказы. «Вне закона» — первая книга В. И. Акимова.

---

Замкнув страшную западню, волки остановились.

Стоя сзади коня на почтительном расстоянии, матерая казалась спокойной и даже миролюбивой. Холодные немигающие глаза волчицы глядели из раскосых глазниц с внимательным любопытством.

Молодая волчица хоть и старалась во всем подражать матери, однако заметно нервничала, нетерпеливо переступала лапами.

Нервы несчастного, попавшего в западню животного не выдержали. С тревожным ржанием жеребенок бросился с настила и, глубоко увязая в болоте, тяжело поскакал в сторону.

Этого только и ждали волки. Вслед за конем в болото метнулись огромные серые тела зверей…

Через час на место происшествия прибыл председатель колхоза с Иннокентием Федоровичем и двумя пастухами. В руках у Кеши была одностволка двадцатого калибра, заряженная «сеченым картечем», у председателя — малокалиберная винтовка, а пастухи вооружились увесистыми батогами. Однако волков на месте не оказалось.

Следствие вел сам Кеша. Он долго лазал по болоту, осматривал жалкие останки коня, измерял и сравнивал между собой волчьи следы. Председатель сидел на мостике и, наблюдая за Кешиной работой, смолил цигарку. Пастухи, как понятые, опершись на батоги, стояли сзади и тоже наблюдали за «старым рябчиком».

Наконец председатель не выдержал:

— Иннокентий Федорович! Давай вылазь! Я сегодня в область звонить стану. Пущай волчатника посылают!

* * *

Вот уже третий день на вконец простывшую землю падает запоздавший ноябрьский снег. Выплывая из бездонной черноты ночи на свет Кешиного оконца, мохнатые снежинки повисают в воздухе и словно с любопытством заглядывают в избу.

Четвертый день здесь гостят волчатники.

За столом у пузатого самовара в нижней рубахе сидит Василий Дмитриевич Субботин. Его, старого и опытного волчатника, охотники называют просто и почтительно: Митрич.

Митрич кряжист, невысокого роста, на первый взгляд кажется медлительным в движениях. Как и все настоящие следопыты, он не очень охоч на слово, предпочитает лишний раз послушать.

Напротив него, привалясь к стене, сидит большой, распаренный горячим чайком Барсуков.

Иннокентий Федорович, щупленький, живой, хлопочет у бездонного самовара. Все эти дни его буквально распирает от гордости. Как же! Ведь ни у кого другого, а у него остановились эти знаменитые гости.

Отодвинув кружку, Митрич повернулся к Барсукову:

— Что, Ваня, долго еще задарма колхозный хлебушко жевать будем?

— Что ж поделаешь? Только думается мне, Василий Митрич, что завтра волки на приваде будут. Голод не тетка. По себе знаю. Я бы, например, не выдержал.

Настроение у охотников шло на лад. Сегодня, наконец, тройка серых разбойников подала о себе весточку. Правда, телятины они не отведали, но бугор, на котором Кеша вот уже с неделю назад выложил приваду, обошли трижды.

То, что волки не тронули привады, охотников не смутило. Не сходя с саней, они разобрались в оставленной на снегу волчьей грамоте и, проехав с полкилометра по выходному следу, повернули к Раздольной. Преследовать голодных волков не было смысла. Решено ждать до следующего утра.

Митрич подошел к окну и долго следил за игрой снежинок. Теперь они вылетали на свет откуда-то сбоку. Толклись из стороны в сторону и вдруг стремительно улетали в кромешную темноту.

— Поземка будет! — глядя в окно, сказал Василий Дмитриевич.

* * *

К утру потеплело, за поскотиной вовсю шуровала низовка. По полю ползли снежные языки.

В эту ночь на приваде пировала волчья семья. Туша телка была разворочена и розовела свежим оглодом. Местами из снега торчали растащенные по сторонам кости. От волчьих следов кое-где виднелись еще не задутые снегом лунки.

Барсуков отогнул воротник полушубка:

— Вот, Кеша, всех бы волков растеряли, если бы вчера отраву бросили!

— Да я уже вижу! Нешто в такую погоду выследишь.

Беспокойно брякая удилами, лошадь стригла ушами. Василий Дмитриевич, стоя в санях, все смотрел туда, где начинался отороченный мелким березняком ложок, уходивший далеко к горизонту.

Старому волчатнику места эти были известны еще с давних охот.

— Иннокентий Федорович, давай трогай! К вершине того ложка держи!

Карька стронула сани и бойко затрусила под гору. Здесь, под горой, было значительно тише. Поземка только кое-где с бугорков сдувала снежную пыль.

Канавку волчьих следов охотники увидали еще издали. Она начиналась слабо заметным желобком и чем ближе к лесу, тем становилась глубже. В березовом колке следы разделились и на повлажневшем снегу были отчетливы.

Вглядываясь в них, Барсуков тихо присвистнул.

— Что, родню встретил?

— Родню и есть! Не иначе как старая знакомая, Гаева мамаша. А это братец его и волчица-переярок. Ну, гляди, Митрич, матерая шибко грамотная. Все университеты прошла.

— Ладно! Мы с тобой тоже читать-писать умеем!

Василий Дмитриевич поманил к себе Кешу:

— Вот что, Иннокентий Федорыч! Поедешь по левую сторону лога. И чтобы все время на виду был. Держи связь с Иваном. А я, ежели зверей обойду, сойдусь с ним и тебе сигналить буду. Только гляди, вперед не вырывайся!

На выходе из березняка волчьи следы снова слились в одну канавку и ровной стежкой потекли вниз по логу.

Митрич напористо зашагал по глубокому снегу. Два раза он, бросив волчью тропу, широким кольцом обходил подходящие для звериной дневки места. Но следы все шли и шли дальше.

Зимний день короток, нужно было спешить. Впереди лог сильно расширялся, потом, раздвоившись, рукавами уходил в широко раскинувшийся остров соснового леса.

В обход острова охотники пошли с обеих сторон, сошлись в редком березняке. Еще издали, глянув друг на друга, они поняли, что звери обойдены. Барсуков остановился и, подождав Митрича, вместе с ним поспешил в сторону просвечивающего сквозь лес поля.

Кеша не заставил себя долго ждать. Увидав отмахивающих ему шапками охотников, он вскочил в сани и понукнул Карьку.

Заметно вечерело.

Сквозной, пролетавший через ложок, ветер затих. Меж лохмотьями облаков показался светло-зеленый кусок вечернего неба.

Охотники торопились. Выкидывая из саней катушки с кумачовыми флажками, Митрич на ходу инструктировал Иннокентия Федоровича:

— Карьку привяжи. Забирай мое ружье и вставай на входной след. Гляди в оба. Флажить будем сразу с обеих сторон.

Тихо в логу. Вправо и влево от Кеши в охват сосновой рёлки уходят ложки и где-то за сосновым островом сходятся снова. Кеша хорошо знает этот взлобок. Он не раз оттуда высвистывал рябчиков и теперь старается представить себе спокойно лежащих там волков.

Кеша внимательно огляделся и тут заметил спускавшегося в ложок Митрича. Действия окладчика уверенны и проворны. Широким взмахом руки он скидывает с катушки шнур, навешивает его то на ствол дерева, то на торчащую из снега валежину. За ним над белой скатертью снега, как елочная гирлянда, тянется, играет кумачовыми языками волчья оградка. Вот и слева от Кеши средь сосновых стволов уже мелькают такие же красные огоньки флажков, и в лог скатывается разгоряченный Барсуков.

Круг замкнут. Но передохнуть некогда. Слишком уж мало остается светлого времени. Василий Дмитриевич утирает вспотевшее лицо шапкой и, махнув рукой охотникам, спешит назад по кумачовому кругу. Стронуть и выгнать зверей на стрелков надо умеючи. Это Митрич всегда делает сам.

Кеша осторожно входит в оклад и останавливается перед кустом можжевельника. Теперь полянка с синей канавкой следов совсем близко. Барсуков слева за ложком. Вот он тоже заходит в оклад и останавливается у кучи валежника.

Тихо. Очень тихо стало кругом. Бегут одна за другой минуты и с каждой из них все быстрей надвигается вечер.

Вот впереди где-то еле слышно тенькнула синица и снова мертво в лесу…

Чуть выдвинувшись из кустов, волчица осторожно огляделась и разом припала к снегу. В логу на чистой поляне она увидела все те же страшные, пахнущие человеком, красные тряпки, на которые уже натыкалась дважды. Из-за спины волчицы показалась лобастая башка другого волка.

Кеша что есть силы давил на гашетку, но ружье упрямо молчало. «Предохранитель! Забыл!»

Руки у Кеши дрожали. Чуть слышно щелкнула планка предохранителя, и с куста посыпалась словно сдутая вихрем серебристая пыль… Волки исчезли.

За ложком сначала один, затем другой раз хлестко ударил барсуковский тройник, и над островом воцарилась щемящая душу тишина.

У куста шиповника показался Василии Дмитриевич. Шапка его была сдвинута на затылок. Из-под лохматых бровей он пристально посмотрел на «старого рябчика». Вконец пришибленный этим взглядом, Кеша молчал. Словно не замечая его, Митрич еще раз внимательно осмотрел волчьи следы, молитвенно сложил ладони и, приставив их к губам, тонко, тоскливо завыл волчицей. По мере того как он выпрямлялся и отнимал ото рта руки звук крепчал, разливался по острову и наконец, широкой волной расплескавшись над могучими соснами, неуемный и жалобный, полетел в далекие дали.