Евгений Гагарин - Возвращение корнета. Поездка на святки

• Название: Возвращение корнета. Поездка на святки
• Автор: Евгений Гагарин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1953

Материал повести «Поездка на святки» автобиографичен, как и события, о которых идет речь в важнейшем произведении Гагарина — романе «Возвращение корнета». Мотив поиска России становится ведущим в романе. Главный герой романа захвачен идеей освобождения родной страны от большевиков, насильственного возрождения патриархальной культуры. Он заново открывает для себя родную страну, и увиденное поражает его. Новая Россия разительно отличается от привычной, старой. Изменилась не только страна, изменились и русские люди, встреченные героем на дорогах жизни. Вернувшийся в Россию после долгого перерыва герой романа приходит в ужас от того, что новое поколение русских людей не знает Евангелия. Главная примета новой России — это разрушенные храмы и сосланные священники. Образ родной земли, судьба России и русского народа, размышление над трагическими переменами в жизни Родины — вот смысловая основа, каркас всех произведений Евгения Гагарина. Россия становится главным героем каждого рассказа, повести или романа писателя. Сам писатель принадлежал к «старой» России, а в 30-е годы повторил судьбу многих соотечественников, став эмигрантом. Именно на этих фактах основывается один из важнейших конфликтов прозы Гагарина — конфликт между старой и новой Россией.

---

— Да чаго ж ему учиться при таком капитале? — удивлялся хозяин. — При деньгах чаго учиться — деньги сами приведут и научат…

— Без ученья нонче с капиталом нельзя, — ответил убежденно Егор. Без ученья теперь с капиталом погибель. Знамо, не сладко — он понизил голос — с таких-то лет по чужим людям!.. Малый скучает по дому, вижу, — не ест, не пьет.

— А чаму же его учат? — спросил насмешливо хозяин.

— А учат его звезды считать. Хочет знать, сколько земле и небу стоять…

Егор опять приготовился рассказывать свои сказки о моем мифическом учении, как это он делал на всех постоялых дворах, но хозяйка вдруг шумно охнула и заговорила:

— Вот бедный — ума решится! У нас так-то вот один мужик всё на звезды смотрел, да Библию читал — а там и совсем ума решился, достал купоросу и ночью на угоре отравился…

И я невольно представил себе этого мужика — как он выходил об эту, уже темнеющую пору на угор и стоял там один, глядя на неизменно льющие свой свет звезды, в эту безответную, сияющую даль, не в силах постичь ее, пока она не увлекла его в свою бездну…

А стрелки на стенных часах с медной гирей, казалось, не двигались, и я уже пересчитал все цветы на обоях и изучил все фотографии на стенах; изображали они бравых, усатых солдат, видно братьев хозяина, с медалями на выпяченной груди.

— Егор, когда же ехать? — не вытерпел я наконец.

— А жди, ишь, нетерплюга. Надо лошадям отдохнуть. Вот под вечер поедем.

— Под вечер, знать, пурга застанет — отозвался хозяин, глядя через окно, — ишь, разлило — точно кровью помазало, — он указал на багровый запад. — Выходил на двор — метет. До вас тут проезжал Кирила с дохтурской дочкой — тоже на святки едет, говорил, надо поспевать до дому засветло… Покормил, званья, один час, и дальше поехал…

Эти слова обожгли мое сердце. «Дохтурская дочка» была, разумеется, Ася, моя первая любовь, как я думал тогда. Их дом стоял верстах в четырех от нас, и она возвращалась теперь из уездного города, где училась в женской прогимназии. При мысли, что я мог застать ее здесь и ехать до дому вместе, у меня захватывало дыхание и, не в силах сидеть, я вскакивал и подбегал к окну, с какой-то странной надеждой. Еще можно их, вероятно, нагнать, если не медля выехать — приходило мне в голову — и я порывался бежать к Егору, торопить его запрягать, но сдерживал себя из стыда, что он догадается о моих мыслях. С тоской слушал я, стоя у окна, его бесконечную болтовню в соседней комнате. Наконец, не выдержав, сказал робко.

— Егор, надо засветло ехать, а то, правда, может метель пойдет. — Мне хотелось сказать «пурга», как говорили мужики, но почему-то я не решился.

— И, какая там метеля! — засмеялся Егор. — Езды-то рукой подать! Лесок минем, а там, через реку, смотришь, и дома.

— Вот на реке-то она и захватит, — отозвался хозяин.

Егор махнул недовольно рукой, однако, всё же поднялся и пошел запрягать. В ту же минуту я надел шинель, взял на руку тулупчик и вышел на двор. Лицо мое горело. Я нетерпеливо глядел, как Егор выводил и ставил лошадей, и запрягал, ворча на меня: «Ишь, взяло — вынь да положь, покормить коней не дал». Я знал, что если его торопить, то он будет еще дольше возиться, и ничего не отвечал. Уже смеркалось… На западе, над рекой, над дальней, чуть темнеющей каймой леса, рдело небо, походившее на пурпурную мантию, выше стояли прозрачные, словно фарфоровые облака с голубыми жилками неба, а сзади, за деревней, мрачно чернел лес и оттуда медленно поднималась туча, как спина огромного, темного зверя. В мире были такая тишь и холод, что мне чудилось, будто я слышал, как с сухим треском вспыхивали и дрожали звезды. Егор, к моей досаде, ушел зачем-то назад в избу, а я меж тем отогнул полог кибитки, поправил сено, положил внутрь тулупчик и залез в сани. Почему-то казалось — и сердце билось, билось! — что я непременно сегодня увижу Асю, и мне хотелось предстать перед нею не в тулупчике, а в шинели: она делала меня — по моему мнению — неотразимым. Дабы Егор не заметил, что я в одной шинели, я запахнулся полами тулупчика, натянул сверху шкуру и, опустив полог, откинулся на подушки, со сладким чувством близкого дома. И точно, Егор только бегло оглядел меня, откинув полог, привязал сзади мешок с провизией, всё еще ворча под нос, покричав что-то на лошадей, со скрипом сел в передок саней, и — мы поехали. И тотчас же опять охватило меня неотразимое, единственное очарование русской санной езды среди зимней ночи, среди безлюдья и тишины, прерываемой только хрустом снега и посапыванием лошадей, в кибитке, какую знали, вероятно, еще татары. Лежа на подушках, я прислушивался к скрипу полозьев, раскатывающихся в колее, к цоканью копыт и ровному бегу лошадей, обоняя запах сена, и по всему телу сладко, как вино, разливалась дрёма.

Когда мы выехали за деревню, разом стало холодней, сбоку налетел ветер, откинул шумно полог кибитки, и на мгновение я увидел зеленое, залитое лунным светом поле, голубые тени изгороди, бегущие по нем, снег, роящийся столбом, как дым, и вдали пышную, коралловую стену леса… А потом опять стало тише, теплее — мы въехали в лес. Сверху лился металлический, неподвижный свет, лес казался голубым, завороженным подводным миром. Приподнявшись на локте, я смотрел на блещущие вершины елей: всё было бесстрастно, торжественно, мертво и радовало, что из деревни доносился лай собак; где-то вдали, чуть слышно, выли волки. Потом глаза стали слипаться, и незаметно я заснул. Мерно трусили кони, иногда на раскатах сани скользили на сторону, я пробуждался на мгновение и вновь засыпал… Вероятно, заснул и Егор, его совсем не было слышно…

Во сне меня тревожил кошмар: снилось, что на меня навалился какой-то темный, тяжелый зверь, с криком и ужасом я старался выпростать свое тело и не мог. Вероятно, от этих усилий я и проснулся, и сразу не мог понять, где я находился. Было холодно. С правого боку на сани и на шкуру намело снега, на ногах тоже лежала серая, снежная глыба, — я едва мог пошевелить ими. А дальше ничего не было видно — ни Егора, ни лошадей. Вместо полога передо мною свистела и кружила серая мгла, сбоку рвал ветер, приподымая и кидая в сторону повозку, жалобно скрипели оглобли. «Пурга» — вдруг вспомнил я слова мужика. Лошадей не было видно, ни слышно — ехали мы или стояли?.. В лицо бил колючий снег. Напрягая все силы, я попытался выпростать ноги, но снег только обрушился мне на лицо, за воротник, и в отчаянии я закричал: «Егор!». — Голос мой едва заполнил кибитку, снаружи его, конечно, не было слышно. Впрочем, Егора не было в санях. Страх отхватил меня: а вдруг лошади сорвались, убежали, Егор ушел их ловить, потерялся, и я один остался в этой пурге, где-то в поле или на реке, без дороги. И опять я стал тянуть ноги и, наконец, выпростал их и сел. Мы, действительно, стояли. Впереди я различал неподвижные, крупы лошадей, сплошь облепленные снегом. А Егора не было. Уж не замерз ли он по дороге?.. И не выпал ли из саней?.. Все это пронеслось разом в мозгу, и я уж собирался лезть наружу, как вдруг кто-то дотронулся до кибитки, словно заскреб по ней когтями. Сначала скребло сзади, а потом перешло на левый, подветренный бок, и, весь цепенея, я ожидал чего-то ужасного. Что-то медвежье, огромное, всё запушенное снегом предстало передо мною, с почти не бьющимся сердцем я ждал, что будет дальше, как вдруг эта снежная глыба заговорила голосом Егора:

— Экое дело, экое дело, спаси Христос, пресвятая Богородица… Не замерз бы малец. — И он стал ощупывать меня; вместо лица у него был какой-то белый куст.

— Егор, — позвал я громко, — почему мы стоим, где ты был?

— Дорогу ходил искать, плохо, парень, дело, — отозвался он, — с пути сбились. До берега, должно, рукой подать, а цельный час кружим, не можем выбраться, кони совсем пристали.

Слова его меня, однако, нисколько не испугали; мне казалось даже просто невероятным, что мы могли заблудиться именно теперь, когда до дому оставалось всего лишь несколько часов.

— Должно скоро светать начнет, — продолжал Егор, — тогда, Бог даст, разберемся. Ты не зазяб? — спросил он. Но по голосу его я как-то чувствовал, что до свету еще далеко; меж тем у меня уже начали стыть колени, по спине пробегал мороз, и я раскаивался теперь, что не надел сразу тулупчика. Укутавшись плотнее, я опять лег, покрывшись медвежьей шкурой, а Егор всё ходил около лошадей; ветер доносил до меня иногда его бормотанье. Глаза уже обтерпелись в темноте.

Сбоку у саней росла куча снега, увеличиваясь явно, передок занесло и лошадей не стало видно. В глубь кибитки, ко мне, закидывало снег, и откуда-то сзади, в спину, остро и тонко пробивался ветер, несмотря ни на сено, ни на медвежью шубу. Впереди же кипела бешеная белая канонада, белый каскад, обрывки полога на кибитке громко и беспрестанно бились. А гора сбоку всё росла и росла. Нас занесет, похоронит под снегом! — пришло мне в голову, и я вспомнил вдруг, как три года тому назад, в приготовительном классе, мы читали рассказ из Аксакова о мужике Арефье, несколько дней пролежавшем под снегом. От мысли, что это может случиться с нами, я совсем похолодел: и как раз теперь, перед Рождеством, в нескольких часах от родного дома!.. Да что же он не едет? — подумал я об Егоре, — и как он не мерзнет в своем армяке? И в ту же минуту, как будто отвечая на мои мысли, появился Егор и глухо закричал: