Костас Варналис - Дневник Пенелопы

• Название: Дневник Пенелопы
• Автор: Костас Варналис
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

Используя один из самых известных древнегреческих мифов о добродетельной супруге Одиссея Пенелопе, Костас Варналис создает беспощадную сатиру на современное буржуазное государство, нещадно бичует его уродства и пороки, обнажает человеконенавистническую сущность фашистской диктатуры.

«Дневник Пенелопы» был создан Варналисом в самый мрачный период итало-германской оккупации Греции. Это — едкая сатира, в которой читатель наверняка найдет интонации, сходные с язвительными интонациями Дж. Свифта и А. Франса, но вместе с тем это произведение глубоко национальное, проникнутое любовью к истории.

---

Глухой и полуслепой столетний старик не понимал, о чем толкует Долий. Тогда Долий, сложив руки воронкой у рта, как это делала я, когда разговаривала с ним, крикнул ему в ухо:

— Идем скорее. Царица зовет.

Старик заплакал. Вспомнил сына.

— Перестань реветь и распускать нюни. Оденься поприличнее.

Лаэрт целый час искал подштанники. Долию пришлось одевать его, как ребенка, потом в тележке вместе с Аргусом бегом везти во дворец.

Впереди шли двенадцать ликторов с пучками розог на плече и топором за поясом; позади и по сторонам — около сорока щитоносцев. А посередине — я. По левую руку — мой свекор, по правую — Долий, Эвриклея и Ариста. Как только труба заиграла «Царь идет», со мной вместе двинулись земля и небо. В ту же секунду, словно по уговору, справа от меня взошло огромное Солнце. Добрый знак. Моя тень, бесконечно длинная и зловещая, падала на каменные плиты, рассекая двор пополам.

Так и моя воля распространится по всему государству!

Во дворе все спали глубоким сном: люди, собаки, воздух. Собаки и воздух при звуках трубы проснулись. Только люди ничего не слышали: вино заткнуло им уши.

Труба громко проиграла побудку. Никто не вышел. Во всех комнатах, где жили слуги и рабы, за наглухо закрытыми дверями было тихо.

Тогда я дала знак ликторам разбить двери топорами.

Нестерпимая вонь — винный перегар, чеснок, блевотина и аммиак! — вырвалась наружу вместе с тучей мух, словно из выгребной ямы. Распростертые на полу, голые, отвратительные, храпели самцы и самки. Я зажала нос и зажмурила глаза. Ликторы пинали их ногами, пытаясь разбудить, но те только мычали, не в силах проснуться.

Я приказала схватить десяток первых попавшихся женщин и мужчин и привязать их, голых и противных, к колоннам двора. А те только мычали с бессмысленной улыбкой, не открывая глаз.

— А ну всыпьте им как следует кизиловыми прутьями.

Только тогда они очнулись. А когда наконец поняли, что произошло, их уже избили. Кровь текла изо рта, из носа. Даже из глаз капали кровавые слезы. Я убила бы их, чтобы другим неповадно было. Но сдержалась. За каждого из них плачено несколько волов. Мы едим волов, а эти едят нас!

Из садов и виноградников, со скотных дворов и из мастерских все — стар и млад — сбежались посмотреть на расправу. На дворцовой площади собралась огромная толпа, и все слышали крики избиваемых, хотя и не видели их.

Люди кусали губы. Собаки выли. Я приказала прекратить избиение, только когда виновные, потеряв сознание, повисли словно мокрые полотенца на веревке. Тогда я велела отвязать их и бросить на плиты двора. Собаки кинулись к ним и стали слизывать кровь.

Потом мы направились в гарем Одиссея. Я искала Мирто.

Всех этих шлюх, которых Он так лелеял, ни в чем им не отказывая: ни в шелковом белье, ни в драгоценностях, ни в помадах и сладостях; которые целыми днями ничего не делали, а только нежились, красили ногти хной, выщипывали брови пинцетом и все жирели, лежа на диванах, — я застала храпящими в постелях, каждую с мужчиной, а Мирто — с двумя.

Я с трудом вырвала ее из двойных объятий и собственноручно поволокла по полу за волосы. Потом приказала связать ей ноги и повесить вниз головой на перилах балкона.

Признаться откровенно — это было чудо! Ее еще несозревшее тело было смугло и упруго, словно черный коралл, — как мое! При каждом ударе она вздрагивала и трепетала, будто в любовной судороге. Но не издала ни звука. Вот упрямая!

Вскоре, однако, я заметила, что все вокруг опустили наземь копья, щиты и топоры и в смятении глядят на нее с сожалением и любовью. Я выгнала всех: мужчин и женщин, молодых и старых, даже собак, а если бы могла — и ветер! Чтобы никто не смотрел на нее! Воины, рабы и слуги стали бы ее жалеть и влюбились бы в нее. Я бы и сама влюбилась.

Старый Лаэрт лишился чувств…

Мы остались вдвоем. Я взяла розги и начала ее сечь. Что за сладкое опьянение! А я его не знала столько времени! Не знала я также, что так сильна: никакая сила в мире не может сравниться с женской ненавистью! Чем сильнее я ее била, тем больше я этого хотела. Чем больше хотела, тем сильнее била. И чем сильнее била и хотела, тем больше хмелела.

Благодарю вас, о боги, за то, что вы ниспослали нам, хозяевам, столько забот и такую ответственность. Но вы дали нам и величайшее в мире наслаждение: право бить, убивать, чтобы люди трепетали перед нами от страха!

Мирто смотрела мне в глаза с такой ненавистью и презрением, что я не выдержала ее взгляда. И розги выпали у меня из рук.

— Это ты от зависти, сорока! Слышишь? Я красивее и моложе тебя. Мне только пятнадцать лет, а ты вдвое старше.

Ложь! Мне еще не исполнилось и двадцати. Но я не боюсь времени. Я бессмертна!

— Ты высохла от злости и сморщилась от жадности. И поэтому мой Одиссей предпочитает меня. Я умею ласково с ним поговорить, нежно подойти к нему, согреть его, чтобы он забыл тебя. Умею воскрешать в нем молодость. Это у меня в крови. Этому искусству не научишься. А что в тебе? Ты холодна, угрюма, корыстолюбива и лицемерна. Когда он целует тебя, ты думаешь только о кошельке. Ты стара, ты как пень. И что с того, что ты густо мажешься? Ни одеваться ты не умеешь, ни раздеваться. И поддержать беседу не умеешь.

Столько мудрости, сколько в моем лоне, у тебя нет даже в голове. Уезжая, он сказал мне: «Если вернусь благополучно, прогоню ее и возьму тебя». Вот тогда я повешу тебя на балконе, голую, вниз головой. Соберу всех придворных, открою двери и созову народ Итаки. Прикажу, чтобы музыка играла. Чтобы все видели тебя, смеялись и плевали на тебя… Ну и пугало!

Ты ему досталась даром. За меня же он отдал тридцать быков. Твой свекор отсчитал за Эвриклею, когда покупал ее, только двадцать, хотя и не спал с ней никогда.

Я сделаю тебя своей рабыней: будешь мыть меня в бане, натирать благовониями, а по ночам зажигать мой светильник! Ха! Ха!

Она была как безумная.

Хорошо, что я всех выгнала! Никто не слышал ее бреда.

Я намеревалась оставить ее там, на солнцепеке, на целый день. Пусть она еще больше почернеет, пусть загноятся ее раны, и мухи кусают ее. Чтобы она протрезвела. Вот тогда она поняла бы свое незавидное положение. И ей стало бы больно. Но я ее пожалела (так уж и пожалела!).

Я сама развязала ее, обтерла мокрым полотенцем кровь. И, взяв на руки (она была легкая, как голубка!), отнесла на кровать и накрыла чистой простыней. Ее тело колыхалось под простыней, словно море, когда стегавший его ветер утихает, но остается зыбь.

Мне кажется, я не рассердилась. И не приревновала. Но на всякий случай возбудила в себе страх. Наклонившись, я сказала ей нежно:

— С завтрашнего дня я беру тебя к себе придворной дамой.

— Спасибо, Ваше Величество.

Таким образом я буду держать ее в руках и буду за ней следить. А она будет давать мне советы. В конечном счете будет лучше, если мы поделим царя между собою, чем если она одна завладеет им целиком.

Я спустилась во двор, как черная туча, несущая град, ливень и кораблекрушения. Голубое небо почернело. Все ждали, притихшие. Я направилась ко дворцу, поднялась на третью ступеньку крыльца и крикнула:

— Отныне этот дворец будет храмом Добродетели. И Благоразумия. Сюда никогда больше не влетит и не испоганит воздух ни одна из стрел Эрота, ни одно перышко из его крыльев. Ни наяву, ни во сне. Все вы будете побеждать слабость своей плоти силой духа и работой за двоих. А если кто-нибудь из мужчин не устоит (ведь повод дают всегда они), я отправлю его к коновалу, чтобы тот облегчил его участь ланцетом, молотком или шпагатом. Кому что больше нравится.

Сложат миф и песню о том, что Пенелопа была первой честной женщиной во все века. А ее придворные — мужчины и женщины — ангелами. Мелодию Песни и слова Мифа ветры разнесут через равнины и моря, во все концы земли. Им будут вторить горы, деревья, волны морские и реки. Они будут звучать все сильнее год от года и от страны к стране.

Потом я со всей свитой пошла по амбарам и скотным дворам. В амбарах, в огромных привязанных толстыми веревками к стене глиняных сосудах, каждый в человеческий рост, мы хранили урожай за много лет: вино, оливковое масло, сыр, рожь, чечевицу, орехи, соленую рыбу, маслины и сушеных осьминогов. Ключница, видевшая, как вчера досталось ее подругам, прибежала с опухшими глазами, неумытая и нечесаная.

Я прикинула, сколько чего там было, и приказала Долию записать все в амбарную книгу. Потом все заперла, а связку ключей повесила на поясе.

— Впредь все, что необходимо на каждый день, будешь просить у меня. Столько-то этого, столько-то того. Все, что возьмешь, будет записываться. В конце каждого месяца будет производиться учет.

Потом пошли по конюшням и загонам. Тысячи голов! Сосчитали, сколько мулов, ослов и лошадей. Сколько свиней, овец и коз: молочных, откармливаемых на убой, сколько козлят, ягнят и сколько овец для стрижки.